– Эх, Ваня! – расстроенно пробормотал Чердынцев. – А ещё фамилию такую знаменитую носишь – Ломоносов! Что же делать, Иван Ломоносов?
Что делать, лейтенант не знал, потряс маленького солдата за плечо, тот промычал что-то невнятно, но глаз не открыл – пребывал в одури. Можно, конечно, ножом разжать зубы и влить чай в рот, но… а вдруг Ломоносов захлебнётся? Да и чай может обжечь глотку – это раз, и два – ножом можно повредить зубы.
Чердынцев залез к себе в ранец, достал кусок прочного сахара, который курсанты в училище звали костным, положил его на стол и, надавив лезвием ножа, расчленил на две половинки. Одну из них бросил в чай, растворил, помешивая ножом, потрогал бок банки – горячий или нет? Горячий, поить Ивана пока нельзя – обварит горло.
Земляной пол в домике в нескольких местах был продырявлен – приходили кроты, искали что-то. Впрочем, что они тут могли искать? Только съестное. Выждав немного, лейтенант пощупал бок банки – ну? Банка была ещё горячей. Можно, конечно, поставить её в купель, в воду – остынет быстро, но тогда чай не будет чаем – будет чем-то другим.
Через несколько минут он решил – пора, подхватил маленького солдата под голову, приподнял:
– Давай-ка, друг… Чай этот, конечно, не краснодарский и китайский, но облегчение всё равно принесёт, – Чердынцев пальцами надавил Ломоносову на желваки, тот застонал, но не очнулся, лейтенант сместил пальцы к подбородку – вспомнил, что где-то здесь должны быть точки, которые помогут разжать мертво стиснутые зубы, надавил. – Попей, браток!
Ломоносов застонал, закрутил головой и открыл мутные, горячечно-красные глаза, невидяще глянул на лейтенанта, потом перевёл взгляд на светлый солнечный квадрат открытой двери.
– Где я?
– Выпей чаю, Ломоносов, – попросил Чердынцев, – легче будет.
– Это вы, товарищ лейтенант? – прохрипел маленький солдат. – Что со мной?
– Заболел ты. Выпей чаю. Поможет.
Ломоносов послушно приложился ртом к жестянке, застучал о неё зубами, словно хотел откусить край. Кадык у него задвигался с булькающим звуком, он с трудом сделал несколько глотков, откинулся, переводя дыхание, потом снова сделал несколько глотков.
– Давай, давай, Ломоносов, – подбодрил его лейтенант, – напрягись, казак, атаманом будешь. Жалко, лекарств у нас никаких нет.
Маленький солдат застонал, снова приник к консервной банке. На этот раз он одолел её до дна, засипел дыряво, словно бы в глотке у него что-то прохудилось:
– Хоросо!
Повалился на топчан, съёжился, превращаясь в исхудалый колобок, и затих. Вот тебе и «хоросо»… Хоросо-то хоросо, да ничего хорошего. Ах ты, китаёза архангелогородский, япошка холмогорский… Лейтенант прикрыл его куском брезента и вышел наружу – надо было обследовать местность.
Солнце начало клониться к закату, потускнело, будто покрылось некой плёнкой-пузырём, деревья, которые ещё пятнадцать минут назад были прозрачными, лёгкими – казалось, что они невесомо висят в воздухе, – обрели плоть, потяжелели… Как быстро всё меняется! Лейтенант перепрыгнул через влажную зелёную ложбину, вымытую тихим неприметным ключом, стволом автомата раздвинул ветки крушины и вдали, среди деревьев, увидел заросли малины, спелые крупные ягоды, рдеющие в густой листве.
Вот что надо Ломоносову – малина. Она же – лучшее средство от всех простуд, от кашля, озноба и холодного пота, это известно ещё со времён царя Гороха Гороховича. Лейтенант повесил автомат на плечо и стащил с головы фуражку…
Минут через двадцать фуражка была полна. Из малины ведь и чай можно сварить, и насушить её на будущее – всякое ведь может случиться, пока они будут идти на восток, и просто так пожевать, кинув в рот десяток ягод для укрепления организма – это вообще большое удовольствие. Лейтенант раздавил во рту несколько ягод, подивился их нелесной сладости – такая малина растёт только в садах, – проглотил. Никакого «цукера» к чаю не надо.
Отнёс ягоды в избушку, взял пилотку маленького солдата, высыпал малину туда. Горка получилась внушительная. Потряс солдата за плечо.
– Иван, очнись! Подкрепись малиной.
Ломоносов просипел в ответ что-то невнятное, вдавился затылком в сухую траву и затих. Он спал.
Лейтенант снова отправился в малинник. Солнце сделалось бордовым, приобрело нехороший синий налёт, словно бы обещало дождь и холода, от деревьев отделились длинные недобрые тени, способные родить в душе тревогу, страх, что-то гнетущее. Человек часто поддаётся колдовскому нажиму природы, скисает, забирается в самого себя, будто в некую ракушку, пробует укрыться там, но ни покоя, ни спасения не находит, ему делается ещё хуже.
Неуютно стало в лесу – что-то произошло, пока лейтенант ходил в избушку, всего несколько минут назад это было, а как всё изменилось, даже воздух стал другим. Чердынцев взял автомат наизготовку и встал под ствол дерева, в тень. Прислушался. Как обычно, трещат озабоченные предстоящей ночью птицы, в их голосах нет ничего тревожного, в стороне, в сотне метров отсюда, волной прошёл ветер, посшибал с веток листья, на большее силы у него не хватило, через полминуты ветер утих… Вот заполошно заверещали две сороки, они, будто часовые, сидели на деревьях, одна сорока на одном, вторая несла караульную службу метрах в восьмидесяти на другом – заголосили сороки дружно, словно по команде – значит, что-то увидели. Похоже, сюда кто-то шёл.
Обеспокоенно обернулся в сторону избушки – видна ли? Та едва просматривалась среди деревьев, на неё медленно наползала вечерняя тень.
Невдалеке тихо треснула ветка. Непохоже, чтобы это был человек. Человек обычно идёт тяжелее, увереннее, шума производит больше. Лейтенант задержал в себе дыхание, обратился в слух. Сюда действительно кто-то шёл… Но кто?
Вот в малиннике, в дальнем углу, у самого края дрогнули несколько зелёных веток, на мгновение затихли, потом снова дрогнули.
Кто-то пришёл за малиной. Не медведь ли?
Лейтенант, едва касаясь ногами земли, передвинулся к следующему стволу – к худосочной, искривлённой посередине сосне с сухими истончившимися ветками, потом переместился к зажатому клёну, пытающемуся пробиться наверх, на простор. Двигался он так, как двигался бы охотник, тот же Ломоносов, ещё в детстве одолевший различные промысловые премудрости и прежде всего одну из них, может быть, не менее важную, чем умение стрелять, – науку беззвучно передвигаться по лесу.
Хоть и пытался Чердынцев передвигаться незаметно, бесшумно, а оказалось, есть существа более сторожкие, чем он.
– Ой! Дядьку! – послышался тоненький девчоночий голос.
– Где?
– Да вон, за деревом.
Подойти незамеченным не удалось, лейтенант опустил автомат и, крякнув досадливо (не воевать же ему с двумя сопатыми деревенскими девчушками), вышел на открытое место. Присел.
Девчонки хоть и были маленькие – из-за разросшихся стеблей малины не видно, – а сообразительные, серьёзные, с печальными взрослыми глазами.
– Вы откуда, дядьку? – спросила одна из них, конопатенькая, с яркими гороховыми глазами и крупными, чуточку скошенными по бокам зубками.
Чердынцев повёл подбородком в сторону заходящего солнца:
– Оттуда!
– Давно идёте? – полюбопытствовала девчушка.
Лейтенант не ответил, прищелкнул пальцами – словно бы обрезал девчушку и, как в Одессе – вопросом на вопрос:
– Вы из деревни?
– Да.
– Далеко до неё?
– Не очень. Мы за сорок минут добегаем.
– Молодцы, – похвалил лейтенант, – шустрые. Немцы в деревне есть?
– Есть, дядьку. Немного. Человек десять.
– Лютуют?
– Не-а. Смирные, как куры. Песни по вечерам поют, да на губных гармошках играют. Интересно, – неожиданно призналась девчонка, улыбнулась широко, лицо от улыбки расцвело, обрело женственность, сделалось красивым. Когда вырастет девчушка, местные парубки, наверное, штабелями будут укладываться на улице.
– У меня товарищ занемог, – лейтенант повёл головой в сторону избушки, – лекарств нет… У вас в доме есть какие-нибудь лекарства?
– Не-а, – девчушка отрицательно мотнула косичками. – Если только сода… Но это не лекарство.
– У него температура… Как сбить температуру и чем сбить… – Чердынцев дёрнул головой озабоченно, будто поймался за что-то и не ведал теперь, как с зацепа этого слезть, – не знаю.
– У нас, дяденька, лекарств два – зимой отвариваем хвою, в ней много чего полезного водится, летом пьём настои ромашки…
– Помогает?
– Помогает.
Выходит, Чердынцев правильно поступил, сварив чай для маленького бойца из аптекарской ромашки. В аптеках её, сушёную, продают в огромных количествах, в больших бумажных пакетах, украшенных чернильными печатями.
– Хотите, мы поможем нарвать вам ромашки? – предложила девчушка.
– Не надо. Ромашку я знаю. В лицо, – лейтенант печально рассмеялся.
