– Послушай, дорогой мой Ник, и пойми. Мы ведь, забодай циркач осу, славно отработали с тобой четверть века на манеже. Вместе и незаметно стали терять на нём зубы, волосы… За это мне и подарили тебя для совместного, в своём роде, проживания.
По-отцовски обнял его, чтобы смягчить свои удары прямо по сердечку этого маленького существа, и тяжело выдохнул:
– А теперь вот настало время выбора… Теперь я должен отдавать всё внимание внучке, лишая при том тебя обезьяньих радостей и свободы. Но поступить так по отношению к любимому воспитаннику не смею. Буду просить администрацию цирка снова взять тебя, как заслуженного отставника, под свою житейскую опеку…
Ник резко вывернулся из-под лежащих на его плечах рук кормильца, сполз на пол и растерянно замер. Покрывающий его тело тёмно-коричневый мех заметно вздыбился. Безволосое лицо покраснело, как будто он упал с манежного велосипеда прямо перед смеющейся над ним публикой.
«Вот и довёл пацана, забодай циркач осу, до обезьяньего стресса… еле сдерживает негодование, – мысленно заключил, виновато глядя на него, Кюфарян. – Управляй так женщины своими эмоциями, насколько бы жизнь в наших семьях стала спокойнее». А его опять погладил по разгорячённой голове и сбивчивым от волнения голосом сказал:
– Ну, прости меня, Ник, забодай циркач осу… Я же… я буду тебя, родной мой, навещать… обязательно буду.
«Да лучшей я к веткам придомного тополя присохну, чем буду скалиться в общаге», – почти по-мужски буркнул тот. С грустным пониманием вскинул на хозяина карий взгляд и тихо удалился в клетку. Чтобы попросту хоть обезьяньим умишком осмыслить ему сказанное. А удручённый столь необычной встречей с мохнатым питомцем воспитатель пошлёпал в свою комнату. Оставив за собой след невольно натёртого тапочками ламинат-пола, прилёг на диван и попытался успокоиться погружением в сон. Но он не пришёл.
Из смежной комнаты донёсся раздирающий сердце крик, какого не бывало даже в большом многоголосом цирковом хозяйстве, и Кюфарян встрепенулся. «Плаксивая какая-то приехала внучка, болезненная», – забеспокоился так тяжело и только сейчас примеряющий на себя статус деда хозяин квартиры. И, не зная ещё своей роли в этой новой для него жизни, стал нервно расшаркивать по комнате самые угрюмые мысли. При этом всё интенсивнее потирая руками краснеющую в поту лысину. А уже к вечеру она воспалилась так, что его охватил стучащий остатками зубов озноб, и пришлось вызвать «скорую».
Но эта медслужба показала прыть иную. Прибыла аж спустя три часа, когда дочь вытерла на отца почти треть спрятанной от непредсказуемости макака бутылки водки.
– Не судите нас, пожа-а-алста… Вызовов поступает выше головы-ы-ы, а каждая третья машина в ремо-о-о-онте, понимаете ли, – словно пропела быстроногая докторша и кивнула помощнику.
Тот, такой же шустрый и обходительный, надел на руку Кюфаряна электронную манжетку. Посмотрел на бегающую кверху стрелку шкалы и почти сразу молча дал врачу понять, что артериальное давление в норме. Достал из саквояжа такой же, на батареечке, градусник. На что наблюдающая за ними хозяйская дочь заметила:
– А температуру я буквально перед вами замеряла, удалось с 39 с половиной сбить лишь на один градус.
– Да нет, уже меньше 38, – глянул на свой прибор малоразговорчивый медбрат.
– У вас же он электронный, на целое деление искажение даёт, – убирая со лба прядь смолистых волос, сдержанно заметила дочь.
– Ну, ничего уже, тенденция пошла положительная, – теперь отвергла её подозрения, не поднимая головы от заполнения «сигнального листа участковой поликлинике», сама докторша.
– Конечно, только без укола анальгина с димедролом тут вряд ли обойдёмся, – продемонстрировала свои медпознания дочь Кюфаряна.
– Что вы! – повысила голос вскинувшая на неё усталый за смену взгляд круглолицая врачиха. – У меня осталось-то их всего по две ампулы. А сейчас вот ехать к ребёнку… Нет, такому пожилому отдать не могу, парацетамольчику ему будет достаточно.
«До чего я дожил, забодай циркач осу? Даже уколы на моей старости уже экономят!» – пронзил себя обидой ветеран и отвернулся лицом к стене. А медики собрались под растерянный взгляд его дочки и спешно направились к выходу. Но едва приблизились к двери, как подслушивающий их Ник вдруг чудом выскочил из клетки и перегородил оставшийся путь. «Ишь, какие спрытные… ветеринары в цирковом животнике, и те внимательнее были!» – оскалив обезьяньи зубы с двумя клыками, пробурчал он понятным только для себя языком. Принял позу точно ожившей в парке скульптуры защитника революции и стал делать отталкивающие от себя движения густошёрстными руками. Словно возвращая с визгом медиков назад, к больному.
– Ты что, Ник?! Людей-то по-любому надо выпустить, – опешила хозяйская дочь.
Она попыталась встать меж ними и закрывшим собой дверь макаком. Но он ещё больше завизжал, запрыгал. Остановить его смог лишь нежданно прилетевший из комнаты стон Кюфаряна. Медики в недоумении переглянулись и неохотно вернулись к ставшему багровым больному. Тот водил рукой по грудине и, не поднимая на них глаз, прошептал:
– Какое-то жжение появилось, аж до левой руки доходит.
«Вот те и пар… пар… цэт… тьфу ты, не только язык об это название пилюли сломаешь, но и голову», – подумал вспотевший от обезьяньего перенапряжения макак и молча ретировался в клетку.
Медбрат стал вытаскивать из сумки всё тот же тонометр, но хозяйская дочь его опередила:
– Да не надо вашей игрушки, давайте это сделаем нашим ручным.
Докторша согласилась, послушала, сбила давление и пришла к выводу о немедленной госпитализации в кардиоцентр. его дежурный врач организовал экспресс-обследование пациента и, не отводя взгляда от полученных результатов, спросил у него:
– Выпиваете, батенька?
– В смы-ы-ысле… воду? – растерянно протянул тот.
– Да нет, водочку или что там ещё.
– Ну, по праздникам маленько. А бывает, чо и пятница переходит в питницу.
– Это хорошо, – серьёзно заметил врач. – ещё бы вам не курить.
– Уже лет тридцать даже запах не переношу… А к чему это вы?
– К тому, что одна из предсердных артерий забита у вас примерно на девяносто процентов холестерином. Надо срочно оперировать, – и врач перевёл взгляд на молодого, только что привезённого из хирургии мужчину. – Вот у него всё наоборот, заядлый курильщик не потребляет ни грамма спиртного. В результате аналогичная с вашей, батенька, артерия оказалась хрупче пластика на морозе… Пришлось делать шунтирование, менять её, вскрывая грудину.
– И мне т-т-тоже хо… хотите так? – стал заикаться побледневший Кюфарян.
– Почему ж? если говорите правду, то ваши сосуды, батенька, должны быть эластичнее, пригожими для введения специального зонта. В общем, завтра посмотрим.
И врач не оговорился. Смутновато, но подглядеть этот процесс довелось также самому пациенту. «Чем же это, забодай циркач осу, для меня закончится?» – не без боязни посмотрел на монитор он. А когда начал провожать взглядом поднимающееся по его артерии от бедра к сердцу подобие червячка, насторожился почти до беспамятства. Приоткрыл глаза лишь в самый кульминационный момент. Непосредственно у сердца этот «червячок» слегка разбух в артерии, и словно дремавшая в ней кровь весело зациркулировала по своему природному маршруту.
– Не знаю, кого вы должны благодарить, батенька, – вскоре заглянув в послеоперационную палату, с улыбкой резюмировал врач. – Но привезли вас сюда очень вовремя… Так что непременно благодарите её или его.
– Получается, чо его, медвежьего мака-а-ака, – задумчиво вымолвил осчастливленный такой врачебной фразой пациент. – Обезьянку благодарить должен буду.
Немую паузу нарушил лишь кашлянувший сосед по койке, на которого подействовали вчерашние слова врача о судьбе курильщика. «Неужели он так перепугался, что в его душевно-мозговой аппарат аж обезьянка забралась?» – выпучив на Кюфаряна бегающие глаза, подумал хирург и на всякий случай деликатно ему рекомендовал:
– Вот полежите пару-тройку дней, и надо бы ещё невропатологу показаться, анализы дополнительные… на самочувствие сдать.
А тот наоборот посчитал, что именно доктор от усталости «пургу гонит, раз такую фигню предлагает». Да и не стал его уже слушать, зациклился на теме другой – как же ему теперь и когда претворять задуманное по переселению Ника. Мучился этим вопросом до самого возвращения домой. Дочь от радости накрыла чуть ли не праздничный стол. И уже за чаем, едва послышался голосок проснувшейся малышки, серьёзно сказала:
– Знаешь, пап, как говаривает твой сбежавший «бэушник»-зять, давай-ка «перетрём» сейчас… короче, я хочу поговорить о Нике…
Но тут же послышался из спальни детский плач, и она побежала к девочке. Вернулась с ней на руках и улыбчиво посмотрела на отца. «Ну, вот и закончился наш с обезьянкой антракт, забодай циркач осу, пора выходить на арену», – отставив в сторонку кружку с недопитым чаем, подумал он и тревожно-притихшим голосом произнёс:
