Временами он не обращал на это внимания, сознавая нелепость мыслей о будущем, когда она с ним в настоящем, и с изумлением обнаруживал, что он вполне счастлив и так, без того, что Фроулиш называл «позабавиться». Изумление его было тем более неожиданным, что он никогда не считал себя склонным ко всяким романтическим иллюзиям: он отлично сознавал, так же, как любой юноша, что лежит в основе разделения человечества на два пола. И тем не менее шли недели, весна сменила зиму и обещала впереди лето, а ему достаточно было быть с ней, слушать ее голос и смотреть в ее черные глаза.
Но иногда в фокус его сознания попадало ощущение зыбкой неуверенности, и тогда все бремя огромной вины обрушивалось на него. Он выбросил на свалку все человечное, он обманул доверие, оказанное ему другими, и за свои тридцать сребреников купил… Но что он купил?
Однажды вечером, засидевшись за стаканом пива в баре рядом с конторой «Экспорт экспресс» и мрачно раздумывая о том, что его ждет, Чарлз был внезапно возвращен к действительности голосом, резко пролаявшим ему в самое ухо:
— Что я вижу? Да это Ламли!
Еще прежде, чем мускулы шеи сжались и повернули голову в сторону нового нарушителя спокойствия, мозг Чарлза уже узнал, чей это голос. В нем было то знакомое, что свойственно лишь голосам, звучавшим рядом с вами в годы вашего формирования.
— Хэлло, Догсон, — сказал он. — По-прежнему лакаешь из чернильницы?
Гарри Догсон захохотал. Лет десять назад, когда они оба учились в школе под тяжкой ферулой Скродда, кто-то пустил шутку, в которой фигурировал Догсон и какая-то чернильница. В чем была суть, все скоро забыли, соль шутки растворилась, но осталась привычка в присутствии Догсона упоминать о чернильнице и заливаться хохотом. Добродушный парень принимал это как знак своей популярности и охотно служил мишенью для этих шуток.
— Нет, теперь пью из стакана, — осклабился он. — А ты? Что же это у тебя пусто?
Заказали еще по одному, раскурили по сигарете, разговорились. Оказалось, что Догсон служит репортером в местной вечерней газете. Без сомнения, это весьма влиятельный орган, но он, конечно, мечтал попасть на Флит-стрит.[8]
— Только одним способом можно добраться до верхушки, — объяснял он, и его толстощекое лицо светилось фанатичной преданностью своей навязчивой идее. — И способ этот сенсация. То, что действительно приковывает взгляд читателя. Ну, например, серия статей о каком-нибудь сногсшибательном происшествии. То, что заставляет говорить о себе всю нацию…
Было что-то обезоруживающе подкупающее в бескорыстном рвении, с которым Догсон поклонялся могуществу бульварной прессы. Он стремился приобщиться к ее культу в самых его низменных проявлениях. Чарлз смотрел на него, на его потрепанную спортивную куртку с кожаным кантом, на его обкусанные ногти, на его жеваный галстук и замусоленную панамку и мысленно отмечал: вот она жизнь ради идеала!
— По правде говоря, у меня наклевывается одна такая серия, только бы раздобыть материал, — признался Догсон. — Я уговорил нашего редактора отдела информации дать мне местечко, конечно, если у меня получится, и опубликовать всю серию за моей подписью. Вот что может сразу меня выдвинуть.
— А о чем? — спросил Чарлз просто так, из любопытства.
— О чем? — откликнулся Догсон. Он всегда был легко возбудим, и сейчас ясно было, что температура у него подскочила при одной мысли о вынашиваемой им идее. — О чем? Самые мерзкие махинации в сегодняшней Британии! Тень, нависшая над нашим юношеством! Гнусные подонки подрывают основы нашего общества!
Чарлз посмотрел на него — не шутит ли он? Такой водопад газетных заголовков мог означать неожиданный для него дар самопародии. Но Догсон говорил всерьез. Отравленный воздух, которым он дышал изо дня в день, лишил его даже той ничтожной доли критического чутья, которой наградила его природа. Его профессиональное будущее представлялось действительно блестящим.
— Наркотики, — сказал Догсон, опускаясь на землю. — Тайная торговля наркотиками. Правда, об этом уже писали. «Парад Порока» — целая серия в «Кличе» — и еще три статьи в «Кашалоте» с цветными вкладками.
Человеческое несчастье и безумие были для них предметом торговли! А для него? Как низко ни упал Догсон, сам он пал еще ниже.
— Но, по-моему, — продолжал Догсон, воодушевленный своей темой, — можно написать еще одну серию под особым углом. Сосредоточив внимание на одном аспекте.
Чарлз почувствовал, как нестерпимо пересохло у него во рту и в гортани. Он отхлебнул пива. Но едва он сделал глоток, как гортань опять пересохла. Он закурил новую сигарету.
— А в каком аспекте? — спросил он.
— Ну, — сказал Догсон, — я во всем этом разобрался, и мне кажется, что слишком много внимания уделяют распространению наркотиков внутри страны — по всяким, знаешь ли, джаз-клубам и прочее. Конечно, тут можно состряпать кричащую статью: с фотографиями наркоманов под действием наркотиков, с внутренней обстановкой таких клубов и прочее. Но мне кажется, что недооценивают другой аспект, который труднее поддается обнаружению, но в котором, по-моему, и заложены шансы.
— Шансы на что?
— А на то, чтобы раскопать все это, добыть факты и преподнести их всей стране! — воскликнул Догсон. — Ты послушай, что я имею в виду. Это момент проникновения зелья через границу. Вот она, моя мишень.
— Да, но видишь ли, — Чарлз говорил с большим усилием, — обо всем этом заботятся таможенные власти и портовая полиция. Они, конечно, разбираются во всех уловках. Но у них ты, конечно, ничего не выудишь.
— А-а, таможня! Полиция! — презрительно фыркнул Догсон. — Подумаешь, много они знают. Во всяком случае, я пойду не к ним. Я буду действовать самостоятельно. Я уже кое-что придумал. Но придется заниматься этим в свободное время — ведь этот скряга Ричардс не дает мне ни фунта на расходы. Но все равно. Я не отступлюсь!
Он помолчал, потом внимательно посмотрел на Чарлза. Очевидно, ему что-то пришло в голову.
— Послушай, Ламли, — сказал он. — Насколько я понял, ты можешь мне помочь. Ты говоришь, что перегоняешь машины на экспорт. Значит, ты должен бывать во многих портах страны.
Чарлз молчал. В первые минуты их разговора он действительно сказал, где работает, и теперь хотел бы проглотить эти слова вместе с языком. Но как мог он предположить, что затеял этот маньяк? Он с тревогой ожидал какого-нибудь сумасбродного предложения. Сердце у него отчаянно билось.
— Ты послушай, — снова начал Догсон. — У меня, понимаешь, нет никакой официальной поддержки. Я предоставлен самому себе и не смогу проникнуть в порт, где разгружают суда. Напрасно было бы убеждать тамошние власти, что, как всякий член общества, я имен право проследить, нет ли контрабандного провоза вредоносных наркотиков.
— К тому же, — жестко добавил Чарлз, — ты вовсе не член общества. Ты просто газетная ищейка и вынюхиваешь след грязной сенсации.
— Ну, конечно, от тебя только и жди, что оскорблений, — дружелюбно заметил Догсон. — Ты еще в школе всегда по-свински издевался над товарищами. Но, послушай, ты, конечно, понимаешь, к чему я клоню. Тебе же ровно ничего не стоит захватить меня с собой в одну из твоих поездок. Посадишь меня в машину и…
— Невозможно, — нервно прервал его Чарлз. — Нам строжайше запрещено брать пассажиров.
— Ну что ж, придется мне потратиться на билет, — вздохнул Догсон. — Но там-то мигни мне, когда отправишься в доки и в какой именно, я подойду к воротам, а ты пусти в ход свою магическую палочку и проведи меня.
Он, словно фокстерьер, заглядывал в глаза Чарлзу. По-собачьи умолял о дружеской услуге. Чарлз смял сигарету и наклонился к нему.
— Слушай, Гарри, — медленно сказал он. — Мне очень жаль, но ты должен выбросить из головы самую мысль об этом. Я не могу провести тебя в доки, я не могу снабжать тебя какой-либо информацией, я не могу обеспечить тебе место на ринге, где развертывается борьба вокруг ввоза наркотиков… Вообще я ничем не могу помочь тебе по части твоих статей. Понял?
— Нет, ни черта не понимаю! — воскликнул Догсон. — И почему ты придаешь этому такое значение — вот чего я никак в толк не возьму. Можно подумать, что я прошу тебя рискнуть своей головой, а не оказать маленькую дружескую услугу.
«Рискнуть головой». — Эти слова снова перенесли Чарлза в темную подворотню рядом с закусочной Снэка, снова напомнили того лысого, что тыкал ему в нос кастетом. Первый раз сошло. А во второй дождешься, что тебе свернут шею. Потом он увидел тяжелый сапог, топтавший руку с кастетом. Насилие, муки, побои и раны — хватит с него, довольно: он уже был на грани этого мира и не хотел больше приближаться к нему. Если Бандер или кто-нибудь из многочисленных членов его организации заподозрит, что именно он навел на их след тявкающего фокса, Гарри Догсона, это неминуемо приведет к насилию такого размаха, какое трудно себе представить, и он окажется его жертвой. И принесла же нелегкая этого наивного олуха!
