На дорожке появился незнакомый смуглолицый паренек: Кубанов с любопытством всматривался в юношу, который чем-то походил на Людмилу. Может быть, смуглостью кожи и темными волосами? Может, глазами? Нет, у паренька глаза просто темно-карие, почти черные, а у нее, как ему показалось, были цвета перезрелых вишен.
— Как звать? — обратился Кубанов к юноше. — И кто ты есть?
— Виктор Калинка. Сын Андрея Петровича. А вы — Кубанов Николай Григорьевич? Я о вас много чего знаю. Капитан рассказывал о вас легенды.
Но Кубанов, казалось, не слышал, о чем говорил парень, он напряженно старался сообразить: какой сын, откуда? Почему же Андрей ничего о нем не сказал? Странно. Казалось, что в его жизни все стало ясно. И вот загадка: сын.
Виктор отворил дверь в дом, а Кубанов никак не мог отрешиться от раздумий, но Эдик вывел его из задумчивости:
— Во дает капитан! Безногий, а шустрый!
Кубанов очнулся, нахмурился и бросил своему спутнику:
— Отставить зубоскальство?
— Ладно, шеф! Постараюсь быть посторонним в ваших делах.
Очутились в прихожей с четырьмя дверями и деревянной лестницей на второй этаж. К ним вышел хозяин квартиры Гордей Криницкий. Кивнув Эдику как знакомому, подошел прямо к Кубанову и, протягивая руку для приветствия, с улыбкой произнес:
— Жаль, что не получилось сюрприза! Мы с сестрой хотели пошалить и обрадовать Андрея неожиданностью. Видно, судьба не любит таких шалостей. Прошу, Николай Григорьевич, проходите в биллиардную — там просторно и прохладно. И можете курить, если страдаете этим недостатком.
— Гордей Михайлович, у вас тут райский уголок! — воскликнул Кубанов, озираясь. — И чего это Андрей вздумал покидать его?
Оленич, спускаясь со второго этажа, слышал, о чем идет разговор.
— Мне рекомендовал Колокольников ехать к морю, чтобы избавиться от своего проклятого недуга. Разве это не причина? Разве этого не достаточно, чтобы изменить местожительство?
— Да, конечно, — мягко начал уступать Кубанов. — Только пойми, что оздоровительный сезон в тех местах, куда тебя направляют, длится всего лишь три-четыре месяца — с июня по сентябрь. А остальное время там мерзко. Ты ведь можешь ездить туда на время бархатного сезона.
— Ты забываешь, что здесь я не дома… Пойми! — Оленич вдруг выпрямился и даже нервно пристукнул костылями, как бы показывая, что он калека и никому не нужный человек. — Я себя не хочу обманывать. И никого, кто ко мне относится с уважением. Не хочу быть нахлебником! Мне тяжело чувствовать себя приживалой…
Тут вмешался Эдик. Он сказал спокойно и насмешливо, обращаясь к Оленичу:
— Капитан, женитесь на Людмиле Михайловне — и будете дома!
— Ты бьешь прицельно, парень! — Оленич повернулся к Эдику и даже сделал к нему шаг. — Ты способен загадить даже место пира. Валяй дальше! Пусть твой шеф посмотрит, каков у него служитель прекрасного.
— Обещал ведь не вмешиваться в наши разговоры, — с досадой проговорил Кубанов.
Но Эдик только осклабился:
— Что тут такого? Я ведь высказал самую рациональную мысль, которая всех бы устроила и всех вас примирила бы. Тем более, что все это непременно случится… Ну, я пошел к Виктору: у нас, молодых, все гораздо проще.
Трое мужчин смотрели вслед Эдику, и каждый из них по-своему думал над его словами. Но первым вслух высказался Гордей Михайлович:
— По крайней мере, всю эту замалчиваемую лирику и стыдливую интимность он свел к прозаической практической проблеме.
Андрей вдруг стукнул костылем:
— Да поймите же: есть Людмила Михайловна! И все, что мы здесь говорим, в той или иной степени касается ее. Почему мы без нее хотим решить все проблемы? А ведь она самое главное действующее лицо.
— Кажется, ты прав, — произнес Гордей вставая. — Она уже накрыла на стол и ждет нас.
— Я даже не рассмотрел ее как следует. Показалась мне испанской аристократкой. — Кубанов засмеялся и подмигнул Оленичу: — Не удивлюсь, если и у нее окажется гордость выше красной черты. Ошибаюсь?
Гордей Михайлович громко засмеялся:
— Пожалуй, не ошибаетесь. Может, не испанская сеньора, но чертики в ее норове неистовствуют.
Андрей сказал:
— Позову ее.
21
Людмила в своей спальне одевалась.
Андрей постучал, и она спросила:
— Кто?
— Я, Андрей, — полушепотом ответил он.
— Входи.
Люда стояла перед зеркалом полуодетая и, прижав белое платье к груди, смотрела на него, остановившегося у Двери: он никогда не видел ее полуобнаженной, ее стройных ног, тонкой талии и даже распущенных, неубранных волос, которые громоздились огромной копной и падала волнами на плечи и спину — тоже не видел.
— Закрой дверь, — тихо произнесла она.
Быстрыми, привычными движениями она надела платье.
— Подойди ко мне, — попросила она.
Андрей послушно приблизился к ней, все еще не преодолев оглушившего его волнения, и, не в силах отвести от нее глаз, молча стоял: ему казалось, что сейчас его свалит головокружение. Люда улыбнулась, как улыбается красивая женщина, зная, что ее разглядывает мужчина, что она поражает этого мужчину и что ей самой очень приятно быть такой. Она улыбалась, словно говорила: «Видишь, какая я, а ты этого не замечал, и теперь сам растерялся, а я ведь существую для тебя, и поэтому я такая…»
— Ну что за колдовство! — прошептал Андрей, прижимая к себе Людмилу. — Я словно во сне и боюсь проснуться…
— Застегни, пожалуйста, на спине пуговичку. — Женщина тихо и счастливо смеялась.
Потом стала расчесывать волосы, водя гребнем по ним множество раз, пока они не начали сиять. Затем взяла поясок и набросила на бедра. Это так подчеркнуло талию, что Оленич только удивлялся: откуда она знает все эти тонкости? Это же целое искусство! И чтобы достичь такого эффекта, нужно быть мастером!
— Включи люстру, — попросила она, хотя возле трюмо довольно ярко светил торшер.
Андрей подошел к выключателю, включил свет и обернулся. Белое платье плотно облегало фигуру, темные волосы переливались мельчайшими искрами, как разноцветными микроскопическими блестками. На шее сверкала золотая цепочка, а прицепленный к ней камешек переливался, играя гранями на ярком свету. И Андрей не мог понять, что это за камешек, какого он цвета. Где-то в глубине его, как будто внутри, сиял яркий луч, как сгусток ослепительного света, и был этот сгусток то ли фиолетового, то ли темно-синего, замешанного на золоте огня. Андрей заглянул в глаза Люде и увидел в них тоже таинственный темно-фиолетовый отблеск драгоценного камешка. Какой крохотный кристаллик, а как сверкает! И идет свет из его таинственной глубины. Отступив от Люды, Оленич снова взглянул на камень, покоящийся в вырезе платья и смугло-матовой коже — он уже излучал торжественный голубой свет.
— Как я тебе? — кокетливо спросила Люда.
— Нет слов… Представляешь, я даже оглох, ослеп, отупел от твоей красоты.
— Не дури, Андрей, — спокойно сказала она. — Это на тебя не похоже.
И вдруг начала снимать белое платье.
— Зачем?..
— Я надевала специально для тебя. Хотела тебе показаться и потом снять. Только для тебя.
Какая-то дикая, неосознанная сила взъярилась в нем: неожиданно для самого себя он поднял Люду на руки…
— Что ты, что ты! Андрюша… Тебе нельзя поднимать…
Но сквозь звон в ушах он лишь услышал, как полураскрытые губы шепнули:
— Свет…
И ее рука потянулась к выключателю…
…Рядом с трюмо спокойно светил торшер.
Людмила молча и торопливо надевала вечернее черное платье, которое тоже шло ей, но которое украло ее юность. Если в белом она была похожа на светлую и невинную невесту, то в черном — на женщину, хоть и молодую, но все же на женщину. Привела в порядок волосы, чуть припудрила щеки, подкрасила губы.
— Можешь меня вести и представлять своему другу.
Людмила подошла к нему и кокетливо подала руку:
— Но ты, как мой кавалер, обязан привести меня сюда после вечера. Договорились? Стыдно мне будет уходить одной.
— Согласен! — ответил Андрей и подставил ей локоть.
Они уже стояли на площадке второго этажа, когда внизу, в гостиной, раздался шум, послышались звонкие Девичьи голоса, восторженные мужские восклицания. Это появились девушки — Мирослава, Витина подружка, и Галина.
— Давай немного подождем, — промолвила тихо Людмила.
И он понял, что заговорило ее тщеславие: она не хочет являться незаметно, а появиться так, чтобы привлечь внимание. А пока все были заняты юными студентками, внимательно осматривала Андрея: поправила ему китель — сзади он топорщился, вытащила откуда-то свой душистый платочек и вытерла ему лоб от капелек пота и наконец легонько прикоснулась губами к его щеке, стараясь не испачкать губной помадой.
— Что ты со мной вытворяешь сегодня? — спросил он.
