– Так это вас, что ли, Милославский в оргкомитет отобрал? – спросил он, критически оглядывая нас с головы до пят.
Мы дружно закивали головами.
– Мог бы кого-нибудь и получше найти, – проворчал старшекурсник. – Но так и быть, коней на переправе не меняют. Слушайте мою команду, мужики. Сейчас вы быстренько сбегаете в соседнее пятое общежитие и получите в Ленинской комнате противогазы для нашего этажа. Скажите, что Котелкин прислал. Этого будет достаточно. Усекли? Давайте пулей, одна нога здесь, другая там.
Андрей вышел на «пятачок» – широкое место, где коридор делал поворот, там на ящике с песком под пожарным щитом сидел бородатый сорокалетний мужик.
Котелкин спросил его:
– Скоро?
Мужик с важным видом посмотрел на часы и сказал:
– Ровно в полночь и начнем.
– Слышали? – страшным голосом прокричал Котелкин. – Ровно в полночь. У вас осталось пять минут. Бегом.
Мы со всех ног кинулись в соседнее общежитие. Как вихрь ворвались в него. За столом дремала поддатая вахтерша. И лишь уборщица мыла пол в фойе.
Она принялась орать, что мы затоптали весь пол, и ей придется снова его мыть. На что мы ответили, что сейчас, бабка, такое начнется, что тебе придется все общежитие перемывать заново. Чем глотку драть, лучше проводи нас быстрее в Ленинскую комнату. Нам противогазы нужно срочно получить.
Уборщица посмотрела на нас, как на психов, сбежавших из лечебницы. Но ответить не успела, потому что на пороге нарисовался Котелкин и заорал на нас:
– Идиоты! Я в какое общежитие вас посылал? Не в пятерку, а в шестерку! Уши мыть надо. А ну быстро за мной!
И бросился бежать к другому общежитию. Оно стояло особняком от наших двух. Шел проливной дождь. Дул сильный ветер, обрывая с деревьев последние листья. Мы промокли до нитки, но продолжали бежать за Котелкиным. А он все дальше отрывался от нас. У него был первый разряд по легкой атлетике. Но в нескольких метрах от шестого общежития Андрей резко повернул на проспект Ленина и еще больше прибавил скорость. Мы старались не отстать от него, но у нас это плохо получалось. Сделав круг почета, он нырнул в нашу общагу.
Когда мы, все мокрые и запыхавшиеся, поднялись на четвертый этаж, на «пятачке» нас встретила толпа народа. Все старшекурсники вывалили из своих комнат посмотреть на идиотов, бегающих среди ночи по городу за противогазами. Все дружно смеялись, показывая на нас пальцами. А громче всех ржал вот этот субъект, заместитель редактора вашей газеты.
Вспомнив о минувших подвигах, мужики заржали как кони, показывая друг на друга пальцами, а женщина смотрела на них непонимающими глазами.
– Может быть, у меня совсем нет чувства юмора. Но я, правда, не знаю, где здесь смеяться. Гражданская оборона – нужное и ответственное дело. В наших студенческих общежитиях такие учения постоянно проводятся. И не только в них. А практически на всех предприятиях и учреждениях. И никто над этим не смеется. Не пора ли позвонить в гараж и вызвать машину?
Друзья дружно запротестовали.
– Ты что, Ксюшенька, мы только разговорились, а ты нас хочешь лишить удовольствия в кои веки пообщаться? Может, никогда больше не увидимся. Дай хоть сейчас душу отвести, – взмолился Милославский.
– Вы как знаете, а я умираю, хочу спать, – заявила переводчица.
Женька предложил ей занять его спальню, а они, когда наговорятся, лягут спать на диване.
– Я даже найду для вас чистое белье, – пообещал Евгений.
– Уговорил, красноречивый, – сказала женщина, сладко зевнув.
Сопровождаемая суетящимся хозяином, она вышла из кухни, забыв на подоконнике свою сумочку, в которой портативный диктофон записывал все сказанное в этот вечер на кухне.
– Ух, уложил-таки твою конвоиршу, – заговорщицки прошептал Женька, закрывая за собой дверь на кухню. – Я как тебя сегодня послушал в редакции, во мне что-то перевернулось. Понимаешь, когда изо дня в день в тебя вдалбливают идеологическую чушь, невольно начинаешь в нее верить и постепенно становишься таким же зомби, как и все остальные. У нас уже образ мышления стал совсем другим. Мы уже разучились думать, как свободные люди. У меня мозги теперь работают только в одном направлении – как бы доходчивее донести до обывателя решения Фронта и оправдать их с точки зрения человеческой морали.
– И как, успешно? – иронично спросил австралиец.
– Если бы не получалось, не дослужился бы до заместителя главного редактора. Это молодым журналистам, выросшим на свободе слова, трудно было переучиваться. А нам, старикам-то, что? Просто закончилась затянувшаяся стажировка в буржуазной печати, и все вернулось на круги своя. Мы уже и сводки по надоям молока на фуражную корову по районам печатаем, и за кормоединицы на условную голову скота боремся, как встарь. Но и новую статистику тоже даем: сколько коров, свиней возвращено в общественное животноводство. Наших читателей сейчас это очень интересует. Потому что жрать нечего.
– Кстати, а где твоя предшественница, Галина Ласкина?
– Там, – Милославский поднял глаза к небу.
– Как это случилось?
– После очередной проверки налоговой инспекции пришли в редакцию бравые ребята из управления по экономическим преступлениям, обнаружили траты, не отраженные в отчетах. Не все поступления наличных денег за рекламу оприходовали в кассе, бумага приобреталась по завышенным ценам. Оргтехнику, посчитали проверяющие, мы тоже покупали дорого. В общем, целый букет. В любой конторе это можно было бы наскрести. Надьку взяли в оборот, а она – в отказ. Ничего не знаю, ничего не ведаю. За коммерческую деятельность отвечает моя заместительница. Хотя они вместе химичили. Четырехкомнатную квартиру в центре города с евроремонтом и новенькую «Вольво» на зарплату не купишь. А Надька еще и по заграничным турам моталась. Как она упрашивала, умоляла Ласкину не сдавать ее и взять все на себя. Два-три года, скорее всего условно, – это же такая мелочь. Зато со временем Галина может вернуться в редакцию, а если они вместе сядут, то газету потеряют навсегда. Что Надежда ей еще обещала, не знаю, но Ласкина сдуру согласилась. А ей вкатили высшую меру за хищения в особых крупных размерах. Ты не представляешь, как она завопила, когда судья огласил приговор. Я присутствовал в зале суда и видел это своими глазами.
– Это она! Она во всем виновата! Она украла! – кричала Ласкина, тыча пальцем в Ляпницкую.
А Надька, как ни в чем не бывало, встала и уже на ходу бросила через плечо:
– Будут тут еще всякие воровки честных людей оговаривать.
За серьезным разговором мужики как-то сразу протрезвели, и к выпивке их больше не тянуло.
– А сейчас, значит, ты занял ее место?
– Но я никаких платежных документов не подписываю. Занимаюсь исключительно творческой стороной газетного производства. Такое условие я поставил Ляпницкой, прежде чем вступить в эту должность.
– Но она же иногда уезжает в командировки, в отпуск. Смотри, Надька – баба ушлая, так подставит, что и не заметишь, – предупредил бывший коллега.
– У нас сейчас все возможно. Жизнь человека гроша ломаного не стоит. Вначале людей расстреливали только за то, что они на дорогих машинах ездили. Если у тебя иномарка, считай уже покойник. Революционерам тоже хочется на крутых тачках покататься. Потом стали возникать недоразумения. Случалось, своих убивали. Так, чтобы себя обезопасить от шальной пули товарища по классу, новоявленные автовладельцы стали накладывать трафареты на реквизированных машинах: МВД, КГБ…
Представляешь, едет пятисотый «мерседес», а у него на капоте корявыми буквами масляной краской начертано БК. Знаешь, что такое БК?
– Нет, – пожал плечами бизнесмен.
– БЕЙ КОММЕРСАНТОВ!
У Смита похолодела спина, он налил в рюмки до краев неразбавленный спирт и спросил ледяным голосом:
– А почему не БЕЙ КОММУНИСТОВ?
– Кишка оказалась тонка на поверку у новых русских. Сытость людей развращает, лень появляется. Да и извечная русская надежда на авось их на этот раз подвела. Большинство думали, что это очередная кампания либералов, на которую можно, как всегда, забить. А ребята-то серьезные пришли к власти, не шутили. Да и спецслужбы, как оказалось, не бездействовали в демократические-то времена. Где надо – досье на каждого имелось. Удар был резким и неожиданным. За пару недель процентов восемьдесят классовых врагов было нейтрализовано. Мы еще масла в огонь подливали. Газеты и телеканалы, которые остались, призывали граждан не сопротивляться закону, а наоборот, кто чувствует за собой вину за неправедно нажитые деньги, лучше пусть сам явится с повинной, тому снисхождение будет. И ты знаешь, многие верили, сами сдавались, валюту и драгоценности несли. Чувство жертвенности в нашем народе сильно развито. Как бараны, безропотно шли на заклание. Перед отделениями милиции выстраивались целые очереди из тех, кто хотел покаяться. И первое время таких на самом деле не расстреливали, а отправляли в лагеря. Потом, видно, некуда стало сажать, и независимо от того, сам ты пришел или привели тебя, всех расстреливали на общих основаниях.
