И коль скоро это довольно тревожные мысли и за них сложно ухватиться, скорее всего, их просто сдует, так же как и чувство вины, которое Бен испытывает за то, что могло бы случиться с Тревором.
Бексфордское депо. Рутмастер занимает свое место в кирпичном гараже с заляпанным маслом полом. Урод в полосочку нетвердым шагом озадаченно удаляется, нахмурив красный лоб. Он, очевидно, не имеет ни малейшего понятия, где находится. Благодаря пробкам обратная дорога заняла так много времени, что они вернулись как раз к концу своей смены. Едва успев отметиться и сдать билетный аппарат и выручку в офис, Бен предпринимает попытку ускользнуть. У выезда на Ист-хилл он видит Родни, который околачивается там, чтобы продать Бену спасительное средство, помогающее ему спать и избавляться от ночных тревог. Но Тревор ловит его в красном коридоре между их рутмастером и соседним.
– Так что все-таки там случилось? – вопрошает он.
– Не знаю, – неуклюже отвечает Бен. – Я не… Я… Кажется, я сказал ему заткнуться.
– Кажется?
– Я думал о другом.
– Но зачем ты ему это сказал?
– Не знаю.
– Ну же, приятель, все ты знаешь. Давай, выкладывай.
Невозможно объяснить, что он вообще-то разговаривал совсем не с тем скинхедом.
– Он что-то мне сказал, но я не помню, что точно.
– Как ты можешь не… Ладно. Что такого ужасного, по-твоему, он тебе сказал?
– Я не очень-то слушал, понимаешь… Кажется, он сказал, что засунет билетный аппарат мне в жопу.
Произнеся это вслух, вставив в разговор и осознав, что страх превратился в абсурд, Бен вдруг начинает хихикать. Он заражает Тревора, и тот тоже принимается хохотать. Некоторое время они оба качаются от смеха, стоя между автобусами.
– Тогда понятно, – говорит Тревор. – Теперь я понял. – Он подавляет последний хохоток. – И ты просто вышел из себя, да? Просто вот так, ни с того ни с сего. – Он щелкает пальцами. – Но ты ведь не агрессивный парень? Я полагаю, у тебя просто не было достаточно возможностей научиться сдерживаться или справляться с ситуацией, когда все принимает такой оборот. Дело здесь в том, что…
Он пускается в рассуждения, судя по всему, являющиеся интерпретацией совета, который Дикон Тревор дает молодым бойцам в каких-нибудь боксерских клубах или даже собственным сыновьям о том, как сохранять хладнокровие в стрессовых ситуациях. Он делает это из самых добрых побуждений, и Бен не знает, как сказать, что сейчас его совет абсолютно не по адресу. Поэтому он просто затихает в ожидании, когда речь кончится и он сможет улизнуть. Нам снова нужно остаться одним, говорит страх. Тревор это замечает, и на его лице опять появляются замешательство и огорчение.
– Куда ты улетел, приятель? Я думал, мы друг друга понимаем.
В этот момент в конце металлической автобусной аллеи появляется уставший ждать Родни. На нем его обычный смехотворный берет и оливковая куртка, на которой черным маркером написано ASWAD[23]. Он протягивает Бену его обычную дозу ливанской травки в маленьком пакетике.
– Эй, уйди, у нас тут разговор, – обращается к нему Тревор.
– А нам тут надо маленькое дельце порешать, – говорит Родни.
– Что? – спрашивает Тревор.
– Ну ты же знаешь. Целебные травки…
– Что? – повторяет Тревор. – Это худший закос под растамана, который я видел. Ты где всего этого нахватался? Пластинок переслушал?
– Да ладно тебе, дедуля, – отвечает Родни, стараясь бочком пробраться мимо Тревора. – Я просто выказываю уважение, там корни, культура… Понимаешь, о чем я?
– Это не твоя гребаная культура! Вот это новости, да?! Ты белый сопляк! И убери отсюда это дерьмо! Не забивай голову этому парню, он и так не в порядке. Посмотри на него!
Сам же Тревор в этот момент даже не смотрит на Бена, он выражается риторически, потому что уже начинает выходить из себя, а Бен тем временем хватает пакетик, сует в лапу Родни голубую пятифунтовую купюру и делает ноги, оставляя Тревора в отчаянии втягивать воздух сквозь стиснутые зубы.
Через дорогу, мимо заколоченного старого кинотеатра «Одеон», он дважды сворачивает и петляет на ноющих ногах. Страх начинает просыпаться; он знал, что жареные ребрышки так будет, но теперь у него, по крайней мере, есть лекарство, верная доза средства, размягчающего сознание, которое он так жаждет принять. Неуклюже справившись с ключами, он влетает в дом сестры, проносится мимо ее дочерей, делающих домашнюю работу перед телевизором, отказывается от своего чая, взмывает вверх по лестнице в свою комнату и закрывает дверь на задвижку. Непослушными руками забивает косяк, огонек потрескивает на кусочках смолы, а затем появляется густой маслянистый дым, дарующий забвение и долгожданную передышку после двадцати кругов наперегонки с демоном.
Как много дней проходит так.
Алек
– Оставь, я уберу, – говорит Алек Сандре, когда та машинально начинает собирать миски со стола.
– Серьезно? – спрашивает она, вскинув брови. Он старается, хоть его и не назовешь домохозяином.
– Да, без проблем, встреча только в десять, а пикет в час. Я сегодня праздный джентльмен.
– Ну ладно. Спасибо, милый.
Подавляя привычные рефлексы, она отстраняется от рутинных дел и направляется в коридор взять сумку и надеть пальто. Он слышит, как ткань трется о ткань, когда его пальто, висевшее снизу, соскальзывает с вешалки и ей приходится поднять его с пола. Затем она возвращается на кухню, чтобы заняться макияжем перед зеркалом у двери, потому что там лучше свет. Она задирает подбородок, крутит головой из стороны в сторону, накладывая румяна, и строит придирчивые гримасы с той бескомпромиссностью, которая свойственна женщинам, когда дело доходит до их лиц. Надуть-растянуть-подкрасить губы помадой. На верхних зубах остается след, и она быстро тянется за бумажным платочком, чтобы его стереть. У нее крупные передние зубы, всегда такими были; и они прекрасно подходят к ее вытянутому, худощавому сложению скаковой лошадки, думает Алек. Он помнит, как сталкивались их зубы, когда они впервые поцеловались на автобусной остановке у Бексфорд-парк (страшно представить) двадцать лет назад. Наверняка она меняется с возрастом, предполагает он. Почти сорокалетняя Сандра, мать двух подростков, не может быть той же восемнадцатилетней девчонкой, небрежно отбрасывающей назад волосы. Но ты ведь не замечаешь этого, если живешь с человеком и видишь его каждый день. Изменения происходят слишком плавно. Более того, они, скорее, добавляют, а не замещают. Они делают свое дело лишь на поверхности памяти, которая сама по себе состоит из множества слоев. Девчонка никуда не исчезает, к ней просто добавляется что-то новое. Может, так это и работает, думает он. Может, именно это и происходит с теми пенсионерами, которых можно увидеть в пабе и
