– Супрядки сегодня у нас, – доносилось из недр бороды, – девки обрадуются. Поёте больно хорошо. Накормят, напоят и спать положат, не сомневайтесь.
– Мы плату с собой берём, – затянул старую песню Варка, – у нас товарищ больной, помороженный, сами мы из Белой Криницы, была метель, заблудились, прибились к дядьке Антону, а дядька Антон, сами знаете, даром кормить не станет.
Дядька Валх согласно покряхтывал. Очевидно, уже имел дело с хозяином Починка-Верхнего. Жеребец уверенно влёк свою ношу. Опасные Дымницы неуклонно приближались, открылась река, тёмная полоса, извивающаяся меж белых холмов. Колея потянулась вдоль реки в поисках моста. От быстрой ходьбы Варке стало жарко, он снял шапку, затолкал за пояс.
Мерное движение резко оборвалось. Варка, державшийся за сбрую, споткнулся на полном ходу и обнаружил, что дядька Валх пялится на него поверх лошадиного крупа. Шапка чёрным лохматым зверем сама собой сползла с его головы, спина согнулась в поклоне.
– Прощенья просим, высокий господин, люди мы простые, не учёные. Где уж нам тебя признать. Отчего сразу не сказал, что ты крайн?
– Чего? – ахнул Варка. Всё повторялось как в дурном сне. Что они тут, всем Пригорьем свихнулись?
– Если господину крайну угодно остаться неузнанным, ему стоит только приказать.
С досады Варка вцепился в собственный хвост и как следует дёрнул. Неужто он так похож на Крысу? Вот ужас-то. Или здешние крайны были похожи на Варку, а Крыса от тяжёлой жизни и дурного нрава вообще ни на что не похож? Запутавшись в том, кто на кого похож, Варка уныло вздохнул.
– Честное слово, я не крайн, – тупо пробубнил он, – и ваще, не здешние мы…
– Крайнов не бывает, – громко сказала Жданка. При одной мысли, что этот страшный дядя доберётся до бедного беспомощного крайна, ей стало нехорошо.
– Это у вас, внизу, ничё не бывает, – прогудел дядька Валх, – а у нас, в Пригорье, дело иное. Так не крайн, говоришь?
– Не-а, – Варка для убедительности так замотал головой, что хвост хлестнул его по носу.
– А похож, – хмыкнул мужик и нахлобучил шапку.
– На кого? – слабым голосом пробормотал Варка, – не бывает их…
Дядька Валх снова хмыкнул и ткнул лошадь кнутовищем, понуждая её двигаться дальше. Стучали копыта, концы жердей противно скребли по мёрзлой земле.
– Вот ты говоришь – не бывает, – добавил он после продолжительного молчания, – а у меня в дружках крайн ходил.
– Э… – сказал Варка, не зная, относиться ли к этому как к откровенному вранью, или, всё же стоит поверить.
– Вроде тебя был, – невозмутимо продолжал мужик, – и голос, и волосы белые, и лицо такое… девкам очень нравился. Разве что глаза… Взгляд у тебя другой.
«Надеюсь, другой», – подумал Варка, зябко передёрнув плечами.
– Мы тогда совсем щенята были, вон, как брат твой.
– А как его звали? – внезапно заинтересовалась Жданка.
– Кого?
– Дружка вашего.
– Да кто ж его знает. Как он по ихнему прозывался – никто у нас выговорить не мог. Сказывал он мне своё прозвание, да позабыл я. Долгое больно. А в деревне его Седым звали.
– Почему? Он седой был?
– Не… я ж говорю, волос белый.
– А крылья у него были?
– Были, как не быть. У крайнов зарок такой – людям крылья не показывать. Примета вроде: крылья показать – крыльев лишиться. А какая жизнь крайну без крыльев… Ложись да помирай. Но всё ж таки я видел.
– Где?
– Во-он там, – узловатое кнутовище ткнуло куда-то под обрыв, в самую середину реки. – Мы с ним как-то по весне поленились через Жажлев мост идти. Спешили, вишь, тоже на супрядки. Ну, затрещало под нами. Он сразу взлетел, а я ухнул в чём был, в тулупе и котах. А там стремнина. Он меня уж из-подо льда выдернул. Ухватил за что успел, за шиворот да за волосы. Я ему потом под горячую руку накостылять хотел.
– Больно же, – ору, – ты, такой-сякой, мне всю причёску нарушил. А он смеётся. Не понимаешь ты, говорит, своего счастья. Да ты гордиться должен, что благородный крайн собственноручно изволил тебя за волосы оттаскать. Теперь у тебя такие кудри вырастут, девки с ума сойдут. И точно, выросли. Хоть каждый год как овцу стриги… Дружка уже нет, а память осталась. При крайнах то нам полегче жилось. Захворает кто – люди ли, скотина ли – всё к ним, – дядька Валх кивнул в сторону еле видимых в тумане гор, – и потише было. А теперь шляются всякие.
– А куда они делись? – не отставала Жданка.
– Кто?
– Крайны.
– Ушли, – буркнул мужик и снова спрятался внутрь бороды, да так надёжно, что до самых Дымниц не проронил ни одного слова.
***
Дымницы, десяток домов, разбросанных как попало над медленной Тихвицей вместе с баньками, клунями и сараюшками, вопреки предостережениям крайна не таили в себе ничего опасного, кроме собак, сбежавшихся со всех дворов, чтобы не пропустить редкостное зрелище: целых два чужака в непонятно пахнущей одежде.
Дядька Валх небрежно разогнал их кнутом и отвёл песельников к тётке Ружене, у которой и намечались супрядки. До вечера Варка успел передохнуть, наесться пареного гороху и забился в самый тёмный угол, за печку. Так что, когда заявились девки и бабы со своей работой, никто не приставал с глупыми расспросами и не обзывал его крайном. Хватило и того, что хозяйка весь день косилась на него как на заморское чудо. Девки в Дымницах оказались какие-то странные. Либо совсем молодые девчонки чуть ли ни Жданкиного возраста, либо замученные пожилые тётки. Варка удивился, но не слишком. После сытной пищи клонило в сон. Жданке то и дело приходилось пихать его в бок или пинать костлявой пяткой. Они спели про то, как снеги белые пушистые покрывали все поля, и про княгиню и змея, и про несчастных Софьюшку и Василия. Под конец Варка проснулся, распелся и в одиночку, без Жданки выдал свою любимую балладу о верной Эдите, Белой Лебёдушке. Это была ошибка. Девки заинтересовались и попытались выманить его из угла. Но тут в дом вломились парни, всего-то человек пять, но шумели и орали они за десятерых. Про Варку сейчас же забыли.
Расплатились с ними, по мнению Жданки, очень щедро, остатками принесённого на супрядки угощения. В торбу попали и пирог с луком, и чёрные, но пухлые оладьи и даже пяток печёных яиц. Сверх того тётка Ружена насыпала им бобов, но не порченных, как у дядьки Антона, а хороших, чистых. Заодно Варка выяснил, что в округе, кроме Язвиц имеются еще Быстрицы, Кременец, Столбцы и Добрица.
– Пойдём дальше? – предложила впервые за полгода досыта поевшая Жданка.
– Не, – решил Варка, – домой. Мы-то наелись, а они-то нет.
До леса их довез вчерашний дядька Валх, которому снова надо было за жердями. В лесу тоже не встретилось ничего ужасного. Самым страшным приключением на обратном пути оказалась встреча с дядькой Антоном, который снова стоял на крыльце и провожал их тяжёлым взглядом.
Дома всё обстояло благополучно. Ланка поругалась с Фамкой всего раз пять, не больше, косы у них были целы и лица не расцарапаны. Илка, похоже, понемногу приходил в себя. Сидел у стола и совершенно самостоятельно играл в щепочки. Ему даже удалось сложить кособокий домик. Ланка похвалила его, погладила по голове и, чудо из чудес, Илка неуверенно улыбнулся.
Крайн пребывал в прежнем положении, на лежанке, лицом к стене. Глядя в неподвижную скрюченную спину, Варка доложил о том, что в Починке-Нижнем никакой тётки Таисьи не оказалось. С тем же успехом можно было беседовать с печкой…
Варка вопросительно уставился на Фамку, дрожащими руками разбиравшую еду. Фамка шмыгнула носом и за рукав потянула его в холодный чулан.
– Вроде обошёлся, – прошептала она, – Лекарство выпил. Поел немножко. Разговаривал даже.
– О чём?
– Спросил, какая погода, нет ли метели. По-моему, он за вас боялся.
– Щас… Нужны мы ему как прошлогодний снег… Тяжко тебе с ними… Двое больных… и Ланка, небось, скандалит.
– Была бы еда…
– Еда будет. Завтра мы с Жданкой опять пойдём. До весны как-нибудь протянем, а весной подадимся отсюда куда-нибудь.
– Куда подадимся-то, Вар? Здесь хоть войны нету…
***
Чернотроп кончился. Начался ледяной ветрозвон, месяц северных ветров и холодных туманов. Варка всё время мёрз. Обувка была плохая, не зимняя, побитая о мёрзлую грязь на пригорских дорогах. Язвицы, Дымницы, Быстрицы, Добрицы слились у него в голове в одно неприютное бестолково построенное селение, то лепившееся у подножья уходящего вверх лесистого холма, то вытянувшееся вдоль свинцово-серой Тихвицы, по которой медленно плыла ледяная шуга, то разбросанное на горках и пригорках у бурного, несмотря на крепнущую зиму, белопенного Трубежа.
Дороги тоже слились в одну, покрытую закаменевшими комьями глины, теряющуюся под лёгким сухим снегом, раскисшую под дождём в пору поздней глухой оттепели. Холод, ломота в застывших руках, боль в сбитых ногах и вечный червячок голода.
