пятнадцать лет. В этом есть что-то интимное; это то, на что можно сослаться.
– Ну, человечность так человечность, – говорит он.
Через пять часов Алек уже стоит у маленького прохода в здание «Таймс» с повязкой НПТ[34] на руке. Он уже отстоял свое у главного входа, где пикет наиболее заметен и организован и, соответственно, намного больше шансов нарваться на стычку. Хотя надо сказать, что, не считая громких выкриков, сопровождавших появление Мармадюка Хасси после ланча и проходящих раздатчиков листовок, его смена прошла без излишнего драматизма. Если журналисты «Таймс» сегодня и работают, то делают это из дома. Теперь Алек занял не самый вожделенный другими пост у бокового выхода и, по правде говоря, был даже рад возможности поскучать в одиночестве, а не в компании. Он привалился к стене, облицованной потрескавшейся коричневой мозаичной плиткой, опустил подбородок на грудь и растворился в Марио Пьюзо.
Во всяком случае попытался. Но в состоянии самого здания была какая-то настойчивая, всепоглощающая убогость. Сквозь закрытую решетчатую дверь он вглядывается в короткий узкий коридор, заканчивающийся темной лестницей; точно по ней кто-то может спуститься. Но, разумеется, никто не спустится. Здание пустует, и от этой пустоты его безжизненность становится лишь очевиднее. Это место никогда не было привлекательным, не было в нем той атмосферы, как в старом здании «Таймс» рядом с собором Святого Павла, где во всем ощущается дух истории, где кирпичная кладка веками пропитывалась чернилами с самой зари печатного дела, со времен ручных прессов и ручного набора. Новый печатный дом, как его назвали в попытке сохранить хоть какую-то преемственность, оказался скучной и неприметной постройкой с искусственными арочными мозаиками над окнами, а единственной приметой того, что это не просто офисное здание, служили огромные ролевые ворота, скрывающие пандус, уходящий в подвал. И потом, какой «дом»? Он ведь даже не квадратный. Форма здания скорее напоминает латинскую букву D, между засечками которой примостился клочок офисного сквера.
Но если что-то и отличало его от других, так это энергия. Когда здание было полно людей, оно гудело как улей. Склочный, разумеется, склонный к перебоям и завалам улей, но даже в моменты раздрая и раздражения где-то там нервно пульсировала срочность, набирая обороты с наступлением вечера и приближением времени печати. Тогда, после того как ребята Пата из НАЦОПа наконец получат свое, а Терри добьется уточнения слова «секретарь» от какого-нибудь особенно незадачливого редактора, прессы оживут, и здание наполнится вибрирующим ревом. Задрожат полы, запрыгают оставленные на столах карандаши, в кружках с остывшим недопитым чаем поднимутся волны. А потом, когда Алек ступит на тротуар и в зимней темноте или задержавшихся летних сумерках пойдет в сторону автобусной остановки, сделав свою часть работы, первые фургоны уже будут тесниться у пандуса, заставленного связками свежеотпечатанных газет, подготовленных к отправке по железной дороге. И тогда утром за завтраком люди в Гриноке и Мерионете смогут прочитать, что Бернард Левин думает об «Аиде» или редакторскую колонку Уильяма Риз-Могга, содержащую такие слова как «претенциозный» или «церемониальный». Ц-е-р-е-м-о-н-и-а-л-ь-н-ы-й.
Сейчас же «дом» стоял бесхозный, как негодный к плаванию корабль. Сильнее всего это бросалось в глаза еще до того, как дни стали длиннее, когда ко времени вечернего чая во всем здании загоралась лишь жалкая парочка окон на шестом этаже, где сидит руководство, а все остальное здание тонуло в мраке. Темнота пряталась за металлическими оконными рамами, в то время как снаружи все еще серели городские сумерки. В апрельском свете эта заброшенность видна не так явно, но она все еще ощутима и убога. Он сторожит улей без пчел; современные руины; полотно, распускающее само себя. По кабинетам и наборным комнатам крадется энтропия. Копится пыль. У подножия лестницы уже, должно быть, неделю валяется пластиковый стаканчик. Энергия угасает и обездвиживается.
И, по правде говоря, Алек не уверен, что все когда-то вернется в живое русло. Похоже, руководство решило тупо упорствовать в своем желании принять бой, несмотря на то что они понятия не имеют, как его выиграть. Сплоченность профсоюзов же удается поддерживать только на уровне болтовни Терри, но когда дело доходит до чего-то существенного, сразу начинаются препирательства. Единственное преимущество, которое имеют профсоюзы на Флит-стрит, заключается в том, что производимый там продукт скоропортящийся – если «Таймс» не успеет попасть в киоски в определенное временное окно, он потеряет всякую ценность. Но как можно взять в заложники производство, когда работу издания остановило само руководство? Чем наборщики, и литографы, и девушки, записывающие рекламные объявления, и операторы печатных станков могут напугать их теперь?
Но помимо всего этого есть проблема, связанная только с его профсоюзом; проблема, угрожающая только наборщикам. В обозримом будущем газеты в любом случае должны будут печататься, и для этого будут нужны люди, которые будут управлять печатным прессом. Пусть и не пятьсот с лишним человек, которым, как уверяет Пат, он платит пособие. Да, там на половине конвертов стоят имена вроде «М. Маус» и «Д. Дак», думает Алек, и его губы наборщика кривятся от того, насколько НАЦОП не гнушается ничем. Но где-то на верхних этажах руководство уже закупило и установило автоматизированную систему фотонабора. Там есть клавиатуры, позволяющие набрать в печать сразу целую страницу, а не отдельные строки. И никаких отливных форм или тарахтящих машин времен королевы Виктории. Профсоюз стоит на том, что никто не против пересесть из душных наборных за тихие, чистенькие мониторы, но только если за этими мониторами будут сидеть именно члены профсоюза. Но руководство, вполне закономерно, обратило внимание на то, что в таком случае наборщики будут просто перепечатывать то, что уже напечатали журналисты. Можно посадить за клавиатуру журналистов, дать им доступ к «прямому вводу» и одним росчерком пера (а если точнее, нажатием клавиши) избавиться от наборщиков. Избавиться от ремесла, которое восемьдесят лет неплохо кормило рабочих. Избавиться от отца Алека и от его деда. Избавиться от самого Алека. Вот чем грозит победа руководства. Вот что они пытаются протащить. Разумеется, не все сразу, они понимают, что им это не удастся. Начать с крохотных лазеек, подточить плотину, обрезать края. Может, вы согласитесь, чтобы девушки напрямую набирали рекламные объявления? Только рекламные объявления! Может, вы согласитесь, чтобы кто-нибудь из вашего профсоюза последил за тем, как один журналист будет набирать текст? Только в качестве эксперимента! До сих пор эти прощупывания в поиске слабых мест не увенчивались успехом. Лес Диксон, президент профсоюза наборщиков, добросовестно приходит на Грейс-инн-роуд каждую неделю, чтобы отчитаться, и его слова звучат так, будто они с легкостью смогут сохранить позиции; будто старшие сержанты
