— Пока к вам Васька Ласкарат во сне является, к нам на противень целый поросенок забрел.
Общий смех подчеркивает, что никому уже не страшно от рассказанного Гликерией Сергеевной. Даже Элеоноре. Она боковым зрением наблюдает за Степаном. Ее почему-то вообще волнуют крупные мужчины. Большая масса мужского тела рождает где-то в подсознании Элеоноры желание быть раздавленной.
В провинции свои радости
В провинции свои радости. Но их немного. И главная — хорошая гостиница. Когда Вера остается в Москве без горячей воды или сутками не может вызвать сантехника и того же телевизионного мастера, или в комнате замечает спокойно разгуливающего таракана, она возмущается, но относится к этому философски, как к неизбежному. Но стоит ей попасть за пределы Москвы, любая неисправность в гостиничном номере способна подтолкнуть ее к яростному скандалу. Об этом она знала. Поэтому в грязном, пыльном купе с серо-желтыми простынями и негнущимися от заскорузлых пятен одеялами старалась настроить себя на терпимое восприятие действительности. Повторяла про себя полюбившуюся мысль: «Чем грязнее и мерзостнее все произойдет, тем прекраснее будет очищение». Глотов принципиально не замечал окружавшую его убогость. Он быстро переоделся в спортивный костюм и с ворохом газет забрался на верхнюю полку. Через несколько минут оттуда раздался храп. «Хорош любовничек», — посмеялась над собой Вера и вышла в коридор, чтобы не задохнуться от запахов перегара, пота и несвежего белья, исходящих от двух молодых попутчиков, упавших на свои постели, даже не попытавшись раздеться перед сном. А Макс в полном одиночестве блаженствует на их большой арабской кровати. Всего одно воспоминание — и Вере становится себя жалко. «Что-то будет дальше?»
Дальше был утренний хлорированный туман и противная слякоть ивановского вокзала. Глотов стоял у вагона и вертел головой по сторонам в поисках встречающих его. Ни пионеры с горнами, ни девушки с цветами среди мрачно спешащей толпы не мелькали. Зато важно подошел парень в кожаной куртке и без всякого интереса спросил:
— Вы, что ли, из Москвы?
— Да, моя фамилия Глотов, — с еще большей важностью ответил Борис Ананьевич.
— Вас и приказано встретить, — парень подхватил глотовский чемодан и зашагал по перрону. Вера едва поспевала за ним, волоча свою тяжелую сумку. Слава Богу, шли недолго. Парень посадил их в «волгу» и так же молча повез по облезлому городу, переживающему неприятное, похмельное пробуждение. Вера сонно смотрит в спину Глотова. Все молчат. Череда монументальных, насупленных сталинских зданий прервалась, и слева открылась белая громада не то Дворца культуры, не то театра. Вера с интересом взглянула в окно.
— Что это?
— Театр, — глухо ответил парень и зачем-то добавил. — Здесь недавно Маша Распутина выступала. Ее по городу на бывшем обкомовском «членовозе» возили. — Помолчал и важно продолжил: — Хорошая баба. Нога плотная, и голос ничего. Послушать можно.
Ни Вера, ни Глотов на замечание не отреагировали. Они не знали, кто такая эта Маша. Больше разговор не продолжался. Возле кинотеатра с гордым названием «Центральный» машина нырнула на тихую благоустроенную улочку и остановилась возле небольшого особнячка.
— Приехали! — лаконично объявил парень.
— Разве нам номера заказаны не в «Москве»? — удивился Глотов, зная, что это — единственная приличная гостиница в городе.
— Там у нас грузины живут. Так что вам сюда, — парень снова подхватил чемодан и пошел вперед. Небольшие ворота бесшумно открылись. Благообразный старичок в дубленке и валенках полюбопытствовал:
— Коль… чего машину не загоняешь?
— Некогда. Принимай людей от Акопянца. А я поехал, — поставил чемодан возле старичка и, не простившись, уехал.
Ворота также бесшумно отгородили приехавших от внешнего мира. Старичок поспешил на крыльцо и открыл тяжелую бронированную дверь. Не успели Вера и Глотов войти, как в глаза ударила роскошь убранства. Овальный холл с лепным потолком освещался хрустальными бра, находящимися в руках пузатых кучерявых купидонов. Несколько дверей, ведущих из холла, прикрывали тяжелые бордовые бархатные портьеры, перехваченные золотыми шнурами. Весь пол застелен толстым ворсистым ковром, по которому страшно ступать из-за его бежевого, незамаранного тона. Под каждым бра стоит элегантное белое, с позолотой, кресло, с витыми подлокотниками и резной кружевной спинкой. Сбоку от входа — довольно широкая деревянная лестница с перилами из светлого дерева. Ступеньки полностью закрыты такой же бежевой ковровой дорожкой с бордовыми краями и прихвачены поперечными бронзовыми трубками. Перила заканчиваются львиными головами, держащими в своих пастях круглые бронзовые кольца. Короче, было от чего остановиться у порога. Старичок, не спеша, снял валенки, переобулся в лакированные туфли, повесил дубленку и оказался в черном костюме с золотой лентой, простроченной по лацканам.
— Кузьмич, — по-домашнему представился он и вежливо предложил: — Дамочке, надо полагать, дверь прямо, а вам, товарищ, виноват, господин…
— Глотов, — солидно назвался Борис Ананьевич.
— Господин Глотов, по лестнице на второй этаж. Вам заказаны апартаменты. Одну минуту, извините, я поухаживаю за мадам, — он подхватил сумку и безбоязненно ступил на бежевый ковер. Вера проследовала за ним. Он открыл дверь и у порога сообщил: — В любой момент к вашим услугам. Горячий завтрак по вашему желанию будет подан в номер.
Ничего не ответив, Вера проследовала мимо и закрыла за собой дверь. Она садится тут же на бархатный пуфик. Ей даже немного страшно. Либо Глотов действительно влиятельная личность российского масштаба, либо их обоих не за тех принимают. Коридорчик — небольшой, но широкий. Над пуфиком висит круглое зеркало в резной раме. По бокам — два маленьких хрустальных бра. Напротив, в ванную, ведет тяжелая деревянная дверь. Вера осторожно заглядывает туда. Щелкает выключателем. Вспыхивают сразу несколько светильников. Один, матовый, — над зеркалом, занимающим всю ширину комнаты, другой — над салатовой ванной и третий — над биде. Темно-зеленая плитка на стенах и на полу придают этому заведению таинственно-сексуальную атмосферу. На стеклянной полке под зеркалом стоят различные шампуни, туалетная вода, паста, зубные щетки, запечатанные в целлофан. Вере неудобно, словно вошла без спроса в чужой номер. Смеется над собой. «Вот тебе и провинция! Хоть бы денек так пожить в столице». И уже без всякого смущения проходит в комнату. Она большая, метров тридцать. Светлые стены в золотой цветочек, люстра с многочисленными хрустальными подвесками, финские велюровые коричневые диван и два кресла. Между ними — длинный низкий столик со столешницей из темного стекла. У окна — прекрасный письменный стол с фирменными письменными принадлежностями. Вера берет черный фломастер и пишет на белом глянцевом листе — «Здорово!» В углу — небольшой телевизор «Фунай», дальше — невысокий бар, уставленный бутылками с яркими этикетками. И высокая, с красивыми инкрустированными спинками постель, застеленная белым шелковым покрывалом. От восторга Вера падает на него в своем синем китайском пуховике. Рядом на тумбочке звонит телефон. Вера зачем-то включает настольную лампу с белым шарообразным абажуром и поднимает трубку. Недовольным голосом Глотов сообщает, что через час за ними приедет машина и повезут их на фабрику, где во время обеденного перерыва придется говорить об экологии. Поэтому необходимо подготовиться по этому вопросу. Сам Глотов сделает ряд политических заявлений и расскажет о работе возглавляемого им фонда. Вера кладет трубку. Ничего, кроме ванны, сейчас ее не интересует.
Побыстрее погрузиться в пену и смыть с себя мерзкие запахи купейного вагона.
Глотов ждет ее в холле. Он недоволен роскошью апартаментов и согласится платить — только по перечислению. Появляется Вера. Благоухает ароматами, улыбается, трясет не собранными, как обычно, в пучок шелковистыми каштановыми волосами. Ее огромные очки излучают радость. Она женственно подает Глотову руку.
— Надеюсь, успели подготовиться? — сухо спрашивает тот.
«Дурак, неужели не видит?» — думает весело и зло Вера и утвердительно кивает головой.
Старичок, назвавшийся Кузьмичом, предлагает подкрепиться на дорожку кофе. Они соглашаются, идут за ним в боковую комнату, оказавшуюся уютной столовой. Деревянные стены увешены шкурами медведей, рогами лосей, мордами различного зверья. Длинный кряжистый стол занимает почти все пространство. Они садятся на узкие стулья с такими же узкими высокими спинками. Открывается резное окошко раздачи, и из него розовощекая девушка в кокошнике подает кофе, серебряное ведерце с красной икрой, тонкие ломтики поджаренного хлеба, завитки сливочного масла на хрустальной розетке, небольшое блюдо с колбасой, ветчиной и языком, фарфоровую подставочку с куском желтого, в крупных дырках сыра. Кузьмич лихо принимает из ее рук и расставляет на столе. Вопросительно смотрит на Глотова:
