грань кирасы, любуясь её проступающими обводами, Аспен представлял, что скоро, может уже через десяток лет, в таких глубоко продуманных латах будет щеголять вся Бирна. Солидный вес, неизбежный при достаточной толщине металла, частично ложится на бёдра, разгружая торс. Подвижные половины кирасы дают возможность согнуться в поясе — немыслимое ранее удобство, для столь защищённого воина… Сложный сегментированный подол, доходящий до самых набедренников… Анатомически выверенные наголенники, теперь даже не на ремешках, а на скрытых стальных застёжках. Такие не срежутся в бою, не сгниют от влаги и времени.
— Устал? — Эйден уж с полчаса тихонько сидел на крыльце, недавно пристроенном к мельнице, наблюдая за работой друга. — Смотрю — задумался. Скажи, что устал, а?
— Ну… есть немного. — Аспен снял затёртую рукавицу, задумчиво почесал в бороде. — А ты чего такой зелёный, мастер Эйден? Да и встал, можно сказать, с петухами. Захворал что ли?
Эйден глубоко вздохнул, прикрыв глаза чуть дрогнувшей ладонью — глянул на солнце в самом зените. Хворал он люто. Но при этом отлично знал, как исцелиться. Алхимик всё-таки.
— Ты лучше о своих успехах расскажи. — Сменил он тему, начисто игнорируя подначки. — Узнать о работе толкового кузнеца всегда интересно. Интереснее даже, чем эту работу наблюдать. Чем слышать даже.
— Ха! Ну извольте, извольте. — Толковый кузнец звякнул молотом, быстро раскидал клещи и прочие инструменты по своим местам, определил куда надо заготовки, прикрыл поддувало в остывающем горне. — Я теперь в полную силу работаю, по-серьёзному. Экипировку для кирасиров, для Железных рёбер готовлю. От шлемов до голеней, от алебард до щитов. Представь — в фаим Ама́то приняли, один из старейших оружейных здесь, теперь не до скуки.
— Хорошие деньги? — Эйден извлёк из внутреннего кармана жилета свой футляр для монет, погладил пальцем серебро, прикидывая что-то. — Как с артефактов?
— И близко нет. Ушлые местные… кхм… мастеровые — изобрели гениально-простую, прямо-таки очевидно рабочую технологию. Которая мне совершенно не подходит. Видишь шаблоны? Вон, на верстаке. Так вот у карсов каждый подмастерье, каждая бригада выполняют своё мелкое дельце. Налокотники, поножи, кольчужные бармицы, стёганые подшлемники, да даже кожаные ремешочки — все делают что-то своё, что-то конкретное. И строго по образцам, по выверенным эталонам, иначе не примут, не оплатят даже материал. Выходит страшно эффективно. Нет необходимости обучать работника всем тонкостям ремесла, достаточно вдолбить в мальчугана пару деталей и вперёд — почти что кузнец. Куй себе, во славу Родины. — Аспен глянул на монеты Эйдена, тоже о чём-то задумался. — Я же, выходит, творю ощутимо медленнее, чем здесь наловчились. Ещё полгодика и, глядишь, отобью те взносы, что преподнёс местным мастерам за обучение.
— «Обучение»?
— Обучение. Да, это действительно немало. Бесспорно выгодное вложение. Меня не надо тыкать носом и стоять над душой, но интереснейшие технические решения, бесконечные нюансы металлургии, закалка, отпуск, травление… их секреты стоят много больше того, что я заплатил. И ещё заплачу, экипировав с ног до головы дюжину кирасиров. Ты, например, знал, что закалка клинка в крови — не пустые россказни?
Эйден помотал головой. Он не знал, даже если бы это были именно россказни.
— Вот! А ведь в крови тоже есть железо, оно взаимодействует с раскалённым металлом и может придать клинку особые свойства… Правда, как оказалось, в моче тоже есть железо, и в ряде случаев она подходит для закалки даже лучше любой крови.
— А меч, «закалённый в крови врагов», или там — девственниц… Было бы несравнимо проще выгодно продать, чем, скажем… «обсосанный» меч?
— Да. Бесспорно.
— Видел, почём нынче мешок муки? — Эйден звучно захлопнул футляр с серебром. — Я, как мельник, — он кисло усмехнулся, — пусть теперь и зажиточный, обратил внимание. Возвращался пару дней назад с деловой встречи. По этим жутким городским кручам. Немного под хмельком. Оступился и по крутой каменной лестнице, ступеньки боками считая, как не разбился — чудо, не иначе. Вылетаю, значит, кубарем меж домов, в переулок, не без воплей и ругани разумеется, а там… Ну точно нечисть. А я ведь нечто подобное повидать успел, потому долго не думал, кинул заклятия. Страх, потом Тень, потом… Потом разглядел, что «нечисть» в ужасе забилась под крыльцо. Хотя ни одно из моих заклятий и не сработало, пьян был, напомню.
— Издалека начал, но продолжай, заинтриговал. — Артефактик скинул затёртый кожаный фартук, сполоснул лицо из ведра и уселся на изрубленный пень, готовый слушать.
— И продолжу. Под тем крыльцом оказались дети, трое сорванцов лет семи-восьми. А за зверя или зверей я их принял из-за мешка, что самый мелкий в руках держал. Мешок извивался, трепыхался, всячески дёргался и шумел. Там были голуби, Аспен. Почтовые голуби, целый мешок, не все качественно додушены. А знаю я, что голуби именно почтовые, не только из их кипельной белизны, хоть там даже в ночи было видать — с голубятни птички. Просто в тот же вечер, и двух часов не прошло, ко мне в борделе прилепился на редкость навязчивый собутыльник. Мужик чуть не в голос рыдал, что два сына его у Карского вала врага отражают, а письма, мать их етить, всё не идут. В смысле — не летят, так как местные обычно пользуют именно голубей.
— Ну да, верно. Посыльному небось дней пять скакать, а хороший голубь часа за три с перешейка долетает.
— Ага. И представь — выделил ты сынам в путь клеточку с парой птиц, дабы чуть что — свежую весточку черканули. А ту весточку берут, да вместе с пернатым почтальоном варварски жрут грязные беспризорники. Ну то есть письмецо-то они небось не едят, вместе с лапами, должно быть, выкидывают. Но представляешь, какова ирония? Или как там её. Вот так массово си́роты и повадились голубятни разорять по всему городу. Курятники в предместьях попробуй обнеси — вон, псы гарондовы, вместе с ногами жопу откусят. А цивилизованные горожане к такому не привыкли, не ожидали такого. Понимаешь меня?
— Понимаю.
— И будет хуже? Сирот больше, голубей меньше. И чёрт бы с ними, с голубями, а вот почём мука нынче, видел?
У западной окраины Маньяри тёк прозрачный, полноводный ручей. Местные носили отсюда воду в верхние, более богатые районы города, зарабатывая этим на хлеб. Глинобитные хижины, теснящиеся в замшелой низине ручья, издали походили на выводок продрогших воробьёв. Такие же взъерошенные, неаккуратные, с чернеющими проёмами крохотных окошек, не затянутых даже
