и соблазнить прекрасную Натали.
В мае 1836 года 43-летний барон Геккерн усыновил 24-летнего Жоржа Дантеса, вследствие чего тот получил нидерландское подданство, нидерландское дворянство и право на имя и герб Геккернов. Однако король Нидерландов Вильгельм I в указе уточнял, что усыновление будет считаться действительным только через год. Геккерн и Дантес скрыли это от российского императора Николая I,утвердившего усыновление. Таким образом, практически ничего не имеющий (ни состояния, ни имени) иностранный офицер не совсем честным способом обеспечил свое будущее.
Успехи на службе и в светской жизни не помешали Дантесу продолжать ухаживания за женой Пушкина. Но теперь он уже вместе со своим «отцом» Геккерном разработал целый план, расставив светские ловушки для Натали. Согласно этому плану, Геккерн и Дантес рассчитывали воздействовать как на нее (причем в ход шли все средства – запугивание, шантаж, обман, взывание к жалости и т. д.), так и на общественное мнение, все более и более угрожая репутации Пушкиной открытой демонстрацией пристального внимания к ней.
Наступила зима – время бодрящих холодов и ярких звезд. Зимой особенно светло, ведь под ногами не черная земля, а белый ослепительный снег. Пушкин любил суровую зиму, вдохновлялся ее красотой, сколько образов рождалось в голове поэта при виде снега: «пухлая пелена», «падающие звезды», «великолепные ковры»… И это только малая часть. А метель? А снежная буря, мороз?
Пушкину нравилось прогуливаться по зимнему Петербургу, любуясь скованной в лед Невой и снежными узорами на окнах. С мороза заходить домой было особенно приятно, а голоса детей и застолье с горячим чаем мысленно возвращали его к счастливым дням в деревне.
В тот день мороз был особенно забористым, так что пришлось даже сократить прогулку, и, мечтая о дымящейся чашке ароматного чая, он поспешил домой.
Еще в прихожей он услышал оживленный разговор и звуки, похожие на звон бокалов. Радостная Наташа выбежала навстречу и потянула в комнату:
– Саша! У нас гости.
В комнате сидела совершенно счастливая Катя и… Дантес, с бокалами шампанского в руках.
– Дорогой, помнишь Жоржа Дантеса?
– Mais oui. On est tous les deux connaisseurs de la beaute femine![20] – улыбался Дантес, откинувшись на спинку кресла.
Пушкин захотел в ту же минуту схватить его за шиворот и выставить вон из своего дома. Но каким-то чудом сдержался, из уважения к дамам, однако изображать из себя радушного хозяина, да даже самую простую формальную любезность был не намерен!
– Что вы здесь делаете?!
– Ау нас хорошая новость! – щебетала Наташа. – Жорж пришел сделать предложение нашей Кате.
В подтверждение ее слов Дантес достал бархатную коробочку и продемонстрировал всем ослепительной красоты кольцо, предназначенное, судя по всему, невесте.
– Нравится? – он перешел на русский.
– C’est magnifique![21] – выдохнула Катя.
– Очень! – кивала Наташа.
– Merci[22]. Стоило целое состояние!
Пушкин с отвращением смотрел на Дантеса – этого надутого индюка! – который вдруг возник в его доме, сидит сейчас на его диване, в обществе его жены и родственницы, как ни в чем не бывало. Словно они не враги вовсе. Не может же щеголь не понимать, что Пушкину тошно видеть его лицо, что своими неуместными и настойчивыми ухаживаниями он едва не уничтожил их с Наташей счастье, их репутацию, их покой. Что его слащавое лицо и журчащая речь вызывают в Пушкине шквал ярости, он раздражает его, как никто и никогда до этого. Конечно же, Дантес все прекрасно понимал, невозможно было не понять! А значит, провоцировал нарочно.
Сколько раз Пушкин порывался вызвать его на дуэль!
С каким удовольствием вот прям сейчас пристрелил бы его. Чтобы больше никогда не видеть, забыть, стереть, вымарать из своей жизни, как и не было!
– Вы создаете у меня чувство, как будто мне не рады в этом доме… – отреагировал Дантес.
Нет, вы слышали?! Этот скоморох еще прикидывается!
– Votre impression, cher ami, ne vous a pas trompe![23] – огрызнулся Пушкин и вылетел из гостиной.
– Саша!.. Pardon[24]…
Наташа бросилась за мужем.
Пушкин метался по кабинету. В каком-то забытьи он бросился к сундуку, достал из него ящик с пистолетами и схватил один из них.
– Саша! Саша! Поговори со мной! Саша, пожалуйста, поговори со мной!
Наташа подбежала к мужу и выхватила из его рук пистолет. Он в беспамятстве смотрел куда-то сквозь нее:
– Наташа, дай! Наташ, я просто убью его и все.
– Нет! – она спрятала пистолет за спину.
– Хорошо, я вызову его на дуэль. И завтра убью.
Наташа кинулась к двери и встала поперек, заграждая ему выход:
– Нет! Я тебе не позволю.
– Ты что, любимого защищаешь? – шипел Пушкин.
– Саша, нет! Он оказывал мне знаки внимания, но я всегда говорила «нет».
– А потом привела его к нам в дом, да?
– Да, я решила женить его на Кате. Чтобы эти слухи прекратились.
– Да это чушь, Наташа! Это – чушь! – взвился он. – Я был когда-то таким же Дантесом! Для графини Воронцовой, и я это знаю! Я знаю все, что у него в голове!
– Саша, я – не Воронцова. Почему ты не веришь мне?
– А как?! Как я могу тебе доверять, если я тебя вижу только по утрам? Если ты пропадаешь на балах целыми днями?
– Саша, ну я же всегда тебя звала. Я каждый раз тебя просила ехать с нами.
– Да ладно, к черту! Пусти меня.
Наташа не двигалась с места.
– Нет, я не пущу.
– Пусти меня!
Он сделал резкий шаг вперед, но Наташа не пошевелилась. В ее глазах сверкали слезы и страх.
Невинный решительный ангел! Можно ли ей противиться? Нет, конечно. Можно лишь недоумевать, за что ему столько счастья, при всех-то былых «подвигах». Без сомнений, Натали ни в чем не виновата, он напрасно мучает ее, своего ангела. Но ничего не может поделать, это чувство сильнее его.
Пушкин вздохнул и отошел к своему столу.
– Хорошо, я напишу ему письмо. Такое, что он меня сам вызовет…
Наташа оторопела от ужаса.
– Саша, а что будет, если ты погибнешь?
Он схватил со стола листок с предсказаниями Кирхгоф и протянул жене.
– Смотри!
– Опасность, долгий нежеланный путь… – читала Наташа. – Саша, что это за бред?
– Это не бред! Ты что?! – тряс он помятым, грязным листком. – Мне нагадали, посмотри, здесь все сбылось. Уход друга, жена… смотри!
Наташа смотрела на мужа с нежностью и жалостью. Так смотрят на детей, слабых стариков и сумасшедших. А Пушкин и правда выглядел в этот момент не совсем вменяемым – всклокоченный, с горящими глазами, как в
