нет ни семейственного благополучия, ни спокойствия в отношениях к свету: уважения. Не даром кокетство не в моде и почитается признаком дурного тона. В нем толку мало… Гуляй, женка, только не загуливайся, и меня не забывай…»
По возвращении в Петербург он старался сопровождать супругу везде, даже вопреки своим желаниям, понимая, что молодой женщине (разница целых тринадцать лет) тяжко чахнуть в четырех стенах.
На одном из балов к Пушкину неспеша подошел сам император, окруженный толпой придворных.
– А вот и главный придворный поэт! – улыбнулся Николай I.
– При всем уважении к вам и вашему двору – просто поэт, – сдержанно усмехнулся Пушкин, ибо ему совсем не льстила роль придворного шута.
Рядом тут же возник Жуковский и в очередной раз попытался сгладить ситуацию.
– Александр скромничает! Как и многим вещам, он научился этому у меня! – засмеялся он.
– Вынужден перед вами извиниться, Пушкин, – продолжил царь, – обещал читать ваши произведения, но, клянусь, не было ни минуты. Страна не ждет!
– Ну, ничего. Мы с Александром Христофоровичем тоже нашли… некое взаимопонимание.
– Это я знаю не понаслышке! Кстати, историю Петра я прочел. Интересно, но есть еще над чем поработать.
– Над чем?
– Петр был моим кумиром с детства. И я надеялся, что увижу своего героя. Но, увы, увидел совершенно незнакомого мне человека, – император даже не пытался скрыть разочарования.
А Пушкин своего недоумения: ему указывают как нужно писать?! Ему?!
– Я не хотел делать из него памятник. Он интересный и сложный, – с легким нажимом растолковал он. – Не уверен, что публике сейчас нужно именно это.
– Не волнуйтесь. Я пишу много лет и знаю, что ей нужно.
Самое время снова выйти Жуковскому, снять накал:
– Где же ваша супруга, Александр? Вы до сих пор не познакомили нас!
– Натали! – Пушкин окликнул жену, танцующую с каким-то кавалером.
Однако, она не слышала. Горящие глаза, легкий румянец, улыбка – ей было явно весело. Как показалось Пушкину, даже слишком весело. Но император ее хорошо разглядел даже на расстоянии.
– Браво, Пушкин! Бриллиант, достойный не поэтического взгляда, а императорского внимания.
Укол в самое сердце.
– Николай Павлович, – натянул улыбку Пушкин, – по моему опыту, дамы чаще предпочитают поэтов императорам.
Ответный укол.
Взгляд царя стал каменным. Он демонстративно отвернул голову, холодно произнес: «Надеюсь, не все. Пойдем, mein Herzchen[17]» – и удалился вместе с супругой.
– Вы что наговорили?! Идите и немедленно извинитесь! – тут же зашипел Жуковский.
– Боитесь, он подумает, что дерзости я тоже у вас научился? – несмотря на победу в словесной баталии, жар продолжал съедать его.
Жуковский вздохнул.
– Александр, я забочусь о вас. Вам еще столько предстоит написать!
– Напишу. Литература не пострадает. Ваше имя тоже.
Честно говоря, ни литература, ни Жуковский, ни даже император его в данный момент совсем не волновали. Его взгляд был прикован в Наташе. Вот она кружится в хороводе, смеется, локоны порхают в воздухе. Вот хоровод закончился и что же? Она идет в другой конец зала, а за ней следует кавалер – молодой и, судя по тому, как она улыбается, очень остроумный.
Пушкин вспыхнул и в несколько шагов оказался рядом с женой. Очень вовремя, потому как молодой человек решил окутать его жену «милыми» комплиментами, не слишком похожими на простую любезность. Зато на чистейшем французском.
– Я не шучу! Смотрю на дам вокруг, и плакать хочется. А на вас – так сразу улыбаюсь!
– Понимаю! Я дома так же на нее смотрю, – вступил Пушкин, чей французский был ничуть не хуже. – Добрый вечер!
Молодой человек слегка опешил, но нашелся.
– Жорж. Жорж-Шарль Дантес, – представился он.
– Приятно. Александр.
– Пушкин! – воскликнул Дантес. – Я знаю, я ваш поклонник!
– А я о вас совсем не слышал.
– Я только мечтаю получить хоть часть той славы, что есть у вас, – любезно улыбался француз.
– Вот! А ты боялся Петербурга, Саша! – рассмеялась Наташа. – Кругом поклонники! Я пойду танцевать!
И она кинулась в самую гущу танцующих так, словно звуки музыки сами несли ее и кружили.
– Таша… – тихо окликнул Пушкин, но она уже никого не слышала.
– Позвольте извиниться. Я не предполагал, что у Натальи столь знаменитый и уважаемый супруг, – оправдывался Дантес.
– Все в порядке.
– Надеюсь, вы не осудите молодого человека за хороший вкус.
– Вы тоже простите. Я принял вас за охотника до чужих жен.
– Вы не ошиблись, – и Дантес чуть понизил тон, давая понять, что их разговор останется, между ними, и «он-то-все-понимает». – В свою защиту скажу, что вы сами в юности таким не брезговали.
Я знаю все о ваших похождениях. Или это гнусная ложь?
– Нет-нет. Был грешен, – буркнул Пушкин.
– Да в чем тут грех? Интрижка с чужой женой – самый верный путь получить внимание общества!
– Но теперь, когда я женат, я отношусь к этому по-другому.
– Но вы-то дали Натали все, о чем она мечтала, я уверен, – подбодрил Дантес. – А вот посмотрите!
Он указал на стоявшего неподалеку господина лет шестидесяти. Рядом с ним слишком очевидно скучала неприлично молодая и красивая жена. Дантес поймал ее взгляд и подмигнул. Польщенная вниманием дама залилась краской.
– Обычная история. Старик, без денег. Женился на красивой, но тоже бедной девушке. Подарков ей не дарит. Она скучает. Как не помочь бедняжке? Или этот! – он указал на чиновника на вид слегка за тридцать, который бурно ссорился с женой. – Смотрите, какой смешной…
– Но этот не старик, – возразил Пушкин.
– Практически. Сколько ему? Лет тридцать пять?
– Мне тридцать четыре.
Дантес широко улыбнулся:
– Год в запасе. Шучу!
Не сказать, чтобы беседа доставляла Пушкину большое удовольствие, напротив, он собирался ее скорее завершить, придумывал предлог, и тут очень кстати перед ними возник дворцовый слуга.
– Господин Пушкин, Его Императорское Величество желает вас видеть.
– Простите, месье Дантес, – не без радости откланялся Пушкин.
– Конечно! Счастья вам и вашей прекрасной жене. Скользкий все-таки этот пижон. И выскочка.
Император располагался в отдельной ложе, напоминающей шатер, специально обустроенной для него и огороженной от зала плотным занавесом. Внутри были разбросаны шелковые подушки, на которых возлежали приближенные царя и женщины. Все пили шампанское. Сам Николай Павлович сидел на кресле-троне, возвышаясь над остальными.
– А, Пушкин, проходите, друг мой. Выпейте со мной, – поэту тут же поднесли бокал. – Я, знаете ли, много думал и решил, Пушкин, что вам нужен новый чин.
– Служу отечеству! – Пушкин был польщен и не скрыл улыбки: хоть что-то приятное в этом дне, повышение ему будет очень кстати. Содержать семью на гонорары от сочинений не просто.
– Вы много трудились, Пушкин, и заслужили быть камер-юнкером.
– Прошу прощения? – улыбка испарилась. – Камер-юнкером?
– Именно! Виват!
Нет, он
