я его не видел за последние десять дней. Арбэтнот питает надежду, что королева не предала нас, но что она испугалась и т. д. Если они уйдут или их заставят уйти в отставку, я решил на несколько месяцев удалиться и даже наметил место куда».
В эту опасную пору Свифт, размахивая копьем своего неистощимого и мрачного юмора, наносит налево и направо удары политическим врагам ториев. Он видит тактическую задачу в том, чтобы изолировать слабовольную и нерешительную королеву от дурных влияний. После отставки герцогини Марльборо в доверие к Анне входит больше всех герцогиня Сомерсетская. Поддерживая политику вигов, герцогиня Сомерсетская являлась вдохновительницей большинства нападков палаты лордов на министров ториев. Рассчитывая пресечь причиняемое ею зло, Свифт написал злой памфлет «Виндзорские поброчества». Здесь он использовал старую форму «Предсказаний Исаака Бикерстафа», и обрушился с рядом издевательств, высмеивая красно-рыжие волосы герцогини Сомерсетской и упрекая ее в соучастии в убийстве ее мужа.
Придворные друзья Свифта, в том числе и миссис Мэшэм, другая фаворитка королевы и сторонница ториев, не советовали издавать «Виндзорские пророчества» из опасения, что королева рассердится на Свифта.
Но было уже поздно. Издатель отпечатал памфлет и успел раздать несколько книжек, прежде чем Свифт запретил распространение памфлета.
Памфлет попал в руки герцогини Сомерсетской, и Свифт не замедлил испытать на себе ненависть фаворитки, которую он смертельно обидел и которая были влиятельнее при дворе, чем все министры, вместе взятые.
Когда дело ториев казалось уже проигранным, неожиданно произошел перелом к лучшему. Чтобы победить сопротивление (палаты лордов, в которой виги имели незначительное большинство, министерство прибегло к назначению двенадцати новых пэров-ториев.
Свифт записывает с удовлетворением в дневнике: «Королева пожаловала не более и не менее как 12 новых лордов и. отстранила лорда Сомерсетского. Наконец, она проснулась…»
Под новый 1712 год Свифт радостно сообщает Стелле, что герцог Марльборо отстранен от всех должностей. «Марльборо говорит, что он ничего так не желает теперь, как найти способ смягчить доктора Свифта».
Действительно, пропаганда Свифта в пользу мира продолжалась. Издатель переиздавал памфлет «Поведение союзников», и памфлет этот расходился с необычайной быстротой.
Желая положить конец расколу в лагере ториев Свифт выпускает новый памфлет «Советы членам Октябрьского клуба», в котором характеризовал ошибки и пороки крайних консерваторов. «Они привыкли у себя в деревенской глуши тянуть октябрьское пиво и неистово спорить о политике в захудалой таверне, они и тут хотят продолжать это занятие, доводя нас до крайности».
Этот памфлет привел к добровольному закрытию клуба. Еще одну незаменимую услугу правительству ториев — оказал Свифт.
Укрепление ториев было все же относительно. Неудачи на войне, финансовые затруднения, движения оппозиции — все это необычайно осложняло внутреннюю и внешнюю политику Англии.
В эти годы Свифт, оставаясь официально бедным приходским священником, фактически играл руководящую роль в правительстве. Недаром один из лучших его английских биографов, Форстер, называет Свифта «министром без портфеля». Он был бойцом за определенные политические интересы, и меньше всего его можно упрекнуть в том, что он стремился к власти во имя каких-либо корыстолюбивых целей. Оя, оказывавший благодеяния многим нуждавшимся в его помощи людям, в том числе и некоторым из его былых друзей, вятских литераторов, жил только на те средства, которые давал ему его ларакорский приход. Для себя лично он не извлекал из своей тяжелой деятельности никакой пользы. Он был до того щепетилен, что поссорился с Гарлеем (лордом Оксфордом), когда этот министр прислал ему с государственным секретарем Люисом некоторую сумму денег.
«Сегодня я видел Люиса — сообщает Свифт в одном из писем к Стелле, — он показал мне письмо Гарлея, в котором тот пишет, что очень хотел бы помириться со мной, но я ответил Акинсу, что я жду более определенных и более удовлетворительных извинений, т. к. если позволить господам министрам забываться, то с ними невозможно будет иметь дела».
В другом письме Свифт пишет: «Эти министры — самые милые люди на свете. Я иногда довольно плохо, обращаюсь с ними, может быть они когда-нибудь отплатят мне. Они называют меня Джонатаном. Я никогда не знал министров, которые сделали бы что-нибудь существенное для тех, кто с ними близок, и кто был их товарищем по развлечениям. То же самое, наверно, будет и со мной».
В эти годы энергичнейшей государственной деятельности Свифт осуществляет сокровенную мечту своей молодости: с ним. безродным плебеем, эти важные господа обращаются как с равным. В его отношении к этому факту мы наблюдаем известную двойственность: с одной сморены, Свифт презирает этих честолюбивых людей, которые личные интересы ставят выше интересов народных; с другой стороны, ему льстит, что знатные лица ищут его близости, что королева порой бросит ему фамильярное слово, что его зовут на пышные обеды, ужины и банкеты.
Больше всего он боится, чтобы кто-нибудь из лордов не отнесся к нему пренебрежительно, чтобы не поставили ему тем или иным способом на вид различие в ранге.
«Я говорил Гарлею, что никогда не признаю, чтобы то, что называется рангом, устанавливало какую-нибудь разницу между людьми. Я сказал, что в наших отношениях я буду смотреть на него всегда только как на человека, которого я люблю».
Когда однажды во время обеда с Сент-Джоном Свифту показалось, что Сент-Джон был сдержан по отношению к нему, он отправился к нему и потребовал объяснения: «Я даже от коронованной особы не мог бы этого перенести и такой ценой не хочу пользоваться милостью кого бы то ни. было». Сент-Джон отнесся к этому очень хорошо, — пишет он Стелле, — и сказал, что я прав и что единственная причина его сдержанности была ужасная усталость».
Вообще говоря, Свифт уже слишком хорошо знает людей в этот период своей жизни, чтобы обольщаться какими-нибудь слишком большими надеждами на их счет.
Но он упивался тем, что говорил с министрами, лордами и приближенными королевы, как с равными. Он принимал посетителей и просителей в салонах и канцеляриях министров. Он делал много добра людям, не ожидая от них благодарности. Он покровительствовал бедным талантливым поэтам, он горячо вступался за обиженных и не стеснялся громко выражать свое негодование, когда трудно было восстановить справедливость.
В «Дневнике для Стеллы» мы видим по отдельным фразам и заметкам облик Свифта в этот блестящий период его жизни, когда он был в зените политической и литературной славы. Его правильное красивое лицо светилось энергией, а чудесные синие, проницательные глаза, выглядывавшие из-под густых бровей, производили особенно сильное впечатление на окружавших. Приподнятые кверху углы рта обличали живое остроумие, тонкий и насмешливый юмор.
Шли месяцы за. месяцами, и лорд Болингброк и Гарлей не
