Звучный женский голос вернул его к действительности. Он прислушался, открыл глаза — на трибуне Хаджибиби.
— В основе каждого указа Великого Яшули, ради которого я готова принести себя в жертву, лежит глубокая философия, — вещала актриса. — Возьмем для примера его указы о проведении различных праздников. Праздник Навруз, праздник скакуна, праздник воды, праздник добрососедства, праздник цветов, праздник собаки, праздник овцы, праздник дыни… Каждый из них берет свое начало в национальных обычаях и в национальном гордом характере туркмен. Навруз — вечная жизнь пшеничного зерна, взрастающего в земле. Конь — гордость, вода — чистота, добрососедство — согласие, цветы — непорочность души, собака — преданность, дыня — сладость, овца — терпение…
Ум и образование Хаджибиби ни у кого не вызывают сомнений в их не то чтобы полном отсутствии, но в очень малом присутствии… — усмехнулся про себя Абдулла. Любой человек в этом зале даст голову на отсечение, что Хаджибиби читает текст, кем-то написанный для нее. Значит, собрание готовилось серьезно…
— Подлые и коварные людишки хотели лишить наш народ этих замечательных праздников! — перешла на крик Хаджибиби. — Возблагодарим же Всевышнего за то, что он своим покровительством сохранил нашего Великого Яшули, и принесем Господу нашу ритуальную народную жертву!
Она развязала уголок на конце большого платка, достала кусочек лепешки, откусила сама, передала Тагану и начала читать суру из Корана.
Таким образом она завершила собрание-митинг. И люди потянулись к выходу, сохраняя притом некоторую степенность. Спешно покидать зал после молитвы было бы неприлично.
Только Джемал вышла стремительно. Возможно, не желая столкнуться с Абдуллой. Напрасно тревожилась. Он и не думал. Если встанешь с кресла, разобьется тонкий ледок, охлаждающий тело, дающий свежесть в душной атмосфере. Пусть все уходят — он один останется в тишине и покое. Но так не бывает, обязательно помешает кто-нибудь. Будто догадываясь, как хорошо сейчас Абдулле, и желая ему досадить.
Остался зачем-то Таган. Да, у него есть уважительная причина — выяснять отношения. Только и он не в силах разрушить покой Абдуллы.
— Ты вляпался в дерьмо! — закричал Таган. — Я дал тебе возможность очиститься. Ты не послушал — пеняй теперь на себя. Спасешься — живи тысячу лет!
А нет — винить некого! Понял?
И удалился торжественным шагом благородного даже в гневе человека. Таган, твой единственный зритель я — Абдулла!
Он понял, что хохочет, когда смех отозвался эхом в пустом зале.
17. Мама, я же не мерзну?
— Мы превратились в заложников, — сказала Сельби и заплакала. — Оказывается, и без веревки можно связать человека по рукам и ногам.
Она, не предупредив Абдуллу, поехала навестить Хыдыра, на прежнее место службы. Договорилась с проводником, но он, узнав в последний момент, что у нее нет паспорта, поднял крик на весь перрон: «Ты что, хочешь, чтоб я из-за тебя в тюрьму сел?»
Сельби в панике бежала с вокзала и направилась на автостанцию. Пробралась в автобус, села подальше. Перед отправкой у пассажиров проверили паспорта и ее высадили. Тогда Сельби поймала частника, но их на выезде из города остановили на контрольно-пропускном пункте.
«Кто такая? Почему без документов? Куда едешь? Назови имя-фамилию, занесем в список».
Оказывается, им приказано составлять списки людей без документов!
«Позвонили из Теджена, сказали, брат при смерти, у меня перед глазами все поплыло, не до паспорта было, — нашла что сказать Сельби. — Отпустите, ребятки, мне ведь еще до дома добираться надо, за паспортом…»
«Ну ладно, тетка, иди», — сказал старший наряда.
— Это что такое? — плакала Сельби. — Я же не за границу собралась бежать, я в своей стране к сыну поехала!
Абдулла разозлился, даже хотел отругать Сельби: разве можно в их положении, без паспортов, куда-то ехать? Сидеть надо тише воды и ниже травы! Не привлекать внимания!
Но нельзя ругать мать, рвущуюся узнать о сыне. Ведь им только сказали, что Хыдыра вернули в часть. А где он на самом деле?
Но кому сейчас дело до женщины Сельби и до солдатика Хыдыра? Песчинки. По стране идет розыск. На улицах фотографии людей, объявленных террористами. Проверяют машины, после захода солнца не выпускают из города и не впускают в город автобусы. Такой же режим введен в областных и районных центрах. Запрещен ввоз зарубежных газет, журналов, книг. Ходят слухи, что снимут спутниковые антенны. Российские телеканалы позволяют себе что-то говорить о нарушениях прав человека в Туркмении. А некоторые западные радиостанции утверждают: покушения на Великого Яшули на самом-то деле и не было, оно инсценировано, чтобы дать ему повод для расправы с неугодными.
Страна закрыта на замок. Введены визы на въезд и выезд в Россию. Первой пострадала Женя. Они уже продали квартиру, купили билеты, через десять дней должны были вылететь в Москву. А тут — оформляйте визы, ждите месяц.
Женя пришла к ним, чуть не плачет.
— Мой папа скажет Великому Яшули, и вас тут же выпустят, — вступила в разговор взрослых Айдым. — Папа будет играть роль отца нашего Сердара. А сын ведь не может ослушаться отца. Отец надерет ему уши, поставит в угол, как даст ему по шее! Ваш Великий Яшули сразу взмолится: «Ой, папочка, не бей, сделаю все, что ты скажешь!» Мой папа закричит на него: «Вместе с семьей тети Жени я отправляю в Москву и свою дочку!» А Великий Яшули прикажет своим солдатам: «Сию же минуту принесите билет для Айдым!»
— Айдым, прекрати! — сказала Сельби.
— Вашему Великому Яшули можно писать сказки, а мне нельзя? В своей дурацкой книге он врет, что туркмены созданы из света, а вы повторяете, как попугаи. Повторять слова дурака — двойная дурость.
— Айдым, хватит!
— Я не буду жить среди дураков, что хотите делайте — не буду!
— Замолчи!
— Не буду, не буду! Повешусь, отравлюсь, не буду!
Женя и Сельби, обняв Айдым, заплакали в полный голос.
На следующий день, когда Абдулла был в театре, пришли участковый полицейский и человек в штатском. Он показал Сельби удостоверение Комитета национальной безопасности. Сельби сразу же подумала, что ее сфотографировали на выезде из города, на контрольно-пропускном пункте и теперь пришли выяснять. Подозвала к себе Айдым, надеясь, что не посмеют арестовать мать на глазах у дочери. Решила, что откажется идти, пока не сообщит мужу. Но участковый и кээнбэшник всего лишь попросили показать документы на квартиру, переписали данные в блокнот. Бумаги, слава богу, вернули. Спросили, от какой организации получена квартира, затем прошлись по комнатам, осмотрели кухню.
Рассказывая Абдулле, Сельби не могла унять дрожи.
— Заберут квартиру, выбросят на улицу. У Гулназара отобрали новый дом, все имущество, машину, даже детскую одежду не оставили. У старшего сына тоже дом отобрали, у обоих сыновей конфисковали машины. Правда, невесток после трех дней тюрьмы выпустили. От мужей никаких известий, словно в колодец провалились.
— Пока из театра не выгонят — из квартиры не выселят, — сказал Абдулла.
— А если выгонят?
— Там видно будет.
— Вообще-то твое нынешнее положение не лучше, чем если б выгнали.
Это верно. После собрания Абдулла словно перестал существовать для театра. Есть он, нет его — никто не замечает. Даже солдаты у служебного входа не обращают на него внимания.
Как выяснилось, не всех актеров, не занятых в спектакле о детстве Великого Яшули, отправили в отпуска. Только половину. Вторую половину отрядили на благоустройство улиц. К ним хотел присоединиться и Абдулла. Пошел к заместителю директора, начал полушутливо:
— Ну что я тут брожу, как пес, потерявший хозяина! Толку от меня нет, лучше пойду помогать народу на улице, а?
Но зам его тона не принял.
— Не я решаю твои вопросы! — замахал руками чуть ли не испуганно. — Не я решаю!
А в спину сказал:
— Не помогающий себе — не поможет и другим. Даже тем, кто на улице…
Абдулла вспомнил Нурмухаммеда из спектакля «Джан». Этого человека послала местная власть, чтобы он оказал помощь народу джан. Однако он заранее вынес приговор. И открыто объявил его. От бедствий и нужды сердце народа омертвело. Народ лишился разума, дошел до состояния юродивого, готов продать все. В нем уже нет стремления к счастью, к нормальной жизни. Этих людей следует завести куда-нибудь в пески или горы и там бросить, пусть блуждают, не находя дороги, пока не вымрут и их трупы не смешаются с землей. Никто о них и не вспомнит.
Посланец Москвы Назар Чагатаев вступает с ним в бой и спасает народ джан.
Овез, прощаясь с Абдуллой у железной дороги, у невидимой границы поселка, говорил: «Советской власти больше нет. И кто теперь спасет этот народ?»
