– Положи автомат, кому сказано! – потребовал невидимый боец. – И руки в гору! Иначе продырявлю. Резких движений не делай, лейтенант… Понял?
Чердынцев медленно положил автомат, скосил глаза в сторону – как там маленький солдат? Ломоносов что-то почувствовал, остановился на несколько мгновений, потом стремительно, очень ловко отпрыгнул к кювету, перемахнул через него и был таков.
«Молоток!» – невольно отметил лейтенант.
– Руки, руки в гору! – потребовал свистящий шепот.
Лейтенант нехотя поднял руки.
– Еременко, забери автомат, – приказал кому-то невидимый боец. В то же мгновение на дорогу выскочил худощавый паренёк, остриженный наголо, ногой, будто цирковой фокусник, подцепил автомат за ремень, поднял его, рукой перехватил оружие. Лейтенант понял, что боец боялся попасть на линию огня, перекрыть сектор обстрела, потому так и действовал.
– Давай, Еременко, веди его к старшему лейтенанту, пусть тот разберётся, кто таков?
– Там ещё один… В кусты сиганул.
– Видел, далеко не уйдёт.
Еременко повёл стволом автомата, проговорил строго:
– А ну пошли!
В лесу, на поляне, куда лейтенанта привёл боец, прямо на траве вповалку лежали солдаты, человек двенадцать. Хмурыми глазами они глядели на Чердынцева и его конвоира.
– Вот, в плен взяли, – объявил Еременко. – А где старший лейтенант?
– Угадай с трёх раз, где он?
– Ясно. Отдыхает в шалаше. Один или с мадамой?
Лежавший на животе солдат, полный, рыжий, небритый, плотоядно ухмыльнулся:
– Это тоже попробуй угадать с трёх раз.
– Ясно, – Ерёменко подтянулся, поправил на себе ремень, покрутил шеей в воротнике, словно ему что-то жало на кадык.
Чердынцев увидел, что в стороне, метрах в десяти от поляны, в глухом зелёном коридорчике, из обведших ветвей сооружён шалаш, вход в него затянут плащ-палаткой.
Ерёменко подошёл к шалашу и, качнув рукой плащ-палатку, позвал негромко:
– Товарищ старший лейтенант! – Поскольку на зов бойца никто не откликнулся, тот позвал вторично, уже громче: – А, товарищ старший лейтенант!
Плащ-палатка шевельнулась и из-за неё высунулась заспанная крепкощёкая физиономия, – это и был старший лейтенант, короткий чубчик на его голове топорщился воинственным бобриком, ворот гимнастёрки украшали чёрные бархатные петлицы – то ли артиллерийские, то ли танковые.
– Ну, я старший лейтенант.
– Мы тут поймали одного, привели разобраться – вдруг шпион?
Взгляд у сонного старшего лейтенанта вмиг сделался настороженным, колючим: а что, и такое может быть, шпионы нам тоже попадались.
– Раз шпион – значит, под дерево и шлёп!
Ерёменко энергично замотал головой:
– Разобраться надо, товарищ старший лейтенант!
– Сейчас разберёмся, – угрожающим тоном проговорил командир и исчез в шалаше.
Через минуту он вылез наружу, уже причёсанный, подпоясанный, со строгим хмурым лицом, скользнул недовольным взглядом по Чердынцеву и спросил резким нервным голосом:
– Кто таков? Почему отступаешь?
Чердынцев, ощутив во рту горечь, усмехнулся печально:
– А вы почему отступаете, товарищ старший лейтенант?
– Ты мне не указывай, почему? Здесь вопросы задаю я. Понятно? Из какой части? Куда следуешь? Документы!
Чердынцев засунул пальцы в карман гимнастёрки, достал оттуда вчетверо сложенный, уже облохматившийся по углам листок – направление в штаб погранотряда, протянул старшему лейтенанту. Тот быстро пробежал его глазами, произнёс прежним нервным голосом:
– Понятно. А почему не пал смертью храбрых на границе?
– До заставы не успел добраться. Прибыл в штаб отряда поздно вечером, а ночью началась война… или что там? Заваруха, в общем.
– Понятно, что тебя надо под трибунал, – произнёс старший лейтенант. Чердынцев покосился на своего конвоира, тщедушного Ерёменко: вот у кого этот солдатик подцепил словечко «понятно», – и произносит с такой же интонацией, что и старший лейтенант. – Проверить бы тебя надо, да у меня начальника особого отдела, к сожалению, нет.
– У товарища лейтенанта напарник имеется, – видя, что командир малость сменил гнев на милость, и голос у него стал другим, сообщил Ерёменко. – Сиганул в кусты и был таков.
– Да, это боец из штаба пограничного отряда. Мы вместе с ним должны были ехать утром двадцать второго июня на заставу.
– Ну и чего не доехали?
– Доехали. Да только на заставе уже ни одного человека не было в живых.
Старший лейтенант ещё раз прочитал бумажку с направлением, вернул Чердынцеву.
– Ещё какие-нибудь документы есть?
– Только комсомольский билет.
– Покажи!
Чердынцев достал из кармана гибкую тонкую книжицу с тёмным пятнышком на обложке – изображением вождя, старший лейтенант внимательно прочитал всё, что было написано в билете, вернул его Чердынцеву.
– Кажется, ты – свой. Но при первой же возможности устрою тебе, лейтенант, испытание. Понял?
– Естественно.
– А теперь пойди, найди своего бойца. Иначе его без нас волки схряпают, а мы будем виноваты.
– Автомат верните.
– Верните лейтенанту автомат, – официальным тоном, будто в суде, произнёс старший лейтенант, сделал рукой небрежный жест – то ли откинул что-то от себя, то ли, наоборот, поймал… Муху, что ли? Во всех случаях, с появлением Чердынцева маленькая часть его делалась сильнее.
Плащ-палатка, повешенная на шалаш, снова отодвинулась, в проёме показалась женщина – тоненькая, в просторной хлопчатобумажной солдатской гимнастёрке, с чистым удлинённым лицом, – как у греческой богини, невольно отметил Чердынцев, – и ярким пунцовым ртом, глянула оценивающе на него. Было явление это настолько неожиданным, что лейтенант вначале не поверил в то, что видел, потом невольно кинул руку к воротнику гимнастёрки, проверяя, застёгнут ли крючок. Крючок был застёгнут.
– Иди за своим бойцом, лейтенант, – уловив ситуацию, строго произнёс старлей. – Выполняй приказание.
Чердынцеву вернули «шмайссер», ставший уже привычным, хоть и вражеское это было оружие, а Чердынцеву оно нравилось. Он повернулся на одном каблуке, как в училище на плацу и ускоренным шагом пересёк поляну, на которой лежали бойцы.
– Ерёменко, проводи лейтенанта, – велел старлей.
– Слушаюсь!
– И ежели что, то… – старлей издал губами хлопающий звук. – Понял?
– Понял, понял, – Ерёменко устремился вслед за лейтенантом.
– Чего это ты так строго с ним? – спросила девушка у старшего лейтенанта.
– А хрен его знает… Никто ж не знает, наш он или нет.
На просёлке, через который была перекинута верёвка, тем временем ничего не произошло – ни люди не проходили, ни мотоциклы, – пронеслась только шальная полуторка с расщепленными бортами, – видно, где-то попала под обстрел с воздуха, и всё, больше ничего не потревожило здешнюю тишь. Командовал засадой плотнотелый, с мускулистой борцовской шеей сержант. Маскироваться он умел. Верёвка, перекинутая через дорогу, была еле заметна, сам же сержант вообще не виден, он словно бы по чьему-то колдовскому велению обратился в пыльный куст, либо его вообще тут не было. Ерёменко, подойдя к кусту, негромко позвал:
– Бижоев!
В нескольких метрах от куста что-то шевельнулось, в воздух взлетело облако пыли, и словно бы из-под земли вырос сержант.
– Ну что, старший лейтенант проверил документы? – спросил он, стряхивая с себя пыль. Говорил он с заметным кавказским акцентом.
– Проверил. Всё в порядке. А этот самый… беглец… Он никак не возникал?
– Не возникал.
– Может, он ушёл?
– Не должен. Я бы засёк. Он где-то здесь прячется.
Еременко присел на корточки, оглядел унылую, прожаренную солнцем местность.
– Толково сховался. Ни одной метки.
– Я его найду, – сказал Чердынцев, – если только он, конечно, не ушёл.
– Точно не ушёл, – энергично мотнул головой Бижоев. – Матерью ручаюсь.
Лейтенант перемахнул через обочину, прошёл по дороге метров тридцать, оставляя в пыли крупные отпечатки, позвал Ломоносова. Прислушался. Тихо было. Маленький солдат не отозвался. Чердынцев прошёл ещё метров тридцать, вновь остановился, позвал негромко:
– Ваня! Ломоносов! Выходи, всё нормально, – увидев, что на дорогу выпрыгнул Ерёменко, протестующее махнул ему рукой: – Не надо, я один.
– Старший лейтенант велел мне сопроводить вас… – начал было Ерёменко, но Чердынцев обрезал его:
– Мало ли чего велел старший лейтенант… Мой боец увидит тебя и не выйдет. Ты этого хочешь вместе со своим старшим лейтенантом?
Минут через десять Ломоносов вышел. Он, ожидая лейтенанта, соорудил себе гнездо в выбоине, низко прикрытой елью, это была настоящая схоронка, маленький солдат всех видел, а его не видел никто… Чердынцев привёл Ломоносова на поляну, облюбованную лежащими бойцами – все продолжали пребывать в прежних позах, никто даже не шевельнулся, – спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:
