должна была произнести несколько реплик из старого фильма с Федорой в главной роли, попутно исполняя нечто вроде дразнящего чувственного танца перед доктором Вандо. Одна из реплик звучала так: «Давайте грешить и пить. К востоку от Суэца десяти заповедей нет как нет». Но актриса путалась в словах.
В первых двух дублях она говорила: «Давайте пить и грешить». Когда она повторила ошибку, кто-то из зевак рассмеялся.
В последующих дублях слова были произнесены правильно, но мистер Уайлдер остался недоволен тем, как мисс Келлер двигалась в танце, а когда и с этим справились, казалось, работа окончательно наладилась. Все вздохнули с облегчением, напряжение спало, и вдруг мистер Даймонд встал с кресла, подошел к мистеру Уайлдеру и зашептал ему на ухо.
Мистер Уайлдер кивнул и обратился к мисс Келлер:
— Мне жаль, Марта, но нам придется повторить.
— Почему? Что я не так сделала?
Произнесла реплику не так, как она написана в сценарии, объяснил мистер Уайлдер. Вместо «К востоку от Суэца десяти заповедей нет как нет» актриса сказала: «К востоку от Суэца десяти заповедей нет и в помине».
Она уставилась на него, пытаясь понять, не шутит ли он. Но нет, он был серьезен. Мисс Келлер покорно кивнула: «Ок», и когда все опять вернулись на свои места, сцену пересняли, и с танцем все получилось хорошо, хотя и немножко хуже, чем прежде, но когда настал черед той самой реплики, она сказала: «К востоку от Суэца никаких десяти заповедей нет», и опять мистер Даймонд вставал с кресла и, приблизившись к мистеру Уайлдеру, шептал ему на ухо, и опять мистер Уайлдер подходил к актрисе с наставлениями, и она слушала его едва ли не с отчаянием.
Тасос, по-прежнему сидевший рядом, пихнул меня в бок:
— Вот об этом я и хотел поговорить. Что происходит? Почему он над ней издевается?
— Он не издевается. В кино часто делают много дублей, — парировала я со знанием дела. В последние дни я стала прямо-таки экспертом по кинематографу.
— Посмотрите на эту немку, — сказал он. (Имея в виду мисс Кнеф, наблюдавшую за съемками из кресла-каталки, к которому была прикована ее героиня.) — Она в бешенстве. Если я подойду к ней на пару слов, вы будете мне переводить?
— Не буду! — рявкнула я.
Наблюдать за съемками становилось физически больно. Зрители, почуяв напряжение, возникшее на площадке, ждали нечто вроде взрыва — ждали словно в предвкушении развлечения. На площадке запахло скандалом. Мне было жаль мисс Келлер, ей приходилось исполнять сложные движения и озвучивать непростые реплики на глазах у коллег и зевак. Но, с другой стороны, она лишь делала свою работу.
Я решила убраться отсюда, протиснулась сквозь толпу и двинула по тропе, что вела прочь от виллы к лесистым холмам, вздымавшимся в самой сердцевине острова. Там было прохладно и тенисто, а тишину нарушал только хруст веток у меня под ногами, когда я начала подниматься наверх. Вскоре я добралась до вершины острова, постояла немного в густой тени под соснами, наслаждаясь безмолвием и прохладной свежестью предвечернего воздуха на этом клочке земли, окруженном водой, — никакого сравнения с тягостной душной атмосферой на улице Ахарнон. Наслаждение, впрочем, быстро сменилось гнетущим чувством одиночества. Среди зрителей, топтавшихся вокруг террасы на газоне, был и Мэтью; наши глаза встретились, когда я проходила мимо, направляясь подальше от виллы, и я могла бы заговорить с ним, предложить прогуляться со мной. Но у меня язык не повернулся — почему, спрашивается? И почему я так застенчива с ним, так не уверена в себе? Этими вопросами я и была занята, спускаясь по холму на другую сторону острова, пробираясь к бухточке между скал, откуда был хорошо виден Скорпиос, еще одно островное частное владение в нескольких сотнях ярдов от Мадури, и владел им Аристотель Онассис. Сев на камень, я закрыла глаза, подставила лицо солнцу и слушала, как мелодично плещется о скалы голубая прозрачная вода. В конце концов, может, это моя судьба — всегда быть одной, мысль трагическая и не без выспренности, но, как ни парадоксально, эта мысль меня утешала, примиряя с тем, что виделось тогда моей подлинной сущностью: интровертность, меланхолия, отшельничество.
* * *
И между прочим, в этом отношении я не слишком отличалась от мистера Даймонда. Верно, он сумел найти себе жену, и брак вроде бы оказался счастливым. У них родилось двое детей, сын и дочь, о которых мистер Даймонд часто рассказывал и явно души в них не чаял. Но здесь, в Греции, он находился в тысячах миль от своих близких, его закадычный друг мистер Уайлдер был поглощен работой над картиной, а мистер Даймонд тем временем замыкался в себе, отягощенный (как я полагала) личными заботами и дурными предчувствиями — тем, чем неловко было бы поделиться с другими членами съемочной группы.
Таким я его и застала в тот вечер, за столиком на тротуаре перед баром «Александрос» — тротуаре, плавно переходившем в пляж, так что невозможно было определить, где кончается песок и начинается терракотовая плитка. Сидел он в одиночестве недалеко от воды, курил и периодически выпускал дым, поднимавшийся в небо ровной, почти вертикальной струйкой. На пляж я притопала без какой-либо определенной цели (разве что взглянуть, нет ли там Мэтью) и вздрогнула от неожиданности, когда он поздоровался со мной:
— Привет.
— Привет, — ответила я и добавила обычным для меня извиняющимся тоном: — Простите… не хочу нарушать ваш покой.
— Вы правильно поняли, — сказал он, — я сбежал сюда от всех этих людей. Но вы не одна из них. (Я потупилась, а может, даже и слегка покраснела.) Всем нравится юная греческая переводчица, а вы не знали? Для съемочной группы вы хит сезона.
Я не выдумываю, чтобы приукрасить себя. Именно так он и сказал. Естественно, я села за столик рядом с ним.
— По коктейлю? — предложил он.
— Да, спасибо, — ответила я.
Он заказал два мартини с водкой:
— Не смотрите на меня столь неодобрительно.
— Я? У меня и в мыслях ничего подобного не было.
