– Марья, садись за стол.
Она даже улыбнулась. Я видела, как тяжело ей это далось. Но привычка взяла верх над чувствами. Горские жены вообще очень сдержанные, когда нужно. Он с детства привыкают терпеть и делать вид что всё в порядке. Сколько раз я видела на семейных торжествах, как муж тихо щипает жену, или, затащив в укромный уголок, хватает ее за волосы и дает пощечину. А потом она выходит с полными слёз глазами и улыбается, изображая, что всё в порядке. И все всё видят. И все всё знают, но молчат.
Я опустила глаза, чтобы не встречаться взглядом с Анжелой, и села за стол. Айболит, чуткий и всё понимающий, спросил меня шёпотом:
– Маша, всё хорошо?
Я кивнула и уткнулась в тарелку.
После ужина Анжела повела нас с Раисой на вторую половину дома. Здесь был отдельный вход со стороны задней части здания. Вторая половина была меньше, чем первая, но здесь были две ванные комнаты, два туалета, большая гостиная на первом этаже и две просторные комнаты наверху. Из одной комнаты был выход на плоскую крышу, где стояла плетеная мебель, горшки с цветами и кадки с пальмами.
Кухни не было. Лишь уголок в гостиной на первом этаже, оснащенный электрической плиткой и чайником на мраморной стойке. Над стойкой висели на медном кронштейне несколько маленьких кастрюлек и две медные джезвы с причудливой арабской чеканкой. Между двумя половинами была дверь на случай, если ночью нужно пройти на кухню в большую половину дома, не выходя в сад.
Большую часть моей комнаты занимала кровать, застеленная леопардовым бельем. Белый комод, белый шкаф и туалетный столик с большим зеркалом дополняли обстановку. Мои чемоданы лежали на кровати.
– Ты еще не разложила вещи? – Раиса заглянула в комнату.
– Я завтра. Устала сильно.
– Ты права. Я тоже пойду в ванную и спать. С ног валюсь, – Раиса зевнула и вышла.
Я открыла чемодан, чтобы достать ночную рубашку и шелковый халатик. И в этот момент в комнату зашла Анжела и плотно закрыла дверь.
– Хочу сразу на берегу решить все вопросы, – она подошла ко мне и я невольно попятилась.
Анджела села на кровать и закинула ногу на ногу. Ярко-розовый халат распахнулся, обнажая смуглые, округлые, очень красивые ноги. Она перекинула копну тяжёлых волос на спину и заявила:
– Не забывай, что ты – вторая жена. Амир мой. И если хочешь спокойно и нормально жить, делай, что велю, и не тяни на себя одеяло. Я в этом доме хозяйка. И я буду всё решать. А твое дело слушаться меня и тогда всё будет хорошо. Раздевайся.
– Что? – не поняла я. – В каком смысле?
– В прямом. Одежду сними. Хочу посмотреть, какое на тебе белье.
– Я не буду этого делать. Нет! Почему я должна показывать тебе свое белье?
Она молча взяла мой чемодан, открыла его и вывалила все вещи на кровать.
– Что ты делаешь? – я попыталась забрать чемодан, но она грубо оттолкнула меня.
– Сиди тихо, глиста в обмороке! – рявкнула она и принялась рыться в моем белье.
Я стояла рядом, не зная, что делать. Это отвратительно! Но не драться же мне с ней!
– Я так и думала! – грозно заявила Анжела, брезгливо зажав двумя пальцами мои белые кружевные трусики.
Она помахала ими в воздухе, взяла из-под туалетного столика мусорную корзину для бумаг и бросила туда трусы.
– Это сразу нет! – решительно заявила она.
Следом за белыми трусиками в корзину полетели черные и бирюзовые.
– Носить будешь эти, – она аккуратной стопкой разложила на кровати бежевые и белые простые хлопковые трусы без всяких украшений и кружева.
– А если не буду? – не выдержала я, потому что кровь ударила в голову.
– Тогда вообще без трусов будешь ходить. Порежу их на куски, – пообещала она. – И платье надень подлиннее.
Я посмотрела на себя в зеркало. На мне было легкое светлое платье в незабудках, немного не доходящее до колен.
– Нормальное у меня платье, – возразила я.
– Нормальное для подстилок, – скривилась она. – Нечего ноги показывать. Здесь Израиль. Здесь шармут не любят.
– Кого?
– Шармута – это девушка легкого поведения на арабском. И если женщина одевается вызывающе, значит она к себе специально привлекает мужское внимание. И это позор для мужа. Так что не пачкай честь Амира. И насчёт первой брачной ночи между тобой и моим мужем.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Ты и в это вмешиваешься? – горько усмехнулась я.
– В это в первую очередь, – она встала и взяла корзину с моим бельем подмышку. – Если ты попытаешься удивить его чудесами, как шармута, так я тебе все волосы повырываю. Веди себя скромно. Потому что для чудес есть я. А ты здесь для другого. Для того чтобы, как говорят местные: "Титмодэди вэ уфтахи ба шэм".
– Не понимаю.
– Я переведу, – зло усмехнулась Анжела. – Раздвинь ноги и положись на всевышнего! В том смысле, что твое дело сначала принять в себя то, что дадут, а потом выродить, что получится. И не более того.
Всё. Терпение лопнуло. Щеки пылали. Глаза заволокла пелена слез, Сдерживаясь из последних сил, я бросилась вниз, в сад.
Опустилась на ступеньки крыльца из прохладной марокканской плитки: белой, в ярко-синих изразцах. Рядом тихо шелестели многочисленные кусты: жасмин и что-то незнакомое, в больших фиолетовых цветах. Сладкий аромат и вся эта пёстрая красота еще больше подчеркивали безнадёжность моего положения. Как такое может быть, что среди этого райского сада я оказалась в аду? В черном и беспросветном колодце? Что же мне делать? Позвонить в Москву и попросить отца меня забрать? Нет, он не согласится. Как же ты мог, папа, так поступить со мной? Как же можно своего ребёнка обрекать на такие страдания? У меня нет детей, но даже я понимаю, что родители так не поступают. Для чего это все? Ради денег? Ради благополучия всей семьи? Но я же тоже твоя семья, папа. Зачем же ты меня тогда забрал к Раисе? Почему не отдал в детдом? Боль и страдания легче принять от чужих людей. Но когда все свои, то даже пожаловаться некому. Я закрыла лицо руками и заплакала.
– Эй, что за потоп? – из-за угла дома вышел Айболит и сел рядом со мной на ступеньки. – Мы, конечно, на Святой Земле, но, боюсь, что за ночь нам ковчег не построить.
Я улыбнулась сквозь слезы.
– Вот и хорошо, – он встал, зашел в гостиную, взял с мраморной стойки бумажные полотенца и принес мне.
– Ну-ка, вытри слезы. Я пока позвоню Ною.
– Кому?
– Ною, – как ни в чем ни бывало ответил Айболит. – Ты же нас затопить собралась. Вот я у него попрошу чертежи ковчега.
Удивительно, как в присутствии этого мужчины мне всегда становится легче.
– Сами же сказали, что за ночь не успеем, – я вытерла слезы бумажным полотенцем.
– А я у него попрошу подрядчиков. Они у него явно хорошие были.
Он подождал, пока я успокоилась, и серьёзно спросил:
– Что случилось, милая?
Милая! Какое слово замечательное! Мне никто никогда так не говорил.
– Да так… женские разборки.
– С Анжелой? – уточнил он.
Я кивнула.
– Ну эта может до слез довести. Помню, как моя покойная жена Диана с ней вечно ссорилась и всё говорила, что если бы был конкурс по стервозности, то Анжела бы была там председателем жюри. Ты просто не обращай на нее внимание.
– Постараюсь.
– Нет, милая, не постараюсь, а не обращай. Она из всех дочерей Нисима самая вредная. Даже мой тесть иногда не выдерживает ее характер. Что уж о других говорить? Ну же, пообещай мне!
– Обещаю.
– Вот и славно. А теперь иди спать. Перелёт был тяжелый. Нервов нам евреи в аэропорту потрепали – мама, не горюй! И, главное, что не пожалуешься никому. Если бы я заявил, что это погром, так мне бы сразу ответили, что все авторские права на погромы принадлежат только евреям. А они своего не отдают. И нечего посягать.
Я рассмеялась и встала.
– Спасибо вам. Спокойной ночи!
– Не за что. Если захочешь поговорить, то смело буди меня. Всё равно плохо сплю. Возраст, подагра, мигрэнь, – он встал и вдруг затряс головой и руками, изображая древнего старика.
