Я перевел взгляд на женщин – те все так же сидели в темноте и курили сигарету за сигаретой, ни одна не танцевала. Казалось, они не понимают смысла происходящего. Они были шокированы. Одна хихикала. Их друзья, почти голые, потные, прыгали в центре паба, пока они сами сидели здесь.
«Громче!», – крикнул Ник Гриффин, но Нил не услышал, и Нику Гриффину пришлось подойти к нему. Мне не было слышно, о чем они говорят, но похоже, что Нил говорил, что громче больше нельзя. Громкость и так уже была максимальной.
Мне стало казаться, что прилично одетых людей стало больше, но я понимал, что это впечатление ошибочно. Неужели они подошли только к финалу? Они стояли обособленным кружком, как и раньше. За последние пятнадцать минут ни один из них не отошел, не пошел к стойке или в туалет. Они стояли как вкопанные и наблюдали за толпой.
Нил решил повторить свой хит. Когда он вновь кончился, переставил иголку и все пошло по новой.
Две пинты пива и пакетик чипсовСмерть черномазым! White Power!Смерть черномазым! White Power!Смерть черномазым! White Power!
И вот все кончилось. И тут Дуги внезапно начал сходить с ума. С другого конца паба донесся дикий вопль, я посмотрел туда и увидел Дуги, размахивающего над головой барным стулом. Кто-то упал, опрокинулся столик вместе со стоявшими на нем кружками. Дуги схватил другой стул, но потерял равновесие и повалился на соседний стол. Разбитого стекла прибавилось.
К Нилу подошел Ник Гриффин, остановил пластинку и выключил проигрыватель. Пати закончилось. В углу я заметил Фила. Он давно отрубился и спал, сидя у стены на полу.
ДУГИ, ДУГИ, ДУГИ.
Это говорил Нил. Он практически шептал: нежно, ласково, вкрадчиво.
Дуги, Дуги, Дуги.
Я все еще не мог понять, что же случилось между тем моментом, когда Дуги размахивал над головой стулом, и моментом теперешним, когда Дуги прижимал меня к фонарному столбу. Вот момент, когда Дуги держал меня за горло, я помню очень ясно. Помню, как я посмотрел Дуги в глаза и подумал, что взгляд его – не слишком приятный, и что стать другом Дуги шансов у меня немного. Еще я думал о тех словах, что говорил Нил, брат Дуги. Увидев, как Дуги колотит меня о фонарный столб, Нил решил вмешаться.
Дуги, Дуги, Дуги.
Нил говорил очень мягко, и это возымело желаемый эффект. Дуги перестал колотить меня о столб и прислушался. Со стороны это выглядело таким образом, словно Нил зовет кого-то, кто находится очень далеко – на другом конце длинного туннеля, например.
«Дуги», – сказал Нил, «не нужно этого делать, а?«
Дуги обернулся и посмотрел на брата. Он был очень внимательным.
«Дуги», – сказал Нил, – «этот человек – хороший человек. Он – наш друг. Он – один из нас. И если ты отпустишь этого хорошего человека», – продолжал Нил, – «мы пойдем еще выпьем, а потом, если будешь хорошо себя вести, я разрешу тебе кинуть камень в витрину индийского ресторана».
Закидывать камнями индийские рестораны, магазины или, на худой конец, просто дома – это было их излюбленное вечернее времяпрепровождение. Дуги улыбнулся – тупой, во весь рот улыбкой – и отпустил меня.
Что было потом, я не очень хорошо помню. Мы слонялись по городу, заходили в какие-то дома, в основном очень бедные дома, встречали новых людей, в том числе троих в эсэсовской форме. К тому времени я уже выполнил данное себе обещание напиться, плюс вдобавок ко всему продолжал отравлять организм всем, что мне предлагали выпить. Причем этого всего было много. А потом – пустота. Ничего. Потом я вообще ничего не помню. Мое следующее воспоминание относится уже к утру, когда я проснулся, чувствуя себя ужасно, в какой-то грязной комнате какого-то дома. Там жили Нил и Дуги, у них даже не было отопления и было разбито окно, через которое, казалось мне почему-то, мы и вошли. В доме была только одна кровать, на которой спал гость, то есть я. На полу вокруг меня спали больше двух десятков скинхэдов, тех самых, из паба. Они еще спали. Вонь в комнате стояла просто кошмарная.
А разбудил меня Нил. На завтрак он предложил мне банку пива. Только сейчас я заметил, что в ногах кровати лежит несколько упаковок пива; Нил хотел знать, не возьму ли я одну с собой.
Домой я уехал позже, днем.
Впоследствии я еще продолжал наблюдать за Национальным Фронтом – я считал, что это важно для моего исследования. Несколько раз я общался с Ником Гриффином, принимал участие в нескольких демонстрациях, слушал речи после них. Мне посылали новые партийные газеты и журналы – не домой, к тому времени я переехал, а по месту работы, но, как я узнал позднее, на работе коллеги были так шокированы, что отослали их назад – вместе с соответствующим комментарием. Но на самом деле большую часть того, что я хотел знать о Национальном Фронте, я узнал тем вечером на пати. И это имело мало общего с политикой. Это было связано с толпой.
Иэн Андерсон был абсолютно прав, когда говорил, что футбольные стадионы – идеальное место для набора новых членов; вероятно, он также знал, что место это поставляет особенных членов, тех, кто знает, если не сказать – прошел подготовку, как вести себя, будучи частью толпы, готовой к насильственным действиям толпы, пусть даже толпы, далекой от политики. Вероятно, знал он и то, что толпа – самое грозное оружие революционера. Именно поэтому все проводимые Национальным Фронтом мероприятия – пати, демонстрации, пропаганда – были нацелены на создание толпы, а уже потом придание ей политических взглядов. Правда, нельзя сказать, чтобы прилично одетым молодым людям из руководства это очень уж хорошо удавалось – не так много было у них последователей. Но главное о толпе они знали; они уважали толпу. Они знали, что толпа – ее мощная, грозная, неконтролируемая сила – живет в каждом из нас. Пусть и не всегда себя проявляет.
КЭМБРИДЖ
Теперь я хочу рассказать о том, что это такое – ожидание гола.
В январе 1990 года, вечером, я присутствовал на игре на маленьком стадиончике Эбби Роуд, что на окраине города. Это был матч одного из последних кругов Кубка Англии, состязания, в котором «Кэмбридж Юнайтед» – клуб из четвертого дивизиона – прошел дальше, чем его суппортеры могли даже мечтать. Эта игра была переигровкой: три дня назад «Кэмбридж» совершил историческое путешествие на Ден и сыграл с «Миллуоллом» вничью. Сегодня решалось, кто пройдет в четвертьфинал. Ни одной команде из четвертого дивизиона еще не удавалось пробиться в четвертьфинал.
Войдя на стадион, я занял место среди суппортеров, притиснутых к ограждению неподалеку от центральной линии. Мне потребовалось несколько минут, чтобы протиснуться на позицию, с которой мне никто не загораживал обзор, и раз заняв ее, я уже не уступил ее до самого конца. Пришел я один. Слева от меня оказался мужчина лет пятидесяти, весь в этаких приветливых морщинах, источающий вокруг себя запах американских сигарет, с пепельными бровями и желтыми от никотина зубами. Сзади стояли трое парней – один, чтобы сохранить равновесие, положил руку мне на плечи. Справа – девушка с приятелем, блондинка лет двадцати с небольшим. Остальные – дети, полицейские, стюарды – остались позади, впереди были только ворота, преграждающие доступ на поле.
За «Кэмбридж» я не болел; я пришел из чистого любопытства («Миллуолл» впервые играл в Кэмбридже), но игра настолько меня захватила, что я сам удивился. Спустя пару минут я уже хлопал в ладоши и даже пел вместе со всеми – и мой слегка высоковатый голос казался мне таким же чужим, как голоса людей, окружавших меня. Я стонал, когда толпа стонала; когда все вдруг подавались вперед, я инстинктивно хватался за стоящих рядом, чтобы устоять на ногах. Когда толпа двигалась назад, люди вокруг точно так же хватались за меня. Я едва успел войти с улицы, как сразу попал в ситуацию необычной близости, и хотя сказал окружавшим меня людям не более пары слов – было так тесно, что заводить разговор было нереально – что-то возникло между нами. Что-то, почувствовал я, связывает всех здесь присутствующих: все девять тысяч зрителей, плотно стиснутые в тесном пространстве, ждали гола.
Каазалось, мы станем его свидетелями уже в самом начале. «Миллуолл» играл тогда в первом дивизионе, но инициативой завладел «Кэмбридж», пусть стиль его игры и не слишком радовал глаз. Его футболисты, не особенно техничные, играли агрессивно, крепко стояли на ногах и редко теряли мяч. И они не стеснялись бить по воротам. Уже в первые три минуты голкипер «Миллуолла» трижды вступал в игру, причем один раз лишь кончиками пальцев он сумел перевести мяч на угловой. Еще через две минуты мяч попал в штангу. Еще через десять – в перекладину.
Я наблюдал за вратарем. Его звали Кит Брэнаган, и это был его первый матч против «Кэмбриджа» с тех пор, как «Кэмбридж» продал его в «Миллуолл» за весьма круглую сумму – самую круглую, которую получал когдалибо «Кэмбридж» за своего футболиста. Возможно, здесь таился скрытый подтекст – Брэнаган показывал зрителям, чего они лишились в его лице – но скорее всего, будучи отличным вратарем, он просто отлично играл. Так как футболисты «Кэмбриджа» непрерывно атаковали, Брэнаган был самой заметной фигурой на поле. Впрочем, вскоре у меня появилось чувство, что дело не только в его таланте: казалось, какая-то таинственная сила – более могущественная, чем талант Брэнагана – охраняет его ворота. Мне стало казаться, что гола не будет, а если все-таки будет, то это будет просто неестественно.
