жарилось мясо. Барам без единого слова шагнул к очагу, подтащил табурет и уселся, вытянув к огню длинные ноги.
— Теперь, когда казармы опустели, — сказал владелец, с любопытством глядя на нас, — мы редко видим новые лица.
Его собственное лицо было круглым и красным — он явно не отказывал себе в еде и питье.
— Казармы опустели? — удивился Гвендолау. — То-то я вижу: у ворот никого. Но вряд ли это давно.
— А я разве сказал, давно? Да будь я пиктом! Еще прошлым летом были полны-полнехоньки, да и начальства толклось, словно собак нерезаных. А теперь...
— Что стряслось? — спросил я.
Он оглядел меня, мою одежду — полагаю, за спиной он сложил пальцы от сглаза, — но отвечал напрямик:
— Ушли, все ушли. Разве я не это говорю? Все ушли.
— Куда? — спросил я.
Хозяин нахмурился и закрыл рот, но не успел я задать еще вопрос, как вмешался Гвендолау:
— Я слыхал, каерлигальское вино особенно хорошо в дождливую ночь. Ты, небось, и не наливал его с тех пор, как простился с легионерами?
— Вино? Где ж мне достать вина? — Он закатил глаза. — Ноу меня есть такое пиво, что вы про вино и думать забудете.
— Так тащи! — вскричал Гвендолау. Хозяин побежал за пивом, а Гвендолау сказал мне:
— Не стоит задавать слишком прямых вопросов. Мы, северяне, предпочитаем лучше узнать собеседника, прежде чем выкладывать все без утайки.
Появился хозяин с тремя кружками темного пенистого пива. Гвендолау одним глотком осушил полкружки, утер рот ладонью, причмокнул губами и сказал:
— А-ах, ну и пиво! Сам Гофаннон задохнулся бы от зависти. Решено, ночуем у тебя, если ты согласен.
Хозяин расплылся в улыбке.
— А куда вам еще податься? Да и у меня других постояльцев нет, так что мой дом — ваш дом. Кровати небольшие, но сухие. Меня зовут Каракат.
Барам опустил пустую кружку на стол.
— Хорошее пиво, — сказал он и вернулся на свое место у очага.
— Сухие! — воскликнул Гвендолау. — Слыхал, Мирддин Вильт? Сегодня ночуем в сухости.
— В долгой дороге забывается прелесть домашнего ночлега, — заметил хозяин. — Так мне по крайней мере говорили.
— Отнюдь, — отвечал Гвендолау. — Мы в пути семь ночей и семь дней, и все мои мысли — о миске горячей похлебки и теплом месте у очага.
Каракат подмигнул и сказал доверительно:
— Женщин у меня нет, но если вы пожелаете...
— Спасибо, — отвечал Гвендолау, — но сегодня я устал как собака, и женщинам мало будет от меня радости. Мы в седле с первых лучей солнца.
Хозяин выразил сочувствие.
— Время для путешествий неподходящее. Я сам, если бы тронулся в путь, то лишь по великой нужде.
«Тебя и впрямь нелегко было бы оторвать от пивной бочки», — подумал я. Вслух же сказал:
— Мы не по своей охоте. Надо думать, легионеры тоже уходили без радости.
Хозяин хитро подмигнул.
— Верно сказано. Уж сколько слез было пролито! Улицы затопило слезами — женщины провожали мужей и возлюбленных.
— Жалко оставлять друзей и близких, –f заметил Гвендолау, — но, думаю, они скоро вернутся. Они всегда возвращаются.
— Только не в этот раз. — Хозяин печально покачал головой. — Нет. Это все император...
— У Грациана своих дел невпроворот, так что... — начал Гвендолау.
— Я разве сказал «Грациан»? Или «Валентиниан»? — фыркнул Каракат. — Я знаю одного императора — Магна Максима!
— Максима! — Гвендолау выпрямился от изумления.
— Его самого, — улыбнулся хозяин, гордый своей осведомленностью. — В прошлом году об эту же пору он объявил себя императором. Теперь, клянусь Цезарем, нас перестанут ущемлять. Давно пора было.
Так вот о чем рассказывали мне голоса! При поддержке верных легионов Максим провозгласил себя императором Западной Римской империи и забрал с севера войска. Причина может быть только одна — он должен высадиться в Галлии, чтобы разбить Грациана. Иначе ему не удержаться.
Мне стало жутко. Легионы ушли...
— Вот увидишь, они вернутся, — повторил Гвендолау.
Хозяин фыркнул и пожал плечами.
— Да хоть бы вовсе не возвращались, лишь бы пикты нас не трогали. Мы такие стены не для собственной прихоти завели.
Раскатистый храп Барама положил конец разговору.
— Я вас накормлю, судари, чтобы вы могли идти спать, — сказал Каракат, торопливо направляясь в кухню.
— Еда и сон. — Гвендолау счастливо зевнул. — В дождливую ночь нет ничего лучше. Похоже, Барам не стал нас дожидаться.
Мы ели замечательно вкусную говяжью ляжку. Я три года не пробовал говядины и почти забыл вкус хорошо прожаренного мяса. Кроме того, Каракат принес репу, сыр, хлеб и еще темного пива из своего погреба. После еды сразу потянуло в сон — нас проводили к чистым соломенным лежанкам, мы расстелили на них плащи, устроились поудобнее и крепко проспали до утра.
Проснулись мы с птицами и увидели, что кони уже оседланы. Радушный хозяин дал нам в дорогу ржаных хлебцев и проводил в путь, заручившись обещанием останавливаться только у него, если будем в Каерлигале.
— Помните Караката! — кричал он вслед. — Лучший постоялый двор во всей Британии! Помните меня!
Утро на удивление выдалось без дождя. Барам первым выехал в ворота, я пристроился сзади. Кроме нас Каерлигал покидали другие путники — купец и его слуги, и Гвендолау подъехал к ним обменяться новостями. Я грыз хлеб и обдумывал услышанное вчера.
Итак, Максим провозгласил себя императором (или его провозгласили легионы) и теперь забрал свое войско в Галлию — забрал наше войско в Галлию. Популярное решение, судя по всему. Вот и Каракат его одобряет. Оно будет по душе многим, кто считает, что наши подати уходят неведомо на что. Да, популярное. Но губительное.
Я помнил Максима. Помнил и другое — как я почувствовал тогда, что больше его не увижу. Он отважный человек, бесстрашный военачальник. Долгие годы военной службы многому его научили. На поле брани хладнокровие ему не изменит. Легионеры боготворят его. Без сомнения, они пойдут с ним до самого Рима и дальше.
Разумеется, есть надежда, что император Максим сделает для нас в Галлии больше, чем военный наместник Максим мог сделать в Британии, и что замирение далеких варваров подарит мир Острову Могущественных. Слабая надежда, но и ее не стоит отвергать. Если кто и способен на такие свершения,
