Увидев, как напрягся и на полуслове умолк агитатор за «свободу» Дона, сподвижник печальной памяти известного хуторянам белогвардейского атамана Краснова, все в клубе привстали с лавок и обернулись вслед за устремленным взглядом Курганникова.
— Предупреждаю, сопротивление бесполезно! — сказал с порога Магура. — Сдавайтесь, Курганников!
В звенящей тишине послышалось поскрипывание лавок.
— Клуб окружен, — добавил Магура. — Бросайте оружие!
За спиной майора тяжело дышал Чумаков и подкашливал председатель Кирьян. Дальше теснились те, кто несколько минут назад сидел в темном и затхлом подполе куреня.
Сдержав дыхание, Чумаков для верности еще раз передернул затвор: его тихий лязг показался удивительно громким.
— Оружие сдать? — сквозь сжатые зубы переспросил Курганников, и в руке его холодно блеснула сталь револьвера. — А если не желаю? Попробуете взять? Я, конечно, вам нужен живой — орденочек на мне желаете заработать. Но тоже предупреждаю: сделаете шаг — стреляю. Учтите, без промаха!
— Вы не станете стрелять, — сказал Магура.
— Отчего? — оскалился Курганников.
— Здесь люди, среди них немало женщин, стариков, детей.
— В обойме моего револьвера семь патронов! С жизнью простятся тоже семеро! Одна пуля будет ваша!
— Зачем проливать кровь жителей хутора, кого вы считаете своими земляками, — вы ведь родом из Урюпинска? — спокойно спросил Магура. — К чему напрасные жертвы? Вы же видите: из клуба вам не выйти, он блокирован.
Курганников молчал. Угловым зрением он видел, что радист Фиржин тоже держит пистолет.
«Стрелок он, к сожалению, не ахти какой. Молод и опыта никакого. Но все ж подмога… А где Эрлих? Сейчас был бы как нельзя кстати. Куда запропастился? Оставался допрашивать сельсоветчиков, но они на свободе — ишь лыбятся! Или погиб, убит при задержании?»
Мысли Курганникова бежали, натыкались друг на друга, но среди них не было ни одной, которая помогла бы найти спасительный выход. Курганникову стало зябко, по телу пробежал озноб. Он словно чувствовал холод каждого нацеленного на него с порога клуба и из окон карабина.
— У вас нет ни одного шанса.
— Нет? — выкрикнул Курганников. — Ошибаетесь! Пока вооружен — шанс всегда есть!
«Он станет стрелять, — подумал Магура, не спуская глаз с Курганникова. — Слова его не пустая бравада. Между нами метров двадцать…»
Можно было открывать стрельбу первым, можно было скомандовать «огонь!» бойцам, которые держали троих на мушке карабинов.
«В перестрелке пострадают колхозники. А этого нельзя допустить», — решил Магура и громко приказал:
— Товарищи! Всем покинуть клуб! Только без паники!
— Сидеть! — не дав майору договорить, крикнул Курганников. — Оставаться на местах! Иначе к праотцам отправлю! Семерых уж точно!
— Бросьте оружие, — повторил Магура. — Это вам зачтется на следствии.
— До следствия еще дожить надо. А я не собираюсь! — съязвил Курганников.
Рука Магуры до синевы сжимала ребристую рукоятку пистолета, которая, казалось, вдавилась в ладонь. Николай Степанович чуть повел правым плечом — теперь дуло пистолета было точно нацелено на Курганникова.
«Уговоры не помогли и уж не помогут, — ясно понял Магура. — Освободить клуб от посторонних и этим обезопасить колхозников не удалось. Курганников осмелел, окончательно пришел в себя. Это ему на руку. Что он предпримет? Начнет отстреливаться, создаст панику и попробует прорваться? Вряд ли: видит, что силы неравны».
Теперь, когда не удалось захватить врагов врасплох, нужно было поискать иную возможность избежать жертв.
— Вы, Курганников, изучали в детстве священное писание, учили закон божий?
— Ну, учил, — кивнул Курганников, не понимая, куда это клонит советский майор.
— Тогда должны знать, что христианская мораль и религия призывают любить ближнего своего. А вы хотите, не моргнув, лишить своих ближних самого дорогого, что им даровано, — жизни. Это противоречит религии, которую вы исповедуете. Только что призывали хуторян примкнуть к вам, участвовать в антисоветском движении, а сейчас готовы стрелять в земляков?
— Хватит заливать о сострадании! — вновь перебил Курганников. — Сейчас война, безжалостная война, и для сострадания нет места! Я буду стрелять в каждого, кто посмеет сделать шаг!
Люди в клубе задвигались, клуб наполнился гулом голосов.
— Детей-то пожалей! — раздался женский голос. — Детей тут много. Они-то чем провинились?
— Ты нас спросил — желаем ли мы под фашистами жить и Советскую народную власть на неметчину менять?
— Из каждого, почитай, дома на фронт мужики ушли, теперь за Родину кровушку проливают, а мы, думаешь, супротив родных пойдем?
— За народ самолично не решай! И атамана Краснова напрасно упомянул! Крепко в нашей памяти засело, как шел он на Царицын и опосля него река крови лилась!
Курганников чуть отступил — голоса словно били его, толкали в грудь.
А люди осмелели. Выкрики неслись уже со всех сторон.
— Слышь ты, товарищ! — проговорил из середины зала старик в залатанном тулупе с облезлым воротником. — Слышь, товарищ, — повторил старик и через головы людей всмотрелся в Магуру. — Ты, товарищ наш дорогой, стреляй в энтого фашиста. Антимонию с ним не разводи. Греха не будет, только всенародное спасибо тебе скажем. Кабы со мной была трехлинейка или, на худой конец, берданка, я без разговора стрельнул бы. Вот те крест. А за нас не пужайся. Ежели и подранит кого эта нечисть — дак мы вроде как на фронте, а там и ранят и убивают.
Старик еще что-то собирался сказать — видимо, самое, главное, что окончательно убедило бы майора не мешкать и прекратить бесцельно взывать к благоразумию врага.
Но раздался выстрел, и старик упал на соседей по лавке.
— Я предупреждал! — брызнул слюной Курганников. — Есть еще желающие поговорить о сострадании к ближнему? Нет у меня ближних, не было и нет! Пусть…
Вторично раздался выстрел. На этот раз глуше и тише.
Курганников не договорил, поперхнулся. Попробовал обернуться, но ноги сплелись, и он грохнулся на сцену. Перед полотнищем экрана остались стоять двое: съежившийся, вобравший голову в плечи Горбунков и Фиржин. Радист десантной диверсионной группы отбросил свой «ТТ» и сказал:
— Берите меня. Сдаюсь…
…Фиржин Александр Юльевич, 1922 года рождения, уроженец Константинополя, русский, отец, бывший крупный землевладелец на Дону, скончался в Праге в 1928 году, мать, графиня Шереметьева, проживает в богадельне Сент-Женевьев де-Буа под Парижем.
Учился в корпусе-лицее им. Николая II. Служил в 1936 году официантом в ресторане «Боярский терем» близ Елисейских полей. В 1937 году стал хористом православной церкви на бульваре Экзельманс. По рекомендации митрополита Серафима был принят в богословский институт «Сергиевское подворье», откуда переведен в храм св. Владимира в Берлине под начальство архимандрита Иоанна (быв. князь Шаховский).
В начале 1941 года успешно закончил курсы радистов школы «Абвер-аусланд» в Касселе и получил чин ефрейтора. На территорию СССР заброшен впервые. Набожен. Ярый монархист.
Словесный портрет: рост средний, лицо удлиненное, худое, глаза бесцветные, волосы пегие. Особые приметы: веснушчат, чуть шепелявит…
19
Хуторяне шли тесной толпой, ругались на ходу, в сердцах сердито сплевывали.
В центре толпы, опустив голову, шагал Фиржин. Он держал руки за спиной. Рядом, с трудом передвигая ноги, плелся Горбунков. Задержанных вели трое «ястребков», которым приходилось то и дело просить окруживших хуторян дать дорогу.
— Где еще двое? — начал допрос Магура, оказавшись вновь в Совете, где царила разруха.
— Ушли в Венцы, — ответил Фиржин.
— Ваша фамилия?
Николай Степанович хорошо помнил ориентировку по розыску. Стоявший перед ним молодой десантник точно подходил к словесному портрету на Фиржина, и свой вопрос Магура задал лишь для уточнения.
— Фиржин Александр.
— Где рация?
— Здесь. Вернее, в клубе. Она в вещмешке. Найдете за сценой.
— Позывные?
— КЛС.
— Когда должны выйти в эфир?
— А сколько сейчас времени? — вопросом на вопрос ответил Фиржин и невесело усмехнулся: — Ах да, часы со мной. — Он отогнул рукав, взглянул на циферблат. — Первый сеанс в четырнадцать тридцать. Но будут слушать и раньше. Это на случай, если надо срочно связаться с функабвером.
До четырнадцати тридцати оставалось три часа. Так что включать рацию не стоило. Преждевременный выход в эфир КЛС мог насторожить функабвер за линией фронта. Рация должна заработать в точно обусловленное абвером время. Ни минутой раньше и ни минутой позже.
