высокого маяка, и вся эта комедия предназналась исключительно для недотепы-поэта, что, однако, не отменяло того, что ей, Ирене, все это еще аукнется. С видом оскорбленной добродетели она вышла из комнаты и, быстро оглянувшись по сторонам, устроилась у замочной скважины.
Танна Далия повернулась к своему придурковатому поэту и сказала:
– Не исключено, что эти люди попытаются напасть на принца, – в голосе ее звучала неподдельная тревога. Должно быть, хозяйку изрядно беспокоила мысль, что ее запасному варианту свернут шею. – Нужно рассказать об угрожающей ему опасности. Однако если обратиться к тану Сиверре, этой негодяйке не поздоровится, а я не могу этого допустить. И честно вам признаюсь, у меня нет никакого желания иметь дело с этим человеком. Может быть, предупредить командора Рохаса, как вы считаете?
Ирена была готова поставить Торенский дворец против этой развалюхи – семейного особняка Эртега, что хозяйка собиралась свалить ответственный разговор на поклонничка. Судя по тому, как тот проблеял что-то невнятное, он, во-первых, тоже это понял, а во-вторых, не горел желанием объясняться с Рохасом. Ирена сочла своим долгом немедленно вмешаться.
– Только не Меченому! – воскликнула она, решительно врываясь в комнату. – не вздумайте с ним связываться!
– Чем тебе не угодил тан Рохас? – танна Далия так изумилась, что даже забыла поинтересоваться, что она себе позволяет.
– У него нутро волчье! Он на меня все время так смотрит, что аж мороз по коже … И наверняка это он убил глазастую Молли!
– Какую еще Молли? – нахмурилась хозяйка.
Глазастая Молли считалась примой в лучшем борделе города. Кстати говоря, она была немного похожа на хозяйку и эту фифу, ее кузину, которая теперь постоянно ходит с таким лицом, словно съела протухшие потроха. Так вот, душегуб этот захаживал к Молли постоянно, а Молли поначалу как раз и говорила, что у него нутро волчье, и она его боится, а потом видать, привыкла. Она была не в ладах с Иреной и добилась, чтоб ее выгнали, потом Меченый забрал ее из борделя, а через несколько месяцев ее нашли в доме зарезанную, вот и поговаривали, что это как раз дело рук Рохаса, а чье еще?
– Молли – это ему так, на один зуб, – угрюмо процедила Ирена, – не удивлюсь, что это он вашего альда убил, и теперь будет покушаться на принца.
11
Придворные опоясывали тронный зал в два ряда. Быть допущенным на такого рода мероприятия было невероятной честью, потому все присутствовавшие терпеливо сносили духоту и жару, обычную для начала мая, и усиленно потея, наблюдали за лигорийским послом, который вручив королю свои верительные грамоты, перешел к приветственной речи от имени королевы Гизеллы. Большинство присутствующих были настроено весьма скептически насчет возможности восстановления добрососедских отношений с недавним врагом, и в миролюбивые устремления лигорийской правительницы не верило. Что думал король по этому поводу, доподлинно неизвестно, однако он слушал посла с умеренно благосклонным видом.
Дамы с ожесточением обмахивались веерами, впрочем, без особого толку, гоняя горячий воздух по залу, и мечтали побыстрее выбраться из этой душегубки в прохладу тенистых аллей, однако неукротимое красноречие посла все не иссякало.
Далии Эртега повезло больше: сопровождавшим ее альду Кане и сеурину Мантеню удалось занять лучшее место в зале, которое хоть и находилось достаточно далеко от главных действующих лиц, однако отлично продувалось благодаря открытому окну, расположенного напротив одной из дверей. Кроме того, он открывало прекрасный обзор.
Молодые люди шепотом обменивались язвительными репликами относительно происходящего действия, внешности, нарядов и манер посла и его свиты, а также всех прочих, кому не посчастливилось попасть в поле зрения зубоскалов. Между тем Далия не выпускала из вида ряд кресел у дальней стены, на которых восседали венценосные особы. Принцесса Мелина в этот день была чудо как хороша. Пользуясь тем, что всеобщее внимание было сосредоточено на послах, она безо всякого стеснения метала в альда Лозанна пламенные взгляды. Взгляды эти, перелетая через весь зал, вонзались, словно кинжалы, в сердце альда по самую рукоятку. Во всяком случае, глядя на юношу, легко было представить себе что-то подобное. «Болваны», – лениво подумала Далия.
– Конечно, с моей стороны это неслыханная дерзость, но нельзя не отметить, что их величества необычайно красивая пара, несмотря на разницу в возрасте, – раздался за их спинами шепот какой-то пожилой дамы.
– Какое смелое и разоблачительное суждение, – фыркнула Далия, и вся троица едва слышно захихикала. Смелая дама, между тем, была права: король и королева удивительно хорошо смотрелись вместе. Эрнотон Альменар был несколько худощавым высоким темноволосым мужчиной с пронзительным властным взглядом черных, как угли, глаз, приводившим подданных в трепет. На вид ему было дать не больше сорока пяти лет. По своему обыкновению он был одет в темный костюм, довольно скромный для царствующей особы, украшенный лишь массивной золотой цепью.
На королеве было расшитое серебром синее атласное платье, под цвет ее глаз, а в русых волосах сверкала сапфирами корона из белого золота. Она заметно отличалась от брельских дам, ярких и жгучих, благодаря какой-то тонкой и изысканной чужеземной красоте. Ей недавно исполнилось двадцать четыре года, и, хотя величие ее величества несколько умерялось ее умом и редкой среди высшей знати деликатностью, однако же сразу было видно, что она рождена, образно выражаясь, у ступенек трона и для него. Она устроилась на брельском престоле с видимым удобством, и почти сразу же, с легкостью и непринужденностью стала вводить свои порядки. Прежде всего, благодаря ее любви к искусству и покровительству его служителям придворные развлечения приобрели более изысканный характер. Придворные, подражая королеве, поголовно превратились в ценителей прекрасного. Даже король, чья тяга к прекрасному выражалась в любви к красивому оружию, красивым лошадям и красивым женщинам (именно в такой последовательности), читавший лишь трактаты, посвященные искусству войны и управлению государством, послушно и даже охотно стал посещать концерты и театральные представления, скупать картины и предметы искусства и разрешил перестройку дворца по вкусу супруги, вследствие чего Торен наводнили художники, скульпторы и строители.
Далее, молодая королева удалила от двора нескольких чрезмерно любвеобильных дам и кавалеров, а благодаря тому, что король перестал заводить любовниц, супружеская верность и добродетель стали понемногу входить в моду, так что дворцовые нравы значительно улучшились. Во всяком случае, с системным и систематическим развратом былых времен было покончено. В целом ее благотворное влияние на нрав короля было неоспоримо, и, хотя советники и государственные мужи по-прежнему покрывались холодным липким потом каждый раз, когда на них устремлялся холодный жесткий взгляд государя, нельзя было не признать, что его величество стало мягче
