– Вот, Тимофей, разжился по случаю.
Перед мысленным взором купца пронеслись видения родового поместья, разграбленного и преданного огню лихими татями… Именно туда, в надежный каменный лабаз, он не так давно отправил часть своей полотняной казны – по прямому повелению Димитрия Ивановича, между прочим!
– Ты уж сделай милость, возьми это себе, а мне взамен копиек отсыпь. Да побольше, побольше!..
Но стоило только Тарху приблизиться вплотную, как все его веселье тут же пропало – о чем-то тихо распорядившись, он проследил, как дворня закрыла ворота и рассосалась по своим закуткам. Часть боевых холопов встала на стражу внутри терема и снаружи, а другая часть…
– Осторожнее, ироды, чуть в грязь не уронили!..
Служилые Адашева сноровисто раскидали в стороны ткань, после чего быстро, но с изрядной натугой затащили в его особенную горенку шесть сундуков и небольшой ларец.
– Пересчитать, описать, грамотку – только в руки Димитрия Ивановича. Головой отвечаешь!..
Едва слышно брякнув передаваемой связкой ключей, ближник государя-наследника облегченно вздохнул – его заботы на этом заканчивались. Выйдя на крыльцо купеческих хором, молодой мужчина довольно улыбнулся, невольно погладив поблескивающий на правой руке перстень с крупным изумрудом. Терпеливо дождался, пока его служивые вернут маскировку на место и вместе с ними убыл прочь – отмываться, отъедаться и предвкушать заслуженную награду. А вот у Тимофея, сына Викентия, все только начиналось.
– Эй, бездельники!..
Для начала он призвал дворню, распорядившись вернуть ткань на положенное ей место и отправить пустые телеги на подворье Адашевых. Затем торопливо поужинал, и наконец, отговорившись от вопросов жены срочным и важным делом, вместе со старшим сыном вновь оказался в особливой горенке. Звякнула связка ключей, буквально обжигавшая нетерпеливые руки…
– Ну-ка, помоги.
– Ох ты ж!..
Бздынь!
– Чего орешь, дурень?..
Однако наследник даже не заметил отеческой оплеухи, буквально зачарованный изобилием серебряных талеров с мелкими вкраплениями потертых акче[73] и тестонов Людовика[74]. Два следующих сундука хранили в себе драгоценную столовую и хозяйственную утварь и всякую мелочь вроде пуговиц-пряжек. Четвертый, самый большой, скрывал дорогое оружие с доспехами и полдюжины книг в богатых переплетах. Но стоявшая наособицу пара окованных железными полосами хранилищ, несмотря на довольно скромные размеры, была лучше всех, ибо их содержимым было только и исключительно золото!.. Полновесные дукаты Габсбургов, цехины Венецианской республики, испанские дублоны и эскудо, французские экю, итальянские скудо, османские султани и флорины[75] и даже редкие ныне гульдены ганзейского города Любека.
Бум!..
Вздрогнув от звука захлопнувшейся крышки, наследник купца пришел в себя и уже довольно спокойно воспринял кучу перстней, цепочек и прочих драгоценностей, часть из которых была отмечена незнакомым ему гербом.
– Так, сынок. Садись-ка ты за стол и готовься писать.
Пока Елпидий доставал и раскладывал листы бумаги и перо с чернильницей, его отец коротко помолился, одновременно думая о том, что крайне необходимо устроить новый тайник. А лучше сразу два и не мешкая! Потому что держать такие богатства на втором поверхе терема было… откровенно боязно. Вздохнув от неясных предчувствий и отогнав их крестным знамением, доверенное лицо будущего государя Московского пододвинул поближе большие рычажные весы с набором гирек и присел напротив самого большого сундука.
– Готов? Ну, тогда приступим. Сабля османская, ятаганом именуемая, с рукоятью в золотой проволоке и ножнами в каменьях драгоценных – едина штука…
А за сотни верст от Москвы меж тремя знатнейшими магнатскими родами Великого княжества Литовского потихонечку назревала крупная свара, поводом которой были действия молодого графа Сапеги. Сей достойный представитель католической шляхты умудрился влезть в крупные долги, причем одновременно к Христофору Радзивиллу и подчашему литовскому Яну Кишке. В обычных условиях ему бы никто столько не одолжил, но пан Николай использовал весьма убедительный довод, отдав в заклад все свои родовые имения. Как же на таких условиях не поверить в честное слово родовитого шляхтича? Обязательно надо поверить, тем более и лихва на долг была прописана хорошая.
– Пансырь с серебряной и золотой чеканкой, да такой же шлем-ерихонка[76]. Успеваешь ли?
– Да, батюшка.
– Смотри мне! Набедренники пластинчатые, оплечи[77] с наручами простые…
Вот только граф по счетам платить и не собирался. Для начала он вывез в неизвестном направлении добытые обманом монеты и все что было под рукой из более-менее ценного – после чего пропал и сам. Когда до заимодавцев дошли слухи об этом, они слегка встревожились. После того как Сапегу видели подъезжающим к Риге, их тревога заметно укрепилась, и к ней добавилось сильное недоумение. Ну не может представитель столь знатного рода просто взять и сбежать от больших, но совсем не смертельных долгов, бросив РОДОВЫЕ имения! Однако двадцатидвухлетний граф все же справился, отплыв на попутном корабле в Иерусалим, а перед этим послав крайне оскорбительное послание своим кредиторам. В коем сообщал, что пожертвует неправедное золото малоимущим, а сам отринет все мирское и вступит на путь служения Господу в одной из обителей Святой земли. Сказать, что Радзивилл и Кишка удивились, значит сильно приуменьшить – они попросту были в ярости!..
– Пистоли седельные со стволами дамасковыми, всячески изукрашенные – четыре штуки. Далее… Гхм! Так, сынок, перечерти-ка книжные титлы себе в роспись.
…В общем, отец и прочие родственники молодого безумца, узнав, ЧТО он сделал, поначалу не могли поверить в случившееся. А затем и вовсе отказались признавать долги беглеца, так как его наверняка околдовали злой порчей. Вот только главы магнатских родов отчего-то не посчитали себя чернокнижниками, вместо этого они объединились, угрожая должникам королевским судом и силой оружия.
– Подсвечники литые, в треть пуда серебра каждый, пяток штук. Оглох, что ли? Елпидька, чтоб тебя!..
Покрасневший словно маков цвет, взрослый и вполне себе женатый наследник купца что-то невнятно пробормотал и закрыл последнюю из рукописей, причем как-то подозрительно быстро. Нешуточно этим заинтересовавшись, патриарх рода не поленился встать и дойти до стола, дабы самолично выяснить причину странного поведения старшего сына. Ну что сказать… выяснил, пролистав с десяток страниц и без особой спешки рассмотрев три очень четкие гравюры, многоопытный торговый гость Суровского ряда аккуратно закрыл добычу государя-наследника и задумчиво пожевал губами.
– Все же правду попы глаголют, что у папежников на словах забота о вере, а на деле сплошной разврат! Разобрал хоть, как она кличется?
– «Позы» Аретино[78], батюшка.
– Тьфу ты, экая пакость!..
Подхватив стопку увесистых книг, Тимофей Викентьевич хотел было со всего маху бросить ее в сундук, но вовремя одумался, уложив фолианты аккуратной стопочкой.
– Записал про подсвечники? Тогда далее: чаша для омовения из серебра черненого, весом в полпуда. Кубки с чеканкой и ножкой крученой, изнутри золоченые…
Когда отец с сыном закончили разбирать, пересчитывать и взвешивать содержимое четырех сундуков и одного ларца, на улице уже стояла глубокая ночь – вернее, очень раннее утро.
– Ох, грехи мои тяжкие!.. Все, хватит с нас на сегодня.
Наследник гостя торгового тут же зевнул со всей широты русской души (то есть едва не вывихнув челюсть) и почесал подбородок сквозь маленькую пока еще бороду. Поглядел на пальцы в свежих чернильных пятнах, досадливо скривился…
– И то верно, батюшка.
Скрипнула толстая дверь, выпуская из горенки хозяев, звякнули-щелкнули крепкие замки, после чего старый и молодой купцы разошлись вкушать заслуженный отдых. Но если Елпидий, завалившись под бочок к своей ладушке, сразу же провалился в сон, то его отец еще некоторое время ворочался на семейном ложе, обдумывая самые срочные дела:
– Одну ухоронку под бочками с капустой устроить, а вторую – прямо посередке подпола. Пущай на виду будет – то даже лучше, никто и не додумается…
Погрузневшая, но все еще любимая жена, встрепенувшаяся было при звуках мужнина голоса, сладко зевнула и опять прикрыла глаза, сонно пробормотав напоследок:
– Все-то ты в трудах да заботах, Тимошенька!..
Пятнадцатого мая, когда жаркие солнечные лучи окончательно выжгли последние следы апрельской слякоти, в закрытой от посторонних части Александровской слободы приключилось незаметное для непосвященных, но вместе с тем очень важное событие, именуемое «экзаменом на разряд». Мерно ходили по кругу лошади, запряженные в ворот, шелестели и поскрипывали приводные ремни, чирикали птички и царила безмятежная погода. Снаружи. А вот внутри большого кирпичного амбара, похожего на жилой дом из-за широких окон, второй день царило напряженное внимание, сосредоточенность и множество звуков обрабатываемого металла. Его сверлили, точили, фрезеровали и шаркали по нему самыми разными напильниками. Шлифовали-полировали, бережно постукивали небольшими бронзовыми молоточками и жестоко били большим молотом, с помощью зубила разделяя на куски. Пару-тройку раз тяжко бухал вырубной пресс, стоящий в дальнем углу цеха на отдельном фундаменте, заглушая противный звук работающего точила…
