– Белые, да? – спрашиваю её, чтобы разогнать сон.
– Почему белые? Нет, они из натуралки, бежевые, с остреньким носиком и без каблуков, – щебечет Лиза.
– И зачем тебе такие?
– Ну… пригодятся, – отвечает она.
У Лизы в квартире – своя просторная комната, к которой примыкает другая, гардеробная. Это – её святилище, куда она ходит, как мне кажется, помолиться. Я даже там иконку видел на полочке. А вообще здесь то, чему она поклоняется. Безумное количество одежды и обуви, аксессуаров и сумочек всевозможных цветов, форм и размеров. И да, ещё несколько шкатулок с драгоценными побрякушками. Всё, что я дарю ей, благополучно оказывается здесь через недельку-другую, пока все в сети не узнают и не отлайкают с комментами. После вещица устарела, нужна другая.
Нет, Лиза, ничего я тебе говорить не стану. Как ты ни старайся. А уж она из кожи вон лезла, чтобы разузнать. Насколько я понимаю, первый разведывательный удар пришелся по моей матушке. Но та в силу упрямства характера тоже умеет держать глухую оборону. Иначе бы я точно знал, как отцу удалось её уговорить отпустить меня в Токио вместе с мажоркой. Значит, она и Лизе ничего не скажет. В конце концов, я ведь сын, мне стоило бы первому. А так – извини, Лизонька, подвинься. Вставай в очередь из желающих раскрыть тайну той беседы.
Через сорок три минуты, утомившись в попытках меня разговорить, Лиза довольно холодно попрощалась. Обиделась то есть. Что ж, на обиженных воду возят. Да я и прекрасно её знаю. Сейчас дуется и думает со мной порвать. Через час будет просто обижаться, но расставаться не захочет. Ещё пару часов спустя начнет думать обо мне в положительном ключе, а к вечеру опять примется постить что-нибудь в сеть позитивное и рассказывать всем, как она скучает по своему любимому.
Ну вот. Теперь мне уже не уснуть. На часах десять минут пятого. И что делать? Смотреть японское телевидение, в котором я не понимаю ни слова? Да ещё у них оно весьма специфическое. Плюс бесконечная реклама, содержание которой мне вообще неподвластно. Иногда смотришь и поражаешься: бегут по полю два яблока, за ними мандарин с пулеметом гонится и расстреливает обоих вишнями. Причем у каждой ягоды – мужская морда с бородой и усами. Оказывается – реклама стирального порошка. Вот поди ж ты, не сойди с ума, каждый день на такое глядючи.
Я подошел к окну. Огни, миллиарды огней, куда ни посмотри. В небе из-за этого даже звезды плохо видно. Хотел было рассмотреть падающую звезду и желание загадать. Даже нашел парочку, но, присмотревшись, понял: это самолеты летят. Их бортовые огни перемигиваются словно между собой. То красный, то зеленый.
Глава 24
Интересно, что делает мажорка? Спит, наверное. А вдруг нет? Мне стало жутко интересно. Зная о её близком соседстве, я взял стакан из-под воды и приложил к стенке. Вслушивался, но бесполезно. Ничего не слышно. Тогда решаю выйти в коридор. Если проделать то же с дверью, то наверняка можно что-то услышать.
Я на носочках ступаю к выходу. Хотя мог бы и просто идти, тут ведь толстенный ковер на полу, шагов всё равно не слышно. Да и стены, судя по всему, толстые, кого я опасаюсь? Что Максим в это самое время ко мне прислушивается? Да ну, бред. Открываю потихоньку дверь, выглядываю в коридор. Никого. Гробовая тишина. Шагаю на цыпочках к соседнему номеру. Осторожно, чтобы не стукнуть, прикладываю стакан к двери и начинаю слушать.
– Ах… ах… – слышу я сквозь дверь мужские стоны. Грубые, отрывистые, мужские. Насколько я помню по фильмам, так стонать во время секса могут только японцы. Они почему-то рычат даже как-то. Вроде самураев, которые перед битвой произносили торжественные клятвы хриплыми голосами. Вот и теперь, словно в битву мужик окунулся. Но как только я понимаю это, меня прошибает холодный пот.
Мажорка там трахается с японцем! Вот шлюха, а?! Козла какого-то вызвонила в номер, и он там наяривает её! А как же мой отец?! А как же Костя? Эта Максим – она вообще баба без стыда и совести! Стоило приехать в Токио, ещё не сделали толком ничего, а она уже нашла, кому пилотку свою отдать на временное пользование! Шалава! Потаскуха! Ненавижу! Сука, сука, сука такая!!!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я стою, меня колотит ярость, но пока только слушаю, потому как не знаю, как мне дальше быть. Хочется, как в том фильме говорилось, рвать и метать. Рвать и метать! Расхерачить дверь, ворваться внутрь и сначала тому япошке рожу расквасить, а потом мажорке навтыкать по наглой морде. Или, ещё лучше, снять с себя кожаный ремень – подарок Лизки на 23 февраля – и выдрать, как сидорову козу!
– Ох… ох… ох… – и дальше что-то по-японски. Хотя чего там переводить-то? Болтает нечто вроде «как мне хорошо, давай ещё, детка, давай, вот так» и тому подобное. Ну и Максим, ну и стерва! Вот уже теперь я молчать не буду. Я отцу всё расскажу. И про Костю в Москве, и про этого трахаля японского. А дальше пусть мой папенька, коли его угораздило связаться с такой дрянью, такую змею на груди пригреть, сам пусть с ней разбирается. Я же никуда с этой… паскудой не поеду! Или я, или она. Пусть Кирилл Андреевич делает однозначный выбор!
С этими словами я убираю стакан от двери. Хватит, наслушался по самые помидоры! Мне опять из-за Максим жутко обидно за отца. Вот почему из всех девушек на белом свете ему досталась эта шалава? Столько нормальных вокруг. Достойных, порядочных. Так ведь нет, угораздило его влюбиться в такую свинью!
Я отхожу от двери соседнего номера ещё подальше. А потом вдруг, сам от себя не ожидая, резко разворачиваюсь и швыряю стакан об дверь. Он ударяется и разлетается с шумом на сотни мелких осколков. Я замираю. Надо бы сейчас же скрыться в своем номере и носа оттуда не показывать, но нет. Не могу. Хочу увидеть рожу мажорки, которая сейчас высунется и сразу всё поймет по моему выражению. Ничего ей говорить не стану. Пусть по глазам читает, насколько глубоко я её презираю.
Вот он, миг расплаты. Дверь осторожно открывается, и оттуда… высовывается раскрасневшаяся физиономия толстого японца. Он смотрит удивленно и одновременно испуганно на меня, на осколки, оглядывает коридор.
– Nani ga oki teru? – спрашивает вкрадчивым негромким голосом.
– I don't understand Japanese, – отвечаю ему также почему-то тихо. Это то немногое, что я помню из курса школьного английского и немного из университетского.
– What's going on here? – спрашивает японец с сильным акцентом, переходя на чужой язык.
Я хлопаю глазами. Так мажорка, она что же… с этим типом трахалась?! Так этот жирный индюк изображал из себя самурая? Ну ничего себе! У меня дар речи и мыслей сразу пропадает. Даже рот раскрылся непроизвольно. Стою и пялюсь. Но происходит это недолго. Из-за японца вылезает ещё одна голова, женская, растрепанная. Тоже японской внешности. Она о чем-то спрашивает мужчину, глядя снизу вверх. Тот тихо отвечает на своём языке.
Мажорка… устроила групповуху с японской парой. Господи, куда катится этот мир?!
– You did it? – спрашивает японец, кивая на осколки стакана.
– No, – тут же отвечаю вру я, глазом не моргнув.
Парочка опять о чем-то перешептывается.
– Максим! Эй, Максим! Хорош прятаться за японскими спинами! Выходи! – кричу я громко, чтобы та услышала наконец и показалась.
– Maxim? Who is Maxim? – cпрашивает японец. Удивленно переглядывается с женщиной.
– Хорош придуриваться, – говорю ему по-русски. Не знаешь по-нашему? Да и хрен с тобой! Мажорка зато знает. Ну, чего спряталась? Боишься, да? – кричу ещё громче.
Японцы опять перешептываются, перебирая ногами. Видимо, хотят поскорее закрыть дверь – они оба закутаны в простыню, под которой, кажется, кимоно не наблюдается.
– Ма-а-а-кси-и-им! – ору я истошно. Наплевать, что двери в коридоре начинают открываться, и оттуда выглядывают сонные испуганные постояльцы.
– Чего разорался? – вдруг слышится голос мажорки. Только не из-за японских спин, а из двери слева от моего номера.
