– Эй, кто там есть? Коня мне.
Незаметная доселе дворня одним махом исполнила хозяйскую волю – звучный шлепок нагайки по лошадиному крупу, визгливо-гневное ржание жеребца, едва не сбившего мощной грудью зазевавшегося прохожего… За спиной пристроилась невеликая свита, зашумел в ушах ветер и тут же все закончилось, потому что от подворья удельных князей Старицких до Теремного дворца и пешком-то было от силы пять минут. Ну десять, если хромать как беременная утка. Любопытные взгляды дворни и постельничих сторожей, тихие и не очень шепотки придворных – как это все его бесило!
– Василий?
Внезапно замявшись, молодой князь скользнул взглядом по Комнате, только сейчас заметив личную челядинку троюродного брата. Впрочем, она тут же вышла прочь.
– Разве ты не должен пребывать в поминовении?..
Вильнув глазами по персидскому ковру, Василий негромко признался:
– Тошно мне дома, Димитрий Иванович. Давит он на меня отцовской памятью… Можно мне побыть возле тебя? Хоть малость?..
Встав из-за массивного стола, царевич подошел к родственнику, поглядел ему в глаза и неожиданно погладил по голове.
– Иные потери лечит лишь время, брат.
Затем положил руку на плечо и легонечко надавил, понуждая присесть на лавку.
– Сиди сколько хочешь. Только тихо.
Следующие часа два, или даже три, удельный князь Старицкий провел в почти полной неподвижности. Сквозь полуприкрытые глаза смотрел на то, как его царственный родич что-то пишет, разглядывал корешки многочисленных книг, слушал легкий шорох стального пера по белой глади бумаги, ощущая от всего этого удивительный покой и умиротворенность. И даже появление личной челядинки и ее грудной голос не смогли нарушить странную гармонию, хотя и пробудили легкое любопытство, после того как служанка поглядела на царевича, чуть-чуть поклонилась и отступила за дверь, пропустив в Комнату стряпчего Егория Колычева. Как этой Авдотье удается так хорошо понимать волю и желания своего господина?
– Долгие лета тебе, государь-наследник!..
Мимоходом глянув на Старицкого, мужчина с почтительным поклоном уложил перед хозяином покоев новомодный плоский замшевый тул – такие же, только выделанные из толстой грубой бумаги и с веревочными завязочками по краям, снискали немалую популярность у всех приказных дьяков царства Московского. Больно уж ладная вещица получилась!.. Тем временем будущий государь внимательно ознакомился с бумагами, недолго подумал, после чего одобрительно кивнул:
– Разрешаю. Что еще?
Вновь покосившись на родственника правящей династии, стряпчий шагнул поближе и склонился к самому уху своего повелителя, для пущей верности прикрыв губы ладонью.
– Вот как? Верные ли сведения?
– Как есть верные, государь-наследник Димитрий Иванович.
– И что же он хочет взамен? Серебра?
Вновь повторилась сценка с шепотом на ухо.
– Даже так?..
Вытянув из стопки на краю стола лист орленой бумаги, царевич Дмитрий написал алой киноварью короткое повеление для казначея, выведя напоследок подпись-тугру. В принципе, сделка выходила весьма выгодная, ибо за три небольших карманных зеркальца он получал то, о чем доселе только слышал, но ни разу не видел. То бишь книгу, написанную древними чертами и резами[62]. Может быть. С другой стороны, если продавец злонамеренно обманул не представившегося ему покупателя, то этого купца ждет много удивительных, но крайне неприятных открытий…
– Когда управишься с этим?
– До Пасхи[63], государь-наследник Димитрий Иванович.
– А остальные твои заботы?
Беззвучно подсчитав все поручения своего господина, а затем и время, потребное на их выполнение, младший из братьев Колычевых уверенно заявил:
– На Успенский пост[64] со всеми разделаюсь!..
Немного помолчав, царский первенец все той же киноварью набросал на клочке бумажного листа несколько строк. Дал их прочесть стряпчему и тут же забрал обратно:
– Она должна вступить под мою руку по своей воле. Посему – лишь уговоры и ласка. Все ли ты понял, Егорка? Тогда ступай.
Не успел уйти стряпчий, как в пределы Комнаты вступил Богдан Бутурлин и тоже с плоским тулом для бумаг. Довольно умеренно поклонился, покосившись перед этим на Старицкого, выудил из укладки пару густо исписанных листов бумаги и осторожно положил их на самый краешек стола.
– Сломали-таки, Димитрий Иванович.
Подтянув к себе отчет об испытаниях «самопала особой выделки», должного стать штатным оружием стрельцов и опричного войска (когда оно все же появится), царевич принялся медленно разбирать корявый почерк своего ближника.
– По-прежнему, пружина замка?..
Ружье получилось удивительно легким в сравнении со старыми пищалями – всего-то чуть больше пяти килограмм против прежних десяти-двенадцати. Стальной восьмигранный ствол, удобное цевье и приклад, все прочие новшества придавали грозному оружию вид этакой красивой и хрупкой игрушки – пара постельничих сторожей, привлеченных к испытаниям, поначалу даже боялись, что ствол просто-напросто разорвет прямо у них в руках!.. Пришлось привязывать «игрушки» к бревнам и несколько раз стрелять тройным зарядом пороха, убеждая чернокафтанников в крепости тонкостенного ствола. Приятные новости на этом не заканчивались: с бумажным патроном оказалась вполне достижимой цифра в пять выстрелов в мерную минуту. А из-за хорошей развесовки стреляющего агрегата вообще, и наличия мушки в частности, свинцовые шарики летели не куда-нибудь «в ту сторону», а именно в мишень. Опять же, и цена ружья приятно радовала – на целых тридцать копеек дешевле прежнего убожества с кривым стволом из железных полос и плохо остроганной палкой вместо ложи и приклада.
– Да, государь-наследник.
Увы, были и плохие моменты: и первым из них было то, что пружина кремневого замка стабильно ломалась-портилась.
«С-сволочь!»
Второй печалью являлось то, что для выделки новых ружей использовался тульский уклад, прочность которого во время морозов вызывала сильные сомнения. Металлургия на Урале была в стадии зарождения – только-только заложили необходимые рудники-шахты и наметили контур первого из пяти заводов… Короче, до первого чугуна, железа и стали там было еще далеко.
«Как вариант, можно использовать в качестве сырья шведское железо, но цена конечного продукта!.. С другой же стороны, такой стали и надо всего-то пару тонн для обеспечения учебного процесса в Александровской слободе. А будущие опричники могут покамест и с ружьями из тульского уклада побегать».
– Не так уж и дорого получается вроде?
– Димитрий Иванович?..
Очнувшись от размышлений, царевич аккуратно уложил отчет в отдельный лоток на столе и вопросительно изогнул брови – что там насчет седельных и поясных пистолей? При виде очередного шедевра каллиграфии в исполнении Бутурлина хозяин покоев отчетливо поморщился:
– Если у самого не выходит хорошо писать, найди того, кто будет это делать за тебя.
– Слушаюсь, государь-наследник!..
Учитывая тот факт, что за надежность возможного писаря отвечать будет именно Бутурлин (причем головой), не приходилось и сомневаться, что последний серьезно приналяжет на чистописание. Легкий шелест бумаги, пара минут молчания, после чего наследник трона Московского вновь поморщился:
– Опять пружины замков!..
«Кремневые дешевле и проще, колесцовые сложнее, но надежнее. М-дя, надо подумать, что можно сделать с этими чертовыми пружинами. Может, пустить на них тигельную сталь?[65] Все одно надо расширять ее производство…»
– Всё?
В ответ дворянин старомосковского рода выложил на стол тоненькую стопочку докладов от наставников будущего Опричного войска и парочку челобитных от их бедных учеников, после чего коротко поклонился.
– Отдыхай.
После ухода ближника в покоях надолго воцарилась тишина – до тех пор, пока царевич не закончил практиковаться в испанском языке, разбирая все то, что написал ему капитан Хосе Эстебан Ласкано, старший наставник будущих командиров Опричного войска. Сей благородный идальго знал все о правильном пехотном строе, являлся отличным специалистом в деле убийства ближнего и дальнего своего, но главное – имел хорошие задатки педагога-садиста, гоняя своих подопечных без малейшей жалости и любых поблажек. В этом ему изрядно помогало умение сквернословить и богохульствовать на всех европейских языках, короткий посох, которым он совсем не стеснялся пользоваться, а также общество другого идальго по имени Франсиско Амадор Перальта. Который, в свою очередь, наставлял в воинских искусствах будущих кирасир[66]. Кстати, этот прекрасный наездник и рубака считал ниже своего достоинства охаживать нерасторопных bastardo[67] и cabron[68] какой-то там простонародной палкой, используя вместо нее свой любимый палаш, к счастью, не вынимая при этом его из ножен. Также в почете у дона Франсиско были затрещины, но их он употреблял редко и исключительно по веской причине. Потому что ни на минуту не забывал, что его ученики набраны среди безземельных идальго, для которых одно дело получить по хребтине благородным клинком и совсем другое – принять кулачное «благословение», оскорбительное вне зависимости от того, насколько тяжела была провинность.
