– Да шо вы… как же… почему я-я-я? – забормотал и сочно шмыгнул носом хозяин.
При этом ещё выше подтягивая и так почти подпирающие грудь вытертые временем брюки. Оба на миг замолчали, слыша лишь недовольный говор разбуженных гусей. И лейтенант подтолкнул невесело встречающего усача вперед. А когда переступили порог кухни, почти воскликнул:
– Куда я попал?! Да у тебя тут как у киношного Штирлица. И рюмашка с картошечкой, сальцем. И полумрак для думок душевных. Только вот вместо его камина почему-то самовар того времени стоит.
– А я того… шоб чайком вот побаловаться, – опять пошмыгивая красноватым носом, попытался тот отвести внимание участкового хотя бы от «булькающей» паром фляги.
– Чаёк-то, к твоему сведению, гражданин самогонщик, даже в этих краях всегда был д-д-другого цв… цвета! – начал труднее справляться с говорливостью своего языка и слегка пошатнулся в равновесии лейтенант. – И ч-ч-ай-то… чаю такая з-з-закусь не нужна… Или у тебя другой? Давай попробую.
«Так выходит, шо он тоже уже клюкнул, подшофе», – подумал хозяин и слегка вдохновлённый этим разлил по рюмкам набежавший в кружку первач. С хитрецой, конечно: ему – под завязку, а себе – вдвое меньше, «шоб быть трезвее».
– Ф-ф-фу, какая гадость тёплая! – перекосившись в лице, спешно хватанул прямо пальцами кусочек сала участковый. Прожевал и добавил: – Так не пойдёт, гражданин… Луч-ч-чшее в районе село… Даже к фермам ас-с-сфальт. Комбайны амер-р-риканские, к-к-коровы из Австралии, птицефаб-б-брика немецкая… К-к-кафе, джипы, банкоматы и… твой с-с-самопал впридачу? Не-а, с-с-составляю протокол ад-мнарушения, т-т-точка!
Вновь побледневший от этих слов хозяин задёргал руками, зашмыгал носом и с виноватостью кота, только что укравшего с их стола часть закуски, опустил глаза. Но тут же поймал себя на мысли: «Да не менжуйся ты, участковый-то уже почти готов, поухаживай за ним ещё маненько». Сдержанно улыбнулся такой внутренней подсказке, наполнил уже слабеющим самогоном рюмки и нарочито просящим голосом произнес:
– Твоя правда, товарищ лейтенант! Потому признаюсь сейчас только тебе, зуб даю… Тут такая подляна, шо угораздило меня появиться на свет в аккурат в годовщину той ленинской революции. За то и нарекли Октябрём, по батьке Ивановичем. ей вот завтра 90 исполняется, а мне 65 годков. Ну и решил попраздновать, так сказать…
– Ну, ты экземпляр, Октябрь Иванович… почти ис-с-сторический! – от неожиданности даже трезвея, перебил его участковый. Подумал немного на столь непривычную для себя тему и стукнул донышком пустой рюмки по столу: – Наливай! За твой день рождения, живой п-п-памятник октяб-б-бского пер-р-рворота!
Когда же осушил и эту «тару», откинулся на стенку и чуть не задел сапогом работающий по необычному профилю самовар. Соскользнул спиной по извёстке на топчан и, уходя в подхрапывающий сон, заключил:
– Ладно… штраф-ф-фовать не буду, а п-п-продукт твой коф-ф-фискую!
Озадаченный поведением незваного гостя хозяин мысленно улыбнулся: «Какая ж нелёгкая у них служба-то, прям на износ». Облегчённо вздохнул, утирая мозолистой рукой пот с лица, и на миг задумался. То, что его не станут срамить в самый юбилей документально, это уже полдела. А вот как бы ещё и сохранить так нужный на завтра самогон? Посмотрел почему-то на кота, лениво отошедшего от милицейской фуражки к стоящему поодаль ведру, и оживился неожиданной мыслью. О так называемой и близкой для него «торговой пересортице».
Едва закончил эту пропитавшую всю комнату сивушным запахом работу, как начал подавать признаки просыпания лейтенант. Октябрь Иванович спешно провёл задуманные манипуляции и вернулся к гостю. Шмыгнул синевато-красным носом и предложил ему «покемарить здеся уж до утра». Но тот глянул на часы и спохватился:
– Да ты что! Моё дежурство уже закончилось… Давай свой продукт.
«Не забыл-таки, кровопийца!» – мысленно воскликнул хозяин и, подтягивая без нужды брюки, с нарочитой гримасой обиды кивнул на дверь:
– Там, на выходе из шалаша… поставил, шоб остужалась.
Не до конца взбодрившийся участковый отодвинул его рукой и первым вышел из комнаты. Тот ещё не успел сзади включить свет в тёмном проходе, как всё время выжидавший за дверью гусак с шипением вытянул вперёд шею и с вздыбленными крыльями кинулся к лейтенанту.
– Кга-га-га… г-г-гад ты сапожный! Думаешь, раз власть, то и обижать всех нас можешь, га-га-га-а-а?! – хватанул его что есть силы за галифе и потащил к гусиной стайке. Мол, погогочите теперь и вы над этим смельчаком.
Тот от неожиданности попытался отскочить в сторону и споткнулся у самой пятилитровой баклажки. Растерянно зацепил её за ручку и почти на полусогнутых, поправляя другой рукой фуражку, матерно ринулся на улицу. Из наиболее приличных слов хозяин с гусаком только и услышали от него:
– … люблю твою мать, Октябрь, вместе с революцией той, гусями и самогоном. Всех вас… оптом и в розницу!
«Насчёт последнего-то, шо в баклажке, ты молоде-е-ец. Сделал, как я захотел», – весело подумал хозяин вслед шмыгнувшему за калитку лейтенанту.
Вернувшись на кухню, устало присел на топчан и словно ушёл за границу сновидений. Даже супруга не стала спозаранку будить: пусть, мол, вдосталь отдохнёт хотя бы в день своего юбилея. Накинула на себя рабочий халат и первым делом решила подоить их кормилицу-корову. Глянула на место, где стояло ведро, и удивлённо пожала плечами: «Не подарил же он его этому галифэшнику». Огляделась вокруг посапывающего мужа и вышла в шалаш.
Отрешённо протирая заспанные глаза, взялась за ручку своей привычной ёмкости и мысленно буркнула: «Чё это, старый, сюда налил-то?.. А-а-а, видать, ненужную воду из самовара, пра-а-авильно». Уже на ходу открыла крышку и вылила содержимое в вырезанное из большой автопокрышки корыто. Гуси с весёлым гаганьем подошли к нему, остановились и небывало замолчали. Она же, тарабаня пустым ведром, поспешила к бурёнушке. А когда вернулась, Октябрь Иванович проснулся от дверного скрипа, потянулся вальяжно и посмотрел на жену.
– Ты случаем не маг, дедуля?! – воскликнула она. – К твоему рождению даже коровье молочко каким-то странным стало, сходу киснет, чё ли… А гуси, так те вооще от твоей воды отвернулись.
– Какой ещё там воды? – шевельнул он улыбкой усов.
– Да из ведра же, которое ты зачем-то в шалаш отсель переставил.
– И ё-ё-ё… пэрэсэтэ! – до надрыва гортани выкрикнул тот и, едва не сбив с ног пышнотелую жену, кинулся в шалаш. – Там же пер… пер-р-р-ресортица… самогон от мента спря-я-ятан!
«Ну, и прытким стал дед. Таким не помню его даже в дни нашего пацанства, когда убегали от сторожа колхозного сада», – ничего пока не понимая, весело подумала Клава. Но тут же услышала в свой адрес через настежь распахнутые двери более понятное обвинение:
– И ё-ё-ё… пэрэсэтэ! Та ворона накаркала, а эта, домашняя… эта всю мою ночную работу гусям под хвосты…
Потерявший речевой ориентир, Октябрь Иванович шмыгнул носом и с дрожью в коленях присел у корыта. Увидел там остатки перемешанной с водой и птичьим помётом самогонки и покрылся холодным потом. Он застил ему глаза, покатился по обвалившимся щекам к уже и так увлажнённым ноздрями усам. «Вот подля-я-яна! – сдерживая смех и слёзы, подумал юбиляр. – Лучше бы отдал её лейтенанту заместо той воды… Глядишь, и меня бы сегодня угостил. А так не осталось старику даже запаха родного».
Разозлился вконец, взял ножовку и полез на дерево, где и сдержал своё вечернее слово. А ту, домашнюю «ворону», которая сейчас проплакивала свою виноватость, наказал по-другому – лишил её доступа к своей рублёвой заначке.
Сигнальный лист
Небывало трудное для бывшего работника цирковой арены решение он принял с вынужденной осознанностью. Ввиду срочного переезда к нему разведённой дочери с годовалой девочкой потребовались и отдельная комната, и особые житейские условия. Поэтому привыкший молчаливо пыхтеть трубкой Кюфарян с пониманием отнёсся даже к тому, что теперь придётся получать удовольствие курильщика уже не в квартире. А вот как быть с медвежьим макаком, который отслужил вместе с ним более чем положенный нормативами срок? Подошёл после ночных размышлений к его занимающей целый угол клетке, присел на стул и вполголоса произнёс:
– Здорово, бра-а-ат!
Тот радостно запрыгал по декоративным деревьям и полкам своего жилища, выдавая вполне мелодичные трели и щебет чуть ли не порхающих за окном птах. его хозяину даже показалось, что этот почти бесхвостый и кареглазый питомец чувствует сейчас себя словно на ринге, потеряв половину десятикилограммового веса. «Как всегда, так весело готовится к нашим очередным утренним играм», – подумал он и с болью в сердце дал ему жестом команду остановиться. Молча открыл решётчатую дверцу и, когда тот привычно заскочил к нему на колени, погладил его по лысеющей с возрастом голове и тихо наполнил комнату непривычными даже для неё словами:
