Меня в этой истории больше всего потрясла реакция местных жителей: экс-крестьяне, ударившиеся в последние десятилетия в пляжно-туристский бизнес, забыли о своих православно-христианских верованиях, наскребли по горным деревушкам весь имевшийся в наличии крупный рогатый скот, сложили жертвенный костергекатомбу (как известно, «гекатомба» в переводе с древнегреческого означает "сто быков") и устроили грандиозное аутодафе, вознося молитву Посейдону, богу морей и по совместительству на полставки колебателю земли, чтобы он смилостивился, приступил к выполнению служебных обязанностей по своей второй должности и ликвидировал это безобразие.
Для очистки совести, я просмотрел весь остров и его ближайшие окрестности. Разумеется, джинна уже нигде не было.
— Ну, вот что, — решительно заявил Ежи, — Так мы за ним можем по всему свету гоняться, а толку чуть. Надо остановиться, подумать.
— А заодно можно денек поваляться на местном пляже, — высказал крамольную в своей заманчивости мысль Джефф.
— Так что, дальше своим ходом доберетесь? — спросил командир летающей тарелки.
— Да, пожалуй.
— Ну тогда успехов! — и через минуту стремительно уменьшающееся круглое пятнышко сгинуло меж облаков, в которые превращался, поднимаясь в безмятежное голубое небо, дым от гекатомбы. Не знаю, что по этому поводу скажут местные «зеленые», но аромат был тот еще. Хорошо, что костер горел жарко и быстро, так что нам не пришлось очень долго наслаждаться запахом жертвенного дыма (и как его только переносили олимпийские боги?), который вскоре был успешно развеян свежим ветром с моря.
Впрочем, похоже что Посейдон мольбам не внял: почва как будто не собиралась уходить из-под ног, и истукан оставался на прежнем месте неколебим, пялясь вытращенными глазами куда-то в направлении Гибралтарского пролива, видимый с любой точки как на самом острове, так и в радиусе верст, наверное, ста тридцати — ста пятидесяти вокруг него.
Единственное, что мы смогли сделать, это выбрать такой пляж, чтобы оказаться у Колумба за спиной. Уединенная бухточка была со всех сторон окружена скалами так, что не подойти, видимо, поэтому на нее не только не наложил лапу ни один из окрестных пятизвездочных отелей (теперь им всем одну звезду долой, причина вид из окна), но и окрестные жители вкупе с «дикими» отдыхающими не баловали ее своим вниманием, а нас это устраивало как нельзя лучше.
Глюк пошарил в своем портфеле и извлек оттуда стол, сервированный под фрукты, а вслед за этим и огромную вазу, полную всевозможных плодов. Жаркий полдень не располагал к большему, а вот розовая мякоть арбуза сделала его малость попрохладнее. В центре стола Хайнер поставил на ребро большое серебрянное блюдо, пустил по его ободку виноградину и таким образом организовал телевизор, настроенный на CNN. Но там показывали только изуродованный Парфенон и родосского истукана, а значит джинн на сегодня покуда ограничился этими двумя безобразиями.
У меня была мысль, и я ее думал: семь чудес света — это конечно хорошо, но проследить ход мыслей Аль-Халиди невозможно, а значит нельзя предугадать, где он окажется в следующий раз, и что он еще натворит. Вот если бы ему как-нибудь внушить некую мысль, направив его в такое место, где бы мы его уже ждали- Но ведь он — хитрая бестия, осторожный, так просто этот номер не пройдет. А может, и пройдет, если наоборот действовать нарочито топорно, ведь в этом случае он может решить, что это не мы, поскольку мы не стали бы настолько уж лезть на рожон. Не правда ли, рассуждения похожи на те, которыми Винни-Пух обосновывал предложенную им конструкцию хитрой ловушки для слонопотама?
Так или иначе, взгляд мой уперся в надпись краской из баллончика на одной из скал, окружавших бухточку. Угадайте с трех раз, что за надпись. Ну конечно же, по-русски: "Здесь были Федя и Юля." Кто еще кроме русских мог, рискуя сломать себе шею, забраться на этот уединенный пляж? Кто еще кроме русских мог, рискуя нарваться на штраф, так бездарно оставить память о себе на несколько лет, пока не выцветет краска? Но в любом случае, хоть эти Федя и Юля и неправы, что испачкали скалу, спасибо им за поданную мысль.
— Хайнер, у тебя в портфеле нету краски в баллончике? Какойнибудь едкий оттенок попротивнее.
У Глюка в портфеле есть абсолютно все, разумеется, нашлась там и краска.
— Зачем это, Иван? — удивленно спросил Ежи.
— Хочу послать Аль-Халиди анонимное приглашение. Не все нам за ним бегать.
Сквозняк только пожал плечами, состроив на лице скептическую мину. Ну, ничего. Пусть хмурится, пусть даже затея и не выгорит, но бетонного Колумба даже надпись на лбу не испортит: все равно хуже уже некуда, а так наоборот, получится хоть некий комический эффект. Вот я и отправился наверх, сотворив себе дверь в отвесной скале, той самой где была надпись, прямо в тулью истукановой шляпы. Ну и вид оттуда, доложу я вам! Горы на островах в Эгейском море удивительно хороши с птичьего полета, это я успел заметить еще когда мы летели в Трою два года назад, но тогда дело было вечером, а сейчас, при свете яркого полдня, это просто чудо!
По колоссальным полям Колумбовой шляпы можно было, пожалуй, устроить легкоатлетический забег. Вот только ветер норовил сдуть вниз, тем не менее я практически не рисковал: в крайнем случае успел бы превратиться в дым. Ядовито-розовыми аршинными буквами я вывел на бетонной тулье: "Здесь был Яша Брюс с Сухаревской Площади, Москва." А что? Как на бескозырке, у которой все на лбу написано. В конце концов, Колумб ведь был моряк. Только бы ибнХуссейн намек понял- Хотя, похоже он в курсе того, что творится в технологическом мире. Холодильник, что ли, позволял ему прослушивать эфир? Он ведь, как любой электроприбор, в состоянии улавливать радиоволны, другое дело, что холодильнику от радиоволн ни жарко, ни холодно
Довольный собой, я вернулся к своим товарищам, которые от фруктов перешли к чаепитию, и соответственно на столе возвышался кремовый торт, при виде которого я еще раз мысленно воскликнул: "Эврика!" — XI-
Как сформулировала бы моя разлюбезная теща — костяная нога, Вы, конечно, будете смеяться, но подлетая к Москве, предчувствия меня так-таки не обманули. Я это понял даже не по пробкам на Садовом кольце, ведь пробки на Садовом кольце — это явление природы, столь же неотвратимое и столь же постоянное, как наступление после захода Солнца темного времени суток. Но над ярко освещенной майским полднем Москвой лишь в одном единственном месте маячила небольшая по площади но весьма угрюмая грозовая туча, и торчала она как раз над Сухаревской площадью, а под ней в нагнанном облаками пятне неестественно густого сумрака виднелось белокаменное по малахитово-зеленому кружево Сухаревой башни — прекрасного здания, восстановлением которого гордился бы нынешний московский мэр, имей он к этому хоть малейшее отношение, а также, в соответствии с намеком, который, судя по этой грозе местного значения, был правильно понят Аль-Халиди — мистическая обитель мрачного чернокнижника Якова Брюса, раскладывающего в башне по ночам пасьянсы человеческих судеб. И со своим стремлением к гротесковому преувеличению деталей, сам джинн, в образе старого колдуна, должен здесь быть, без этого наверняка не обойдется! Дождаться бы полуночи, когда он разложит свои засаленные карты
Полночь настала, и перед дверью башни материализовались наши темные фигуры. Спортивного вида пассажиры проезжавших мимо черных джипов широких не выражали никаких эмоций по поводу появления из ничего на крыльце здания пяти необычного вида людей и одного кролика (ну конечно, Багз Банни и сюда за нами увязался!), державших в руках, как ни странно, кремовые торты. Еще внимательный наблюдатель, найдись такой среди персонажей ночной жизни Москвы, мог бы во вспышках молний от непрекращающейся над башней грозы и отсветах неоновых огней шести окрестных казино увидеть кольцо-амулет на моей руке. Вообще-то я колец не ношу, но это дал мне Гарун Аль-Рашид, а без него нечего было и думать справиться с Ахмедом Аль-Халиди. Ну и Глюк, разумеется, тащил свой вселенский портфель.
Обшаривать башню своим сто восемнадцатым магическим чувством, чтобы найти джинна, я не стал: я и так знал, что он здесь. Поэтому я просто толкнул входную дверь. Эффектный жест оказался несколько смазан, так как выяснилось, что ее нужно тянуть на себя, сражаясь с довольно тугой пружиной.
Так или иначе, мы прошли темный гулкий вестибюль, поднялись по винтовой лестнице и забрались под самую крышу. Здесь, в комнатке на самой верхотуре, если верить святочным рассказам столетней давности, чернокнижник Брюс и раскладывал свои пасьянсы. Так оно и оказалось, за исключением того, что в этих пасьянсах не было ничего таинственного: перед склоненной над столом фигурой в камзоле и парике начала осьмнадцатого века горел зеленым глазом экран портативного компьютера-ноутбука, и Яков Брюс — Аль-Халиди — сосредоточенно водил мышкой по столу, раскладывая на этом компьютере Солитер — пасьянс, входящий в комплект поставки Windows. Я и сам до переходя в сказочный мир любил его раскинуть!
