лихорадке.
– Смотри… – он тряс перед ней исписанным клочком бумаги.
– Саш, я смотрю… – успокаивала она мужа.
Но он ничего не слышал. В каком-то остервенении он схватил чистый лист бумаги и стал писать письмо Дантесу. Перо не слушалось, рука дергалась, он злился еще больше.
– Бояться белой головы, – бубнил он под нос, потом резко повернулся к жене, – ты поняла? Твой Дантес не белый головой.
– Я поняла, Саш… – примирительно сказала Наташа и попыталась обнять его. – Я все понимаю. Очень трудно не верить тому, что твердят все вокруг. Но постарайся. Пойми, для них это просто забава, не более. Сегодня говорят, завтра – нет. А ты ведь можешь погубить нас. Достаточно только одного неверного шага… Саша. Не надо. Не делай этого. Верь мне. Верь мне, пожалуйста. Вот, возьми мою руку, видишь, я рядом. Мы вместе. Ты и я. Только не оставляй меня одну…
Пушкин смягчился, прекратил писать.
Наташа взяла из его руки бумагу с предсказанием и поднесла к свече.
– Это нам точно не нужно. Эта дорога ведет в пропасть, Саша. И в нее так легко упасть… Нет. Будь со мной. Только со мной. И верь мне.
Пламя схватило помятый лист и стало жадно поглощать его.
Пушкин посмотрел на таящие в огне буквы, потом на Наташу – такую родную и такую испуганную, и наконец очнулся: он чуть было не позволил какому-то заезжему франту разрушить свое счастье. Слушал ядовитый шепот толпы, хотя стоило слышать только один голос – Наташин. Поверил бумажке с предсказаниями, а не жене и своему сердцу.
Надо это прекратить. Остановить. Пока не случилось необратимого.
Во времена Пушкина настойчивость кавалера в светском кругу предполагала одобрение дамы на подобное ухаживание. Настойчивость без взаимного согласия была недопустима. Именно поэтому поведение Дантеса серьезно компрометировало Наталью Николаевну, которая просто оказалась загнана в угол.
В октябре 1836 года уже начали ходить порочащие супругов слухи, и Пушкины отказали Дантесу от дома, те. для него двери их дома были теперь закрыты.
В создании интриги участвовали оба – и Дантес, и сам барон Геккерн, который лично уговаривал Наталью Николаевну ответить взаимностью его приемному сыну.
В ноябре ухаживания, совершенно недопустимые по отношению к замужней женщине, стали предметом пересудов не только в свете, но и в дружеском кругу Пушкина. Графиня Фикельмон писала в своих воспоминаниях, что Дантес «был решителен в намерении довести ее <Наталью Николаевну> до крайности».
Но Пушкин верил своей жене, его «доверие к ней было безгранично».
Не получив от Натальи Николаевны ответа на свои страстные чувства, Дантес с помощью Геккерна воплотил в жизнь угрозу публичного скандала и разрушения репутации. Они написали анонимное письмо, которое обвиняло ее саму в недостойном поведении.
После получения письма между супругами состоялся откровенный разговор, в котором Наталья Николаевна рассказала Пушкину о преследованиях Дантеса и угрозах Геккерна, которым она поначалу не придавала значения, и потому не поделилась с мужем раньше. Объяснение было сложным: верная своему мужу Натали вынуждена была признаться в легкомыслии и ветрености (ведь получалось, что она как будто была снисходительна к навязчивым ухаживаниям Дантеса и не противилась им), а Пушкин был глубоко оскорблен Геккернами, возмущен их поведением по отношению к своей жене.
Сам Пушкин говорил, что «это мерзость против жены моей <…> она – ангел, никакое подозрение коснуться ее не может». Но полученное анонимное письмо и подробности, которые рассказала Наталья Николаевна, были веским аргументом для дуэли.
Барон Геккерн понимал, что дуэль окончит карьеру Дантеса и ему не принесет никакой пользы, поэтому приложил все усилия, чтобы избежать прямого столкновения.
Посредником в переговорах стал Василий Андреевич Жуковский, которого убедили, что Дантес хочет сделать предложение сестре Натальи Николаевны – Екатерине Николаевне Гончаровой (которая сама была влюблена в него).
Пушкин был уверен, что это ложь и лишь способ избежать дуэли.
Тем не менее венчание Жоржа Дантеса-Геккерна и Екатерины Николаевны Гончаровой, на которое Пушкин не пришел, а Наталья Николаевна присутствовала только на церковной церемонии, состоялось 10 января 1837 года. Ровно за месяц до кончины Пушкина.
Несмотря на то что теперь Пушкины и Геккерны оказались одной семьей, Пушкин отказался поддерживать с ними родственные отношения. После этого настойчивые ухаживания, которые, казалось, только прекратились, возобновились с новой силой. И теперь они компрометировали не только семью Пушкиных, но и молодую жену Дантеса. На одном из балов в конце января Дантес вел себя настолько непристойно, отпуская грубые шутки в адрес Натальи Николаевны, что это стало слишком очевидно для всех и не могло остаться без последствий.
Глава 8
«Я не умру…»
Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит —
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем
Предполагаем жить, и глядь – как раз – умрем.
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля —
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нег.
Целительные воспоминания. В те морозные дни они согревали Пушкина и Наташу, примиряли и успокаивали. Во время прогулок или бесед за столом супруги снова и снова проваливались в прошедшее, как в мягкую перину. Беседы-отдушины укрывали их от наглых вторжений извне и разрушающих страхов, наполняя взамен нежностью.
Вот они только переехали в Царское Село. Наташа поначалу не была сильно загружена бытом, дети еще не родились, она читала стихи мужа или слушала, как читал он. Потом нарочито небрежно ухмылялась: «Хм, ну неплохо… неплохо…» Пушкин возмущался и щекотал ее в отместку: «Неплохо?.. Что значит «неплохо», а?!» Она боялась щекотки, но стойко держалась до последнего, нарочно не спешила признавать гений мужа. А в стихах, кстати, знала толк: было время, когда сама пробовала писать.
Потом появились дети. Как они любили летом все вместе играть на лужайке у дома! Валялись на траве, бегали, шумели, прятались…
А их переписка! Каждый раз, когда Пушкин уезжал по делам, Наташа писала ему почти ежедневно, подробно рассказывала о прошедшем дне, делилась самыми сокровенными мыслями, и все это вперемежку с нежными признаниями. Он встречал письма с поистине детской радостью, осыпая поцелуями каждый конверт. Тут же писал ответ, где с признаниями в любви неизменно соседствовали и легкие подтрунивания.
