повернулись друг к другу.
Направились к барьерам.
Шаг, второй, третий, четвертый… Выстрел!
Первым спустил курок Дантес.
Пушкин упал и схватился за бок.
Данзас бросился к нему, кровь из раны моментально промочила одежду насквозь:
– Саша…
– Попал… – вид у поэта был растерянный, он, конечно, не ожидал такого поворота, но все же приподнялся на локте и выставил руку с пистолетом вперед. – Я готов, я буду стрелять.
Секунданты встали на свои места и тут же раздался второй выстрел.
Упал Дантес.
Данзас подбежал к Пушкину, чтобы поднять его.
– Убил я его? – уточнил Пушкин
– Нет, – секунданты видели, что пуля задела плечо соперника.
– Хорошо. Поправимся и продолжим.
– Ну, ты и болван! – Данзас приподнял его и повел к экипажу. – Зажми здесь. Держись…
Снег мешал идти, а Пушкин слабел с каждым шагом, сложно было удержать даже голову, она сама собой запрокидывалась назад.
– Саша! Саша! – кричал Данзас и теребил его за волосы, похлопывал по щекам.
У Пушкина кружилась голова, в глазах все плыло.
– Что ты делаешь? – бормотал он.
– Отряхиваю… У тебя вся голова в снегу…
– Белая голова…
Он вяло улыбнулся – «белая голова» – и потерял сознание.
Никита заметил их, помог погрузить бесчувственного барина в экипаж и погнал лошадей вперед, что было мочи.
Наташа мерила шагами прихожую, не находя себе места, когда Никита на руках внес Пушкина в дом.
– Саша…
– Наталья Николаевна, идите в комнату. Идите к себе в комнату! Барыня, Христом Богом прошу, отойдите отсюда!
Никита отнес Пушкина в его кабинет.
Следом, мимо оцепеневшей Наташи, пробежал Данзас и врач Задлер.
– Все будет хорошо… Будете еще много лет раздражать окружающих… – подбадривал доктор, осматривая рану.
И это было, увы, неправдой. Задлер догадывался, что время упущено, он навряд ли сможет помочь, сколько бы еще тазов с водой и тряпок не принесли ему перепуганные слуги и Наташа. У Пушкина была очень большая кровопотеря еще на месте дуэли, затем долгая поездка до дома, и все это время кровь шла, не останавливаясь. Скверная штука. Изъять пулю Задлер не мог, да и никто на его месте не смог бы.
Оставалось одно – попытаться хоть немного облегчить боль, а для этого существовало не так много средств: пиявки, да смена повязок. Помогало плохо, но Пушкин старался не подавать виду, не кричать, чтоб не испугать жену и детей, пытался сам ставить себе пиявки, дабы как можно меньше тревожить близких.
Боль с каждым часом усиливалась и становилась нестерпимой настолько, что поэт впадал в беспамятство: попросил принести ему пистолет застрелиться, прервать, наконец, эти мучения. И если бы мог тогда ходить сам, один из приступов, скорее всего, завершился бы самоубийством.
К счастью, случались и просветы, боль утихала, жар спадал, сознание возвращалось, но таких минут становилось все меньше и меньше.
Наташа не спала все двое суток, сидела в соседней комнате, прислушивалась, а когда разрешили войти, стояла у кровати мужа на коленях.
Утром стало очень тихо, в окно скользнули первые нежные лучи солнца, Пушкин спокойно проспал почти час и открыл глаза.
– Наташа… Наташ… – шепнул он. – Дай морошки. – Что?
– Морошки.
– Да, сейчас.
Растерянная Наташа подошла к столу и взяла вазочку с любимым лакомством мужа – моченой морошкой, она всегда водилась в их доме, и, конечно, в этом кабинете. В сердце робко встрепенулась радость: если просит морошку, наверное, пошел на поправку.
Она села на край кровати и стала кормить Пушкина с ложечки.
– Вот…
– Вкусная, – он с трудом разжевал пару ягод. – Попробуй.
– Сейчас… – Наташа послушно взяла одну ягодку. – Кислая.
– Все будет хорошо, – улыбнулся он в ответ.
В комнату зашел врач, увидев Наташу, недовольно нахмурился.
– Выходите.
Солнечный луч упал на подушку рядом с головой поэта, заставив его медленно прикрыть глаза, а перед Натальей в тот же миг закрылась дверь.
Через пятнадцать минут врач сообщил о смерти Пушкина.
* * *
Смерть Александра Пушкина ожидаемо вызвала настоящую бурю в обществе.
Жители Петербурга, а в особенно простолюдины и мужичье, страстно жаждали отомстить Дантесу. Никто не хотел даже слышать о том, что была дуэль, она прошла по правилам и Дантес не убийца, в глазах взрослых и детей он был именно таковым.
Почти три дня тело поэта оставалось дома, и все это время народ валил в дом толпами, чтоб проститься с ним: женщины, старики, дети, студенты, простолюдины, даже нищие в лохмотьях. Крестились, целовали руку покойного, многие плакали. Даже во время отпевания в Конюшенной церкви собралась такая толпа народа, что площадь стала похожа на ковер из голов, и это несмотря на то, что был понедельник и изначально церемония планировалась в другом месте. Целые департаменты просили разрешения не работать, чтобы иметь возможность пойти помолиться об упокоении раба Божия Александра.
В журнале «Литературные прибавления» появилась статья, посвященная смерти поэта: «Солнце нашей поэзии закатилось!.. Всякое русское сердце знает всю цену этой невозвратимой потери, и всякое русское сердце будет растерзано».
Наташа с детьми почти сразу уехали в поместье к ее брату, о чем ее просил сам Пушкин, жила тихо, уединенно, никуда более не выходила, в светской жизни не участвовала.
В Петербурге остались только поклонники поэта и друзья.
– И обходя моря и земли, глаголом жги сердца людей! – бормотал себе под нос Жуковский во время прогулок по набережной.
Повторял фразу, смакуя, перебирая каждое слово, катая его на языке, как дорогое лакомство, и ухмылялся от удовольствия – ну до чего ж хорошо написано! Ай да, Пушкин!
– Мороз и солнце, день чудесный! – смотрел он на блестящий под солнечными лучами лед на Неве, хмыкнул: и ведь как точно подмечено, и ведь иначе не скажешь!
Странно, конечно, когда тот, кому ты в каком-то смысле был не только другом, но и наставником, уходит из жизни раньше тебя. Тем более, если он мог еще так много создать, а Жуковский, возможно, мог бы дать ему еще какой-то совет, поделиться опытом, мнением…
Вздыхал, улыбался воспоминаниям.
– Василий Андреевич, – раздалось за спиной.
Перед ним стоял молодой человек, с гусарскими усиками, в пальто молодого корнета и книгой под мышкой. Что-то знакомое было в его облике.
– Да, юноша. Чем могу помочь?
– Хотел принести вам соболезнования. Как другу Александра Сергеевича.
– Друг… Был ли я ему другом?
– И учителем. Все об этом знают.
– Ну да. Хотел ты войти в историю, Василий Андреевич, и вошел.
Хм, кажется, этот молодой человек – завсегдатай лавки Смирдина.
– И вот… Александр Сергеевич меня так вдохновлял… – молодой человек достал из кармана листок и протянул Жуковскому, – и я написал стихотворение о нем.
