в одиннадцать, во время контрольного звонка Талызину, учуял, что Семен макуху из разбавленного агиткой шантажа проглотил. Слишком раздраженно тот вел беседу, подтвердив свой контакт с Москвой.
Между тем главный закон шпионского ремесла гласил: вращай объект на стенде подозрений, не зная устали и печали. Вот Шахар и запустил на встречу тет-а-тет почтового голубя, хоть и далось это с трудом. Обретаясь в инерции незабываемой ночи, Таня не могла понять, куда и зачем она должна ехать. Выходило: по поручению одного инкогнито к другому. Но в какой-то момент сдалась на милость сердцееду, его погружающим в негу прикосновениям.
Прибывшая к магазину Таня и предположить не могла, что постоялец-охмуритель от нее в ста метрах и пристально за театром выстроенной им авантюры наблюдает. Причем обнаружился здесь еще в 12:30, скрупулезно изучающим округу. Заметь он малейший намек на засаду, тотчас сделал бы ноги, бесстрастно скормив сладчайшую в судьбе конфетку силовикам.
Между тем Шахар понимал, что ход со сменой координат мало что меняет, случись интуитивная оценка дала маху. Профессионалы его выудят и из многолюдья рынка. Переадресовка пока сулила лишь один дивиденд, и то не в абсолюте. В людской толпе дважды подумают применить огнестрельное оружие, подкидывая шанс-другой затеряться.
Кроме того, ситуация подталкивала к гипотезе: Талызину ничего не стоит послать засланца ко всем чертям, в органы правопорядка не обращаясь. Завидный кругозор инженера мог, с немалой долей вероятности, подсказать: у израильтян в СССР руки коротки, и агент тривиально блефует. Знание адресов ближайших родственников – не самый убедительный аргумент для шантажа. По запросу адресная справка, пусть не столь оперативно, как Черепанов, сведения о месте жительства почти любого советского гражданина отстучит. Так что в эти минуты, следуя к месту промежуточной встречи с Таней, Шахара донимала как раз вероятность банального от ворот поворот. Зря, между прочим.
Едва вчера был озвучен ультиматум, как Талызин осознал, что никакой паранойей здесь и не пахнет. Лазутчик – настоящий громила, пусть фасад его где нормативен, а где импонирует. При этом непреодолимым казалось иное. Характер подряда внушал: делегировало гастролера государство. И не разваливающийся совок, который никто, включая Семена Петровича, не принимал всерьез, а амбициозный Израиль.
Общаясь с иракскими коллегами, Талызин в свое время прознал, какую неизлечимую травму национальному самосознанию нанес бомбовый удар по ядерному реактору «Осирак» в 1981 г., исполненный израильтянами исподтишка, без предостережений. Теперь, когда неделей ранее Саддам выбросил свой последний козырь, пригрозив Израилю – в случае вторжения коалиции – химической зимой, правительство Ицхака Шамира объявило в стране военное положение. А коль советский инженер им зачем-то понадобился, то как дважды два просчитывалось, что церемониться ни с ним, ни с его семьей не станут. В условиях военного времени парочка заурядных жизней, к тому же иноплеменных, разменная монета да и только!
Но то было лишь затравкой глухого прозрения. О его планируемой командировке в Ирак, тайне из тайн, знали лишь считанные лица. Все они – аппаратчики высшего звена. Достаточно того, что общался с Талызиным напрямую зампредседателя ГКЭС по кадрам. Стало быть, слили его израильтянам из самых государственных верхов. Оттого обращаться за защитой, можно сказать, было не к кому, если сам купол державы пошел по швам.
В довершение ко всему, пустые соты потерпевшего крах общества на глазах прибирал к рукам криминал. Причем столь стремительно, что Талызину казалось: уголовное сообщество вот-вот подменит собой государство или, по меньшей мере, функцию правопорядка у него отберет. Наглые, уверовавшие в свою безнаказанность лица уже встречались почти у каждого объекта, где теплились экономические интересы: на рынках, в магазинах, в ресторанах, у ларьков. Циркулировали слухи об обкладывании кооперативщиков данью, двукратном скачке статистики по убийствам и грабежам, на самом деле слухами не являвшимися. Талызин, член бюро облисполкома, знал это точно. Так что лицезрев ближневосточного засланца, Семен Петрович тотчас рассмотрел, при всей уникальности образа, знакомый почерк: бравирование грубой силой и блуждающий, мало что говорящий взгляд. И эта незаземленность вселяла больше страха, нежели сами угрозы.
Словом, угораздило тихого, интеллигентного пьяницу влипнуть в какой-то явно не советский, вгоняющий в топь гипотез переплет. Как ни странно, тащил тот не на север, а на юг, который вот-вот, точно копна сена, вспыхнет.
Два тридцать пять по полудню. Контрольные три минуты истекли, однако засланец вновь не объявился. «Что за дьявольщина? Игра в лжесвиданки юных девиц? Так это называется»? – чертыхался про себя Талызин, порываясь уйти. Но что-то удерживало, пока неуловимое.
Семен Петрович оперся одним локтем о прилавок, но душевного равновесия не обрел. Перенес центр тяжести на другую руку, но не надолго. Выпрямился, после чего прошелся.
Показался милицейский патруль, с ленцой прогуливающийся вдоль мясных рядов. Тут Семен Петрович вспомнил, что несколькими минутами ранее с этими служивыми он уже пересекался, только двигались они в противоположном направлении. Классическое отбывания номера в режиме «километро-час».
Талызин задумался: «Собственно, почему я к властям не обратился за помощью? Будто не в своей стране…Ах да! Были бы дочь и мать тут, дома, на виду, не раздумывл бы. А так, пойми, что у злоумышленников на уме, на скольких мушках держат. Да и вообще: кому сейчас в совке до кого!»
Тут его охватило самое муторное человеческое чувство – раскаяние. С десяток раз до обеда он тянулся к телефону, чтобы связаться с дочерью, но рука замирала на полпути. Тогда ему казалось: не навреди. Ныне же он оценил свою немощь по-иному. Постзапойный синдром деформирует естество, населяя сознание мерзкими страхами – соплями подкорки. В них вязнет воля, искажаются понятия добра и зла. Все, что чувствуешь, тебя неотвратимо развенчают, при полном непонимании в чем.
Так что доигрался, Сеня, заключил, в конце концов, Талызин, до примитивного животного, вздрагивающего от малейшего шороха себя низвел. Отцовский инстинкт пропил даже!
Треск рации уже растворился в людском гуле, когда мысли Талызина вновь вернулись к патрулю. Не спугнул ли тот гастролера? Тогда, что помешало встрече накануне? Служивые-то у магазина не замечались…
– Семен, не делай поворот. Иди в туалет, через две минута, – впился иголками в спину шепоток.
Талызин все же обернулся, но не сразу – секунд тридцать спустя, чтобы обнаружить: «шептуна» и след простыл. Лишь ведущая в техническую зону дверь чуть покачивалась, что, впрочем, ни о чем не говорило. Пусть добрая половина торговых площадей к этому часу опустела, движения в проходах хватало.
Сверившись с часами, Семен Петрович потопал к туалету. Между тем сквозь его припухлый, заторможенный лик пробивался лучик расставания с бременем: мол, лучше двигаться хоть куда, чем стоять, как кол, без толку.
В техзоне – уйма народу: персонал и торгаши, в основном, с тележками. Едва разъезжаются, сворачивая полный барышей, но, судя по рассеянным,
