шатра. Если тучи разойдутся, к полудню солнце подсушит почву, пар поднимется в
небо, как жертва кровавым богам сцера. Волхв огляделся, подрагивая от
прохладцы, шел по чавкающей земле. В стане было тихо – мужики не воины, тем
более не солдаты – в Глинтлее в это время уже идет муштра. Муравит давно
проснулся, немигающий взгляд устремлен в белесую даль. Юноша знал, что его
давно заметили, стоит подать знак – зверь примчится как верный ахалтекинец.
Гладкоголовый уже сносно говорит, не хватает лишь человеческого… Чего?
– Дурости ему не хватает.
За спиной словно тень выросла фигура Сивуша. Из густых, как ели, бровей, грустно поблескивали карие глаза, рука на палице, голову венчал расписанный
бронзовый шлем. Такого по околице не обойдешь – походит больше на горного
великана, чем крестьянина.
– Мысли читаешь?
– Да ты ходишь тут, бубнишь, спать невозможно.
– Отчего же моему коню дурости не хватает?
– Так потому что мудрецы всегда молчат. Мыслят о высоком. Вот и он –
мыслит. А когда дух высоко, бродит среди богов, на земную суету внимания не
обращаешь. Вот и он не обращает – не до дурости ему.
– Получается, муравит умнее нас?
Мужик нахмурился:
– Не умнее. У него просто дурости нет. А у каждого человека есть.
Авенир махнул рукой:
– Потом покумекаем. Буди святичей. Великая брань сегодня.
– Небо под вечер багровело. Кровь на небе – кровь на земле, – пробубнил
бородач.
Молодой волхв разбил ополченцев на три отряда. Группы выступали вместе, затем, на подходе к дворцу сцера, вытягивались в три последовательных линии.
Воеводой первого отряда назначил Сивуша. В него отобрали мужиков
покрепче, снарядили их лучшим оружием и защитой. Они должны будут разбить
войско Линтша и, расчистив путь к сцерским чертогам, охранять пути. Авенир шел
в этом же отряде. Крестьяне, вздыхая, облачались в кольчуги, примеряли подбитые
Бакуном мечи, острили шипы на палицах. Все понимали, что изуверы сцера – не
религиозные джунгары – этих огнем и воплями не испугать. Даже демонами не
испугать.
Над вторым отрядом главенство взял Корво. С ним были Ягода и Тулай.
Освобожденный часто помогал в набегах на вражеские станы, зная джунгарское
нутро. Девчонка-ведьмачка вместе с командой должны по расчищенной дороге
удерживать оборону, тушить магические щиты чертогов и неволить сцерских
колдунов. Этот отряд вооружен похуже, чем люди Сивуша – им сталь нужна не так
– лишь подбирать за основным клином.
Оставшимися людьми руководил Бидын – невзрачный, худой мужичок, с
пепельными волосами до плеч и редкой бородкой. В недавней стычке, бревно
осадной башни задело плечо. Авенир подлечил, как мог, но рука все еще не
двигалась. Ему помогали Бакун и Евлампия. Здесь собрались нератные –
боязливые, семейные, немощные. Эта группа возводила осадные орудия и
защитные укрепления на случай, если изуверы нападут с тыла. Если первые два
отряда будут разбиты, онагры Бидына закидают чертоги Линтша огненной смесью
– хоть Нир и сомневался, что это причинит какой-нибудь ущерб. Иногда среди
третьих мелькала Ягода.
Юноша не пустил рыжеволосую в отряд нападающих, ограничившись
магической когортой – не хотел подвергать явной опасности единственную девицу
ополчения. Та сильно дулась, ярилась, метала огненными дисками в облака, но
волхв был непреклонен. Парень подозревал, что запал ей здоровяк Сивуш – видный
мужик – вот только на бранном поле вместе их нельзя – любовь дурманит голову. В
голове мелькнул образ Фатиры. Юноша проглотил подступивший комок, раздал
последние наказы и отправился на первую линию.
Туман рассеялся. Далеко впереди черными кафтанами заблестело войско
изуверов. Жестокие, беспощадные, не знающие жалости и чести – обезумевшие от
вседозволенности воины явно походили на бесовское сборище. Глаза, мутные и
покрасневшие от нескончаемых попоек, нагло смотрели на нестройное
крестьянское войско.
Святичи остановились за двести шагов. Кони беспокойно топтались на месте, ржали, мужики спешились. Биться верхом из них никто не умел, да сырая земля
хлюпала и чавкала, хватаясь за копыта и ноги.
Сивуш спешился. Нахмурен, глаза налиты кровью, каждый мускул как
натянутая струна – того глядишь порвется. «Похож на озлобившегося, зажатого в
угол, барсука» – оценил товарища Авенир. К такому без сноровки подходить
нельзя, издерет в лоскутья.
Из стана головорезов отделилась черная точка и, приближаясь, превратилась в
худого, скособоченного мальчика. На парняге одет тот же черный кафтан с
золотыми пуговицами, огромная голова блестит лысиной, отражая теплое, уже
почти летнее солнце. Лицо серое, все в белых полосках от шрамов, бессмысленный
пустой взор уставлен на выехавшего вперед богатыря. Малец прогнусавил:
– Наш Гирмен вызывает богатыря. По обычаю святичей первый бой
сильнейших, потом брань.
Сивуш глянул с жалостью:
– Будет вам бой. Ты чего у изуверов делаешь, хлопец?
– Куда мне идти? Мамку зарезали, батя в болотах утоп. А тут все же
родственник, хоть и дальний, привечает. Бьет, правда, но это ничего, привык уже.
– А к мужикам чего не сбежал?
– Убьют головорезы ваших мужиков. И меня убьют. Жестоко, изощренно. А
мертвецов в подземную мельницу кинут. На корм свиньям.
Сивуш проводил взором уходящего посла. Бледный, и так как мертвец. Тихо
молвил в бороду:
– Будет вам бой. Ты уж останься в живых, заберу в хату.
Недалеко послышался шорох. К богатырю подошел жилистый Корво. Густые
волосы рыжели на подбородке и макушке, легкая ухмылка придавала облику
безумность, делала похожим на выбредшего из-за печи домового. «Домовые-то
давно уж сгинули», – подумал Сивуш. После такой бойни за хатами следить
незачем, осиротевшие существа уходят – кто в лес, кто в болота, прислуживают
разным бесовским тварям – русалкам да лешим.
– Чего ищешь? Ты за своим войском должен следить.
Долговязый пропустил мимо ушей, хищно глянул на изуверов.
– Малец на бой вызывал? Я, пожалуй, пойду.
Богатырь хмыкнул.
– Да Гирмен тебя в лепешку скатает. А вот я его одолею.
– Одолеешь. Кто же спорит? Вот только мужики наши побаиваются дворец
брать. А тебе, как воеводе, их в бой вести. Эка честь, если такое бычише, как ты, умнет второе такое же бычище?
– А если соколик вроде тебя его укатает – то и изуверам боязно и нам удали
добавит?
Корво кивнул.
– Я его лишь пощекочу. Вот так.
Святич поднял камень. Пальцы напряглись, вены на руке вздулись, зоркий
взгляд Сивуша уловил стекающую по щеке каплю. Через пару секунд сухо
треснуло. Из руки Корво брызнул песок, белую пыль подхватил ветер, унес вдаль.
– Добр будь, пощекоти. Только щекотку не сломай, другой не дам. Вместо тебя
пусть Тулай вторую линию ведет.
Рыжебородый ступал по сырой земле, лапти погружались в смрадную жижу, грязь заливала ноги, пачкала штаны. От изуверского войска выступил воин, быстро
приближался навстречу. Высок, громаден, как матерый тур. За время безудержного
пьянства и резни мощное тело заросло жирком, лицо оплыло, лоснилось. Впрочем, сало не грязь, греет во время холода – да и дубины отскакивают, как горох от
беленой стены. В кожаных сапогах, черных бриджах, нет привычного кафтана -
массивный торс наискось окутали плотные ремни.
Бойцы сошлись, без слов приступили к бою. Гирмен всхрипывал, рычал,
обрушивал на крестьянина кулачную лавину. Тот уворачивался, высматривал в
противнике слабинку. На скользкой почве глупо бросаться со всей силы –
оступишься, наешься грязи – и воины кружили, не решаясь возбуждать ярость.
Кулак Гирмена прилетел в плечо, внутри что-то хрустнуло. Корво охнул, сделал
шаг назад. В этот момент головорез выкинул руки вперед, схватил крестьянина за
грудки и оба повалились на землю. Со стороны изуверов послышался
одобрительный гул.
Гигант подмял ополченца. Кулаки взлетали вверх и обрушивались на голову, плечи, осыпали ударами. Сколько ударов попадало в цель, столько же и летело
мимо, втемяшивались в землю, вздымали брызги грязи и влаги. Массивный
противник давил Корво на грудь, дыхание перебивало, в глазах темнело, а удары
сердца оглушали не меньше кулаков Гирмена. Ополченец сумел высвободить руку
и наугад выкинул ее перед собой. Пальцы наткнулись на кадык, резко сжались.
Хрустнуло, изо рта великана потекла алая струйка. Тот схватился за горло, повалился на бок. Крестьянин здоровой рукой сдавил шейные позвонки, прерывая
муки изувера. Шатаясь, медленно приподнялся, заплетающие ноги несли его к
родному ополчению. Подойдя к Сивушу, остановился. На богатыря в седле
смотрели заплывшие глаза, с разорванными от давления капиллярами, волосы на
