Если Вы думаете, что это возможно, то напишите мне, о чем Вы собираетесь [говорить] в Вашем докладе, и я буду обдумывать свой так, чтобы не касаться или почти не касаться того, чего коснулись Вы.
Я кончил книгу «Метр и смысл» – переработку статей о семантических ореолах русских стих. размеров, и уже сдал ее в издательство. Конечно, материал продолжает собираться и дальше, но это уже дело бесконечное. А третий том моих статей, «О стихе», до сих пор еще не вышел. В будущем году я с коллегой должен кончить книгу – точнее, серию статей – по теме «Лингвистика стиха», это трудно, времени будет мало.
Всего Вам самого хорошего! С приближающимся Рождеством и Новым годом.
СОНЕТЫ О. МАНДЕЛЬШТАМА
0. Все пять сонетов Мандельштама написаны в 1912 году – как будто Гумилев дал ему задание освоить модную стихотворную форму. (В свои книги он включил из них только два.) Для Мандельштама это был год, переломный между символизмом и акмеизмом: началом его акмеизма Гумилев считал шестистишие «Нет, не луна…», написанное в том же году (некоторые видят в нем обломок сонета: Баевский). Сквозной темой раннего Мандельштама было ощущение хрупкости земной жизни перед лицом Бога и рока. В символистских стихах это был протест (кричащий в 1910 году, успокаивающийся в 1911 году), в акмеистических стихах это было отстранение: о несказанном следует помнить, но молчать, а говорить лишь о земном и ощутимом (Гумилев). Сонеты Мандельштама интересны тем, что он именно в них переступает порог между символизмом и акмеизмом.
1. «Пусть в душной комнате, где клочья серой ваты…» (апрель). Содержание: «В зимней комнате лихорадочный больной глядит на стенные часы, и движение стрелок напоминает ему гигантские шаги: (перелом) осенний двор, детское кружение на гигантских шагах, то взлет, то спуск, как предвестие жизни и болезни». Гигантские шаги были тогда в моде (А. Ахматова. Десятые годы. М., 1989. С. 89). Болезнь с виденьями, кружение времени, ощущение пророчества – мотивы символистской поэтики; бытовой образ гигантских шагов лишь оттеняет ее. Две половины стихотворения, реальность и видение, противопоставлены трижды: не взрослость, а детство, не духота, а ветер (флюгера, ставни), ощущение настоящего полета (пророчества о гигантских свершениях будущей жизни), от которого остался лишь платок больного, «как талисман крылатый».
Память о детстве связывалась у М. если не с гигантскими шагами, то с качелями («Только детские книги читать»). То же ощущение тоски подъемов и падений – в «В огромном омуте…» (за которым у М. стоит образ «иудейского хаоса»). Отвращение к «кругу минут» – сквозная черта его поэзии: время, заполненное событиями, – хорошо; время как пустой поворот часовой стрелки – плохо («Когда удар с ударами встречается…», время как носитель судьбы и смерти, ср. «О, маятник душ строг… – стучит рок»). Этот сонет теснее всего связан с ранними стихами М.
В центральном образе возможно воспоминание о Тенишевском училище с его спортивными играми. А. А. Морозов видит в этом стихотворении воспоминание о смерти Б. Синани, тенишевского друга М., рожденного для подвигов (он умер от чахотки в 1910 году, отец его был психиатром).
2. «Паденье – неизменный спутник страха…». Содержание: «Всякое падение рождает страх, даже если это падение камня – особенно если камень движим не земным тяготением („иго праха“), а Божьей волей. Ты искал в монастыре подчинения Божьей воле, но это вело лишь к смертному отчаянию и бессилию. (Перелом.) Будь же проклят, Божий храм, посильный лишь для немногих, где нет человеческого уюта – (второй перелом), но несчастен в своем страхе и тот, кто живет лишь этим преходящим уютом». Второй перелом неожидан: «веселые дрова», по эпитету, осмыслены положительно, а потом, как «мгновенная забота», тут же становятся источником страха и неуверенности. Неожиданна и «вечность» с положительным значением: в ранних стихах М. ее боялся, в «Нет, не луна…» она ему «противна». «Вечность» камня и «мгновенность» дерева контрастируют. «Булыжники» монастырского двора напоминают о камнях, упавших с высоты; «жажда смерти и тоска размаха» – видимо, мысль о том, чтобы самоубиться, бросившись с высоты, как камень; «размах» может означать и бесконечность, такую же страшную, как «обычно» – вечность. Но почему эти мечты названы «грубыми», не совсем ясно.
Подтекст – Дан. 2:24 и 45: камень, сорвавшийся с горы и сокрушивший царского истукана, был отторгнут «не руками», «без содействия рук», т. е. Богом; в традиционной интерпретации этот камень – Христос, Бог-Слово. Отсюда стихотворение Тютчева «Problème»: «мы не знаем, правит миром Бог или безличный закон природы» (ср. у Шиллера «Dient sie knechtisch dem Gesetz der Schwere Die entgötterte Natur»). Отсюда нестандартное акмеистическое толкование: «Камень Тютчева… есть слово… Акмеисты… поднимают… тютчевский камень и кладут его в основу своего здания» («Утро акмеизма» – христианская интерпретация отстранена, на первом месте не Бог, а человек-строитель (иначе, но менее убедительно – Лекманов)). Отсюда богоборческая тема вызова «пустому небу» (стихотворение «Я ненавижу свет…», слова о «стреле готической колокольни» в «Утре акмеизма»; Шиллер предпочитал мир с богами, для Тютчева это проблема, М. явно предпочитает мир без Бога, с мирными законами природы, Божье вмешательство его пугает). Изнанка этого богоборческого вызова – страх, о нем и написано стихотворение. Можно сказать, что его давящий «готический приют» – антипод будущего оптимистически-рукотворного «Notre Dame», разрыв с символистским отношением к Богу накануне обращения к акмеистскому отношению.
Центральный образ «монаха» может ассоциироваться с (1) тем же Тенишевским училищем («маленькие аскеты, монахини в детском своем монастыре…» – «Шум времени»); но там дух был не религиозный, а позитивистический, и тогда стихотворение пришлось бы переосмыслить так: «паденье вызывает страх, тяготенье вызывает страх, для познания этих законов природы мы прячемся в тенишевский монастырь, но и там не находим отрады: изучение законов природы служит не вечности (т. е. Богу), а мгновенью, и не приносит ощущения прочности». Нам это кажется менее убедительным. (2) С «деревянными чертами» больного Надсона, посещающего швейцарский замок, как сам М. в 1909 году (Лекманов). (3) Главное – с Фр. Виллоном, ищущим свое место в мире, но миф о средневековье, в нишах которого каждому живущему заранее отведено почетное место, еще недопридуман Мандельштамом (Ронен).
3. «Пешеход» («Я чувствую непобедимый страх…»). Содержание: «Я боюсь недоступной высоты и люблю недоступную (для ласточки, для колокольни); я чувствую себя горным пешеходом со старой гравюры – меж бездной и бездной, и под нависшей лавиной, когда бьет роковой час; (перелом) но это еще не подлинная беда, а подлинная в том, что я надеюсь спастись через колокольную музыку, а это безнадежно». Зачин о страхе – такой же,
