Я наблюдал за вратарем. Его звали Кит Брэнаган, и это был его первый матч против «Кэмбриджа» с тех пор, как «Кэмбридж» продал его в «Миллуолл» за весьма круглую сумму – самую круглую, которую получал когдалибо «Кэмбридж» за своего футболиста. Возможно, здесь таился скрытый подтекст – Брэнаган показывал зрителям, чего они лишились в его лице – но скорее всего, будучи отличным вратарем, он просто отлично играл. Так как футболисты «Кэмбриджа» непрерывно атаковали, Брэнаган был самой заметной фигурой на поле. Впрочем, вскоре у меня появилось чувство, что дело не только в его таланте: казалось, какая-то таинственная сила – более могущественная, чем талант Брэнагана – охраняет его ворота. Мне стало казаться, что гола не будет, а если все-таки будет, то это будет просто неестественно.
В первом тайме счет открыт не был; в перерыве все видимо расслабились. Стало как-то больше места – казалось, в невозбужденном состоянии суппортеры уменьшились в размере. Они перестали метаться туда-сюда, отпала необходимость лезть впереди стоящему на плечи. Касаться кого-либо теперь выглядело неправильным. Стало возможным разговаривать; правда, разговаривать все равно правильным не казалось. Да и что можно сказать незнакомым людям, кроме пары ничего не значащих фраз? Разговаривали только друзья и парочки. Чужие снова стали чужими. Наша прайвэси была восстановлена.
И игра возобновилась.
Второй тайм начался в том же ключе, что и первые сорок пять минут – брутально и безрезультатно. Игроки «Кэмбриджа» без устали носились по полю, но как они дотянут до конца матча, играя Этаком темпе, казалось непонятным. Они играли с упором на физику – плюс постоянно фолили – и я подумал, что если они не забьют в первые пятнадцать минут, то не забьют вообще. Они просто выдохнутся; тогда им останется мечтать о новой нулевой ничье. И этим все и кончится: второй нулевой ничьей.
Но я ошибался. Прошло уже двадцать пять минут, а футболисты «Кэмбриджа» все не выдыхались. Еще один удар потряс штангу – четвертый по счету – и еще раз спас свои ворота голкипер «Миллуолла».
Насколько я понимал, эта игра представляла собой то самое, что принято называть «настоящим английским футболом». В ней, или в зрителях, не было ничего необычного. Да и сам матч, хотя и был очень важным для «Кэмбриджа», во всех других аспектах был не более чем провинциальным зрелищем в обычный январский будний вечер. Даже число зрителей было обычным – если не сказать больше: Эбби Роуд – стадион маленький, его вместимость составляет не более двадцати процентов от вместимости стадионов клубов первого дивизиона. И тем более не могло быть ничего необычного в атмосфере матча.
В любом виде спорта считается в порядке вещей, когда болельщики ведут себя таким образом, как они не ведут себя в обычной жизни: прыгают, кричат, ругаются, обнимаются, целуются во всеобщем экстазе. Таков спортивный азарт, и демонстрировать его так же важно, как и быть его свидетелем. Но ни в одном другом виде спорта не ощущаешь себя настолько «сроднившимся» с игрой, как когда смотришь на трибуне английский футбол. Это ощущение настолько сильно, что любой незнакомый с этой игрой человек назвал бы его «брутальным». А те, кто не находят его брутальным, как раз и есть люди, настолько «погруженные» в традиции английского футбола, что они знают, чего ожидать, а потому просто не в состоянии заметить, насколько поведение футбольных суппортеров (даже в обычной жизни) отличается от того, что принято считать нормой. Когда я впервые пришел на Уайт Харт Лейн (один), едва судья дал финальный свисток, как люди кинулись на выход: посмотрев туда, я подумал, что более опасного выхода не видел ни разу в жизни – это был узкий проход с крутыми ступенями по другую сторону. Но ждать или выбирать возможности не было; людской поток подхватил меня и понес. Я не мог ничего сделать. В голове крутились слова «паническое бегство». Меня прижали к ограждению, внезапно обнаружившемуся сбоку, мне пришлось изворачиваться, чтобы не переломать об него ребра, как вдруг вместе ее всеми я чуть не полетел вперед, вниз по лестнице. Я обернулся: все отчаянно матерились, кто-то, получив локтем по лицу, пытался ответить кулаком. К чему я об этом рассказываю? К тому, что хотя этот момент и не относился к самой игре, он был «актом покидания игры». Так, подумал я, ведут себя животные, но подумал отнюдь не в метафорическом смысле. Именно так ведут себя животные – стадные. Бараны, например, или коровы, лошади.
Ключевым моментом в любой дискуссии о толпе является фраза, что в толпе множество совершенно разных людей перестают быть множеством совершенно разных людей и становятся единым целым – толпой. Есть даже выражение такое – «человек толпы». Выражение очень правильное: это происходит тогда, когда действия разных индивидуумов становятся настолько идентичны, что о них можно говорить как о действиях одного организма, определять их одними глаголами и подлежащими. «Они» «Масса людей» «Толпа» Английский футбол как раз и предполагает, что зритель становится «человеком толпы»; на хорошем матче, матче с «атмосферой», это само собой разумеется: это входит в цену билета. Но все равно, это больше, чем обычная толпа.
Футбольные трибуны устроены таким образом, что у вас возникает ощущение тесного физического контакта. Они похожи на загоны для скота, со всеми необходимыми атрибутами: с воротами, закрывающимися за ними; с ограждением, препятствующим им уйти (выбежать на поле); с помещением, где можно утолить простейшие потребности (голод и жажду); и, наконец, с местом для отправления естественных надобностей. Помню, как однажды на Ден прорвало единственный работавший туалет, и по ступеням на трибуне текла моча, а давка была такой сильной, что мне пришлось поджать ноги, чтобы не потерять ботинки, и я с ужасом представлял, как мои ноги в шерстяных носках погружаются в эту теплую, дымящуюся на прохладном воздухе жидкость. Условия кошмарные, но необходимые: если их улучшить, ощущения станут менее сильными. Я слышал, что на многих стадионах, после того как их покидают суппортеры, их чистят, окатывая их водой из шланга: еще одна явная аналогия с загонами для скота. Поэтому то, что возникает на трибунах футбольного стадиона, правильнее называть не толпой, а стадом, и это ощущение неизмеримо сильнее, чем в любом другом виде спорта, чем в любые моменты вашей повседневной жизни.
Здесь, в Кэмбридже, вечером во вторник, я – чужой среди чужих, но от этого ощущения физического контакта отделаться невозможно, если только не отделаться от него в прямом смысле – покинув стадион. Вы чувствуете, у вас просто нет выбора, чувствовать или нет, каждый важный момент игры – через толпу. Вы чувствуете удары по воротам. Вы чувствуете, как толпа задерживает дыхание, а потом, после очередного сэйва, разочарованно выдыхает воздух в едином порыве. И каждый раз, когда люди вокруг меня выдыхали, объем их грудных клеток увеличивался, и становилось еще теснее. Они замирали в искусственном свете осветительных мачт – вытягивали шеи вперед, стараясь разглядеть, станет ли этот удар тем, что принесет результат? И разочарование людей вокруг вас вы ощущаете физическим образом.
Физический контакт подобной интенсивности – вещь недопустимая в любой культуре. А в Англии, где прикосновение не входит в число «социальных знаков», и где даже рукопожатие привлекает внимание, это просто немыслимо – если только вы находитесь не в толпе.
Когда я пришел на эту игру, весь день проведя в офисе, голова моя была занята рабочими и личными проблемами, я не был и не собирался становиться, человеком толпы. Погода стояла ветреная и промозглая, и я ощущал ее сам – это мерзло мое тело. Я был, вместе со всеми моими мыслями и ощущениями, именно индивидуальностью. И это я стоял, окруженный со всех сторон чужими, иначе выглядящими, иначе говорящими, иначе пахнущими – но когда матч начался, что-то изменилось.
По ходу матча я вдруг заметил, что мечтаю о голе. Каждый опасный момент через толпу отдавался на мне в виде физического контакта, и вскоре я обнаружил, что жду, надеюсь, молюсь, чтобы вратарь «Миллуолла» наконец не справился бы с одним из ударов. Просмотр матча стал вытеснять все прочее. А так как все прочее включало в себя и все то, что является неотъемлемыми частями моей личности – то, что я вижу, обоняю, говорю, пою, ругаюсь, то, что чувствует мое тело – то я как бы перестал быть собой. Я не могу определить момент, когда вдруг я перестал замечать себя; просто в определенный период времени я вдруг почувствовал, что перестав быть собой. Матч подавил все мои мысли и чувства, и таким образом я, абсолютно безразличный к судьбе «Кэмбридж Юнайтед» человек, стал внимательнейшим зрителем.
И тогда игра – подавив меня во мне – стала для меня тем же, чем и для всех остальных. Она возбуждала, управляла, радовала и огорчала. Ощущения достигли такой высоты, что возникло желание, которое требовало утоления. Команда забьет – или пропустит. Выиграет – или потерпит поражение. Оргазм – или неудовлетворенность. Облегчение. Но что, если эта энергия, сконцентрированная в самом сердце толпы, не будет выпущена?
