Паскаль изобразил понимающий вид, закатив глаза.
«Ненависть к действующей системе погубит тебя, бедняга Камиль. Мнишь себя реформатором, а сам всего лишь анархист и не осознаешь этого. Не пеняй, что использую твое стремление покарать виновных, я стреножу тебя с добрыми намерениями: уберечь от расправы. От этого дела тянет могилой, можно получить выволочку. Чтобы защитить тебя, я и принял условия игры Арсан. Так, я подвел тебя к необходимости убеждать, осталось только внушить, что тебе это удалось».
— О’кей, ты победил, не буду пудрить тебе мозги, прикрывая кретинов-коллег. Но гляди в оба: за утечку этой информации я могу лишиться яиц.
— Никому — ты же знаешь.
— Тогда записывай на подкорку, лионец: Йозевича заказал не уголовный мир.
— Ты это серьезно?
— Не менее серьезно, чем Папа Римский, толкующий о презервативах. Все говорит за то, что это личная месть.
— На чем основано твое предположение?
— На способе убийства. Если бы члены мафии хотели подчеркнуть значимость события, покромсали бы на мелкие кусочки. Или беззлобно пристрелили бы в хороший денек. Но зарезать… нет, это не в их обычае.
Журналист выглядел озадаченным, но доводы достаточными не счел.
— Гм… Отнесем к отклонениям от традиций. А всерьез меня беспокоит другая деталь: что у вас есть на раввина во всей этой истории?
— Какого раввина? Из твоей статьи?
— Именно — замеченного в Маконе и Ницце. Странно, по-моему, что вы его не ищете. А ведь его видели в поезде, где прикончили Бонелли.
— Точно, да только все раввины похожи. Чистое совпадение.
— Здесь меня убедить будет не так легко.
— Проще простого, парень: скажи, что могло бы связывать смерти Корсиканца и Брибаля.
Хороший вопрос — Гутван примолк… И позволил Паскалю метнуть гарпун:
— Ладно, не ломай голову, подскажу: драма «421».
— Клуб в Ля Домб?
— Он самый. Бонелли был хозяином, Брибаль — председателем на процессе и — вишенка на торте — Йозевич заведовал безопасностью. Вот почему мы предполагаем личную месть. Скажи «адье» раввинам, в этой кутерьме они не при делах.
Ошарашенному Гутвану потребовалось время, чтобы собрать мысли.
— Так убийца может быть близким одной из жертв трагедии?
— Эта версия кажется очевидной, пожар произошел как раз десять лет назад.
— Годовщина… Гляди-ка… А если Йозевича убили не уголовники, почему ты говоришь о его «работодателях»?
Паскаль перевел дух, осталось нанести решающий удар.
— Можешь дать слово, что не напишешь об этом?
— Клянусь детьми.
— Мое расследование — лишь дымовая завеса, настоящее ведет Арсан. Как раз сейчас она опрашивает бывших участников несчастного случая.
— Что за грязные игры, а?
— Операция прикрытия, малыш! Представь, какой скандал разразится, если разбередят старые раны этих людей. Деликатней, осторожней… Официальное расследование — я делаю вид, что прощупываю злодеев, теневая сторона — Арсан проверяет записные книжки положительных персонажей. — Последний довод — и партия будет выиграна. — Не публикуй чуши, опозоришься, как описавшийся пудель.
Гутван, не зная, где правда, уставился на Паскаля.
И, подметив сжатые губы, поверил лишь наполовину.
Глава 23. Бражник «мертвая голова»
Между Лионом, Божоле и Брессом расположился Ля Домб[24], «край тысячи прудов», блестевший в лучах тусклого солнца.
Но для осени — солнца достаточно яркого.
Все же Милош делал зарубки в памяти. Из предосторожности — запоминал опасные места на дороге. Возвращаться придется ночью, зрение подводило все чаще, и он откладывал в серых клеточках траекторию виражей.
Вид открывался великолепный. Легкий бриз трепал окрестности — холодный воздух, вплетенный между сияющими кронами берез и черешен. Редкие зеленые листья на золоте бросались в глаза. Вдалеке от прудов дубы и грабы старались не поддаваться ветру. Растущие же по берегам ясени и ольхи вволю наслаждались прохладой. По колено в воде колыхался тростник, гнулись ежеголовники. А в пасмурном небе тянулись вереницы перелетных утиных стай.
Зачарованная картиной, Антония смотрела во все глаза, сидя в теплом салоне «рено». Но одернула себя: она здесь не в качестве туриста. И еще Милош занимал ее мысли. Пусть ей и стал известен его секрет (плевать на эту чепуховину), характер новичка все ускользал от встревоженной Антонии. Маска недалекой личности скрывала настоящую натуру. И пора было в ней разобраться.
— Ты водишь машину все лучше, — заметила Арсан, чтобы завязать разговор.
— Благодарю, патрон.
— Давно у тебя права?
— Шесть лет, накопил на них, подрабатывая курьером.
— А!.. Родители не могли оплатить?
— У них не было возможностей. Они и так наизнанку вывернулись, чтобы я получил степень бакалавра. Потом уж пришлось крутиться самому.
Милошу с трудом удавалось совмещать беседу и управление. Антонии даже пришлось указать на не замеченное им препятствие.
— Чем занимаются твои родители?
— Мать — прислуга, отец — ночной охранник. Зарабатывают крохи, но голодать мне никогда не приходилось.
— Знаешь, как говорят: нет дурацких профессий — есть люди-дураки.
Милош сбавил скорость, обсуждаемая история отвлекала его внимание.
— Да только профессии эти не их. В Хорватии мать была учительницей, отец руководил стоматологическим кабинетом. Когда мы переехали во Францию, дипломы не стоили ломаного гроша. Родители пошли на ту работу, которая подвернулась.
Признание сделано, машина прибавила хода между пустынными прудами.
— Так-так-так… Образованные родители и соседи-деревенщина… Понимаю теперь причину двойственности твоей натуры.
— О чем вы, патрон?
— О твоей манере изъясняться: изысканность и вульгарность одновременно.
— И то, и это: я освоил обе версии французского.
— Не знала, что у нас два языка.
— Так оно и есть… У нас было социальное жилье в квартале для малообеспеченных.
— Не улавливаю связи.
— О, это же несложно. Дома мы соблюдали правила грамматики — родители следили за этим. Но лишь я выходил за порог, язык улиц брал верх. Вопрос выживания. Если бы я сказал «полицейский», а не «легавый», шпана из гетто доставила бы мне кучу неприятностей… или «отметелила» бы, если быть последовательным.
Антония вгляделась в дорогу.
— Эй! Ты и от меня сейчас огребешь, если не примешь правее. Выровняй быстрее, едешь прямиком в кювет.
Что Милош послушно и исполнил, продолжая размышлять.
«Услышь вы всю исповедь, патрон, вот бы глаза вытаращили. Скажем, я никогда не мог иметь собственные вкусы: приходилось притворяться, что нравится то же, что и другим. Да, там, где я вырос, вряд ли у меня вышло бы признаться, что люблю Чайковского. «Правильная» музыка не шла дальше рэпа. Выскажешь критику в адрес группы «Твою мать» — и схлопочешь по сопатке. Равно как и других групп, проповедующих бунт. Что ж, в целях сохранения здоровья я аплодировал тем, кто осквернял своих матерей, поганил полицию и плевал на учителей. Еще помалкивал о том, что меня привлекает современное искусство, пусть я и мало в нем разбирался. Чтобы не привязывались, «тащился» от граффити, испещрявших стены многоэтажек. Что до литературы — с кем я мог бы о ней поговорить? Парни с района читали только комиксы «манга».
«Рено» приближался к цели поездки, насыпи по берегам прудов становились все шире, на горизонте вырисовывалась колокольня.
«Когда я получил степень бакалавра, так называемые друзья поставили на мне клеймо предателя. Причин собственного провала они не понимали. Послушать их, так мой успех обеспечила поддержка оккультных сил. Прозвучали слова «исключение», «предпочтение»… Но мы же посещали одни и те же школы, зубрили одни и те же учебники, шли по одной программе. Однако в их глазах я, шагнувший на следующую ступень, выглядел счастливчиком системы отбора. Мишенью для ненависти».
Здание колокольни становилось все больше. Милош расслабился при мысли о скором конце пути.
«Завершая разговор, патрон, скажу: ко мне в детстве относились, как к чужаку, приходилось опасаться крутых парней района. И в результате я обучился не двойному языку, а искусству наблюдать, держать язык на привязи, а ухо востро. И, помалкивая, я подметил нечто поразительное. Что это на вас нашло у Канонье? Я же полицейский, нужно разобраться…»
Табличка, название деревни, указатель расстояния. Почти приехали.
— В конце концов, не так уж и далеко.
— Да, Ля Домб находится на выезде из Лиона.
— Надеюсь, наш красавец дома.
— Я тоже надеюсь, патрон… Кстати, хочу задать вопрос.
— Валяй, но у меня только плохие ответы.
