однако крайне полезное, если нужно уделать кого-нибудь в «Скрэббл»). С-м-е-г-м-а. И против всего этого единственной женственной ноткой выступает цветочный запах шампуня Сандры.
Господи, она ведь совсем одна в этом зоопарке, – думает Алек. – Удивительно, что она не выбегает по утрам из дома, кашляя и подавляя рвотные позывы.
Он ставит кружку на край перил и принимается распахивать двери, раздвигать шторы, открывать окна, представляя, как весь дом продувает очистительная буря. Высокие деревья на противоположной стороне квартала начинают зеленеть и вскоре закроют собой фасады больших старых домов. Они живут в небольшой современной заплатке, появившейся, вероятно, после того как прежнюю георгианскую симметрию в этом месте смела бомба. Это единственный современный участок и единственный комфортный для жизни. Динозавры напротив – сплошной мрак с кучей жильцов, вековым слоем пыли на окнах, студентами факультетов искусств, стариками с сотнями кошек и озадаченными всем этим нигерийцами. Хотя некоторые из них сейчас приводят в порядок – те, перед которыми припаркован «Сааб»[27] или «Ситроэн 2CV». Оконное стекло сбрызгивает апрельский дождь, апрельский воздух же нерешительно вползает в дом на пару дюймов и, очевидно, не придя в восторг, удаляется обратно. Ну что ж, он прекрасно знает, что лишь зря тратит время; часы говорят, что уже почти девять и, если он хочет успеть на встречу вовремя, ему скоро нужно выдвигаться на остановку. Сейчас или никогда, папаша. Он берет кружку, стучит в последнюю закрытую дверь на тесной лестничной площадке и, не дождавшись ответа, входит в Гэриландию.
Со стен в пропотевшей темноте свисают древние на вид костюмы из комиссионных магазинов и одна, две, три шляпы-котелка, такие же винтажные. В комнате стоят проигрыватель и ряд пластинок, но нет ни одной книги. На полках, которые сколотил Алек, стоит обувь. Его первенец распростерся под одеялом, и Алека в очередной раз поражает вес этого парня. Сам он жилистый, Сандра – очаровательная гончая. Гэри же крупный, без пяти минут обрюзгший, с огромными покатыми плечами и мясистым валиком вокруг подбородка, который может запросто превратиться во второй подбородок. От кого, черт побери, он это унаследовал? Откуда взялся этот маленький Муссолини?
– Сынок, я принес тебе чай, – говорит Алек.
Гэри не отвечает и не открывает глаз, но притихает. Губы сжаты, брови слегка нахмурены. Алек почти уверен, что он не спит.
– Гэри?
Повисает тишина, точно голосу Алека приходится проделать долгий путь, прежде чем добраться до нужной инстанции. Его обращение летит по коридору, затем вверх по лестнице, пока не достигнет отдела «Назойливый отец» и функционер не снизойдет до того, чтобы обратить на него внимание и вздохнуть.
– Что? – в конце концов отзывается Гэри.
– Я подумал, может, ты захочешь посмотреть вот эти брошюры. Из колледжа. Со списком программ.
– Нет, – отвечает Гэри.
– Вообще-то тебе стоит. Когда будет минутка.
– Ага.
– Тут всякие есть. Изобразительное искусство, столярное дело, электрика.
– Пап.
– Можешь выбрать. Решить, куда ты хочешь попасть, а потом определиться, что для этого нужно.
– Пап! – повторяет Гэри. Его глаза все еще закрыты, но в голосе начинает сгущаться недовольство.
– Что?
– Мне не нужна никакая программа. Я тебе уже говорил.
– Но тебе же надо чем-то заниматься. – Алек чувствует, как в нем самом беспомощно разгорается раздражение. – Ты валяешься в кровати посередь дня. Не хочешь оставаться в школе – прекрасно, но тогда надо получать какую-то профессию. Надо поднять задницу и…
– Я сплю! – взвывает Гэри. – СПЛЮ, БЛИН!
В порыве ярости он подтягивает огромные ноги и, укрывшись с головой, исчезает из виду. Диалог явно окончен. Чтобы еще четче обозначить свою позицию, Гэри высовывает руку и тыкает кнопку на радио с часами. «Радио Кэпитал» на полной громкости заполняет комнату, Кенни Эверетт завывает почище банши.
Алек ретируется. Его самого переполняет ярость, сдавливает грудь; он крепко сжимает кулаки. Он тяжело топает по лестнице и выплескивает чай в раковину. Тот брызжет во все стороны, и Алек, сделав над собой усилие, вытирает капли, выжимает тряпку и споласкивает кружку. Но злость не отпускает; он часто и раздраженно дышит, а песня, чем бы она ни была, все еще прорывается сквозь потолок. Всем известно, что родительство меняет людей, но он полагал, что это означает те начальные пертурбации, когда ты привыкаешь к тому, что твоя жизнь отныне служит защитным коконом. Он не понимал, как справиться с этой недавней, новоиспеченной яростью от того, что надежды и ожидания, которые ты лелеял все это время, начинают трещать по швам и рассыпаться по воле чада; когда оно дает тебе понять, что ему все равно, чего ты от него хочешь, что оно, в сущности, даже не понимает, чего тебе от него надо; когда жизнь, которую ты для них придумал, со всеми возможностями, которые сам бы хотел иметь, со всеми решениями, которые хотел бы принять, оказывается не чем иным, как их собственной жизнью, которую они живут сами. Прошло то время, когда они с Гэри старательно делали его домашнюю работу; все эти проекты с лампочками, батарейками, проводами. Гэри это не нужно. Гэри нужно… Да бог его знает, что ему нужно. Маленький засранец. Ленивый, эгоистичный, неблагодарный маленький засранец. Нет, так он точно не успокоится. И вообще ему уже пора выдвигаться. Свитер, ветровка, книга в кармане. Он демонстративно осторожно закрывает дверь. Без хлопков.
Встреча назначена во дворце профсоюза мебельщиков, стоящего на углу Джокиз-филдз, в тени самого «Грейс-инн»[28]. Выйдя из автобуса, Алек тут же попадает в водоворот барристеров, облаченных в парики и мантии, загружающихся в черную флотилию такси с коробками документов. Это-то и есть самое забавное в этой части Лондона, в этом конкретном его закутке. На южном конце Грейс-инн-роуд расположилась эдакая закрытая игровая площадка для юристов с деревьями, дорожками, величественными фасадами – точно какой-нибудь Оксфорд или Кембридж решил перебраться поближе к Олд-Бейли[29]. Но стоит подняться по улице на пару сотен ярдов, и район превращается в промышленный. Там, в здании «Таймс», работает четыре тысячи человек – когда они на самом деле работают, конечно, – печатают газеты и рассылают их по точкам в больших грузовиках. Если уж на то пошло, в главном почтовом сортировочном центре по одному только восточному направлению работают тысячи людей, так что скопление синих воротничков здесь внушительное. А если подняться еще выше, еще на полмили, Грейс-инн-роуд в конце концов утонет в грязи вокзала Кингс-кросс. Пьянчуги, шлюхи, мелкие мошенники, на которых торопливые пассажиры упорно не обращают никакого внимания. И все это на одной улице протяженностью меньше полмили. Похоже на схему общественного деления: от аристократии до самых низов с рабочими
