– Пришел в себя? Двое суток проспал. Хорошо, что на нас отравленный воздух
не сильно действовал. Тулая жалко, испарений не перенес.
Сердце пронзила колющая боль. Авенир вдохнул, борясь с подступающим к
горлу комом:
– Тулай спас нас. Разъяренный змей бы вылез из логова и святичей передавил.
Хунн в ту ночь и так должен был к своему богу отправиться. Дябда его сожрал, сам
став жертвой бога джунгаров. Дух Джунга берет, что хочет. И никто еще его не
остановил. А супротив бога какой-то демон-изверг словно против меня полевой
тарбаган.
– Ну-ну. Тарбаган, чай, посильнее тебя будет.
Рядом выросла громадная тень. Перемотанный тряпицами Сивуш медленно
подходил, руки опирались на посох, лицо украсил уродливый шрам, голова
замотана, повязка закрывает левый глаз.
– Дал мне Гроумит еще пожить на этом свете. Ягода меня из кусков собрала, не
знаю, какими силами к жизни вернула. Сказала, с таким здоровьем через месяц уже
на коня можно.
Авенир просиял:
– Да ты же крепок, как бизон! От тебя копья отскакивают!
– Крепок, да не бог. Спасибо тебе волхв, освободил Дольснею от гнета
джунгар и изуверов.
Юноша потупил взор:
– Тулая благодари. Вы, святичи, сбросили иго сцера-демона. Теперь земли
возрождать надо.
Молчавший до этого Корво, молвил:
– Хватит, барыни, в любви признаваться. Пойдем в кузню, Бакуна проведаем.
Шли молча. Солнце играло в волосах, дорогу суетливо пробежал старый пес.
Мужчины шли мимо палаток и домов. Крестьяне останавливали работу, смотрели
вслед. Иногда можно было услышать обрывки разговоров – вон тот, ага, Сивуш.
Его колдунья оживила. Пронзили пятью копьями и изрубили в фарш.
– Ты стал героем!
Корво ухмыляясь, смотрел на ковылявшего великана. Тот смущенно отвел
глаза:
– Не привык я к славе. Мне за плугом стоять, да вечером на скамье сидеть, квас
потягивать.
– Желание славы не приводит к ней. Настоящая слава приходит только к тому, кто ее достоин.
Сивуш остановился, посмотрел в глаза долговязому:
– Спасибо, Корво. Победив Гирмена, ты вдохновил святичей биться за
Дольснею.
– Я знал, что тебе будет нелегко убить брата.
Святич вздрогнул. Посмотрел вдаль, словно стараясь обозреть окоем,
вздохнул:
– Гирмен перестал быть моим братом, перейдя под крыло сцера. Кто не любит
Дольснею, тот мне не брат.
Авенир молчал, погрузившись в раздумья. Слова крестьян долетали,
окутанные туманом, мутные и бесформенные. Мысль глушила, грызла сердце, то и
дело сменяясь образом той, единственной, покорившей волю и всколыхнувшей
чувства. Стук сердца заглушили раскатистые удары. Они зашли в кузню. За
несколько дней Бакун перетащил в нее все добытое и отвоеванное богатство.
Огромный молот бил по родной двурогой наковальне – та сияла, переливалась
радугой и звенела, пуская снопы искр. Раскрасневшийся кузнец сжал клещи и
опустил продолговатый предмет в воду. Раздалось шипение, треск стоял, словно
снимали шерстяную рубаху – так трещит, когда от ткани к телу вылетают
маленькие злые молнии.
Кузнец снял перчатки, квадратная ладонь откинула прилипшую прядь ото лба.
– А, пришли. Здравствуй Нир, давно тебя не видел. Здесь я буду жить. Детей
Евлампия скоро привезет, воз собрали, мчится на ветреных конях. Сивуш, а
мальчонка твой – способный парень. Если отпустишь его ко мне в наученье, яхонтовый кович выйдет.
Над мехами высунулась лысая белая голова, красные глаза окинули
пришедших, малец вспыхнул от гордости и исчез в недрах кузни. Довольный Бакун
кивнул:
– Так мехи раздувает, что железо хоть руками лепи. И с Ягодой подружился, где-то здесь девонька моя бегает. Да, пора бы уж ей из семьи, не всю же жизнь в
лесу. Вы не проспите, сокровище такое. Как для себя воспитывал.
После кузничного жара ветер на поляне освежал, придавал новых сил.
Несколько громадных ясеней полукругом росли на опушке. Один из них был
срублен, по краям широкого пня тянулись к весеннему солнцу молодые отростки.
Сивуш говорил, что именно здесь раньше проходили народные сборы. Вот и сейчас
крестьяне обсуждают предстоящую пахоту, посевы. Время первого семени уже
прошло, и откладывать нельзя – хоть какой-то урожай успеть собрать, впереди
лютая зима. Увидев проходящих героев, примолкали. Авенир подмечал в толпе
знакомые лица. За время битв с джунгарами и изуверами многих не стало, измученные крестьяне смотрели внимательно, выжидая.
Авенир переглянулся с Корво. Тот кивнул, мол, скажи что-нибудь. Волхв
обозрел народ, медленно вдохнул, собираясь с мыслями:
– Вы отвоевали свою землю. Будем же помнить героев, отдавших жизнь за
свободу Дольснеи. Особенно почтим Тулая. Он родился хунном, но умер святичем.
Не пожалел своей жизни для того, чтобы мы и наши дети могли легко дышать, не
боясь ига обезумевшего сцера. Предстоит много работы. Распахивать поля, ставить
срубы, очищать земли от погибших. Но мы справимся. Такова воля Высшего.
На поляне стояло гробовое молчание. Раздался взрыв голосов. Кто-то кричал, некоторые всхлипывали, пряча слезы.
– Что это они так? – спросил Авенир Корво, когда люди разошлись.
– Ты сказал слова, которые отозвались в их сердцах. Я – на что черствый
сухарь, пустил слезу.
Сивуш подытожил:
– Дар в тебе действует. Речь проста, а пробирает до печенок.
Герои молча прогуливались. Навязчивые мысли не давали юноше покоя.
Авенир остановился:
– Мужики, есть у меня для каждого слово, надобно высказать. Буравят меня
мысли, ежели не открою рот, изожжет глотку.
Товарищи недоуменно уставились на парня. Молодой чародей продолжил:
– Сивуш, бери правление Дольснеи. Ты для крестьян как воскресший герой, они будут тебя слушать. Пусть тебе Бидын помогает, у него котел варит. И Ягоду
бери в жены – девица и впрямь созрела, хоть и с характером, а тебя слушать будет, итак смотрит голодным волком. Да и никто другой ее не возьмет – смелости не
хватит колдунью приютить.
Богатырь смутился. Открыл рот, пытаясь сказать, но внутри все застыло.
Повздыхал. Выдавил:
– А ты? Ее тебе сулил Бакун.
Юноша усмехнулся.
– Ягода, она конечно, ягода. Но… другая мне сужена. Заключен завет и
нарушить его не посмею. Любится она тебе?
Сивуш раскраснелся. Авенир впервые видел, как взрослый воин зарделся –
больше похож на мальчишку, чем на воинственного великана.
– Вот и хорошо. Семья крепкая будет. И мальчонка ей по нраву. Обычная баба
твоего беляка красноглазого пужалась бы. Видно, нужная у меня мысль была.
В разговор вмешался Корво.
– А мне какая мысль?
– А тебе…
Волхв сверлил рыжебородого взглядом. Долговязый не смущался, держал
лицо, словно кремень.
– Идем со мной. Я ищу заветное царство, Веллоэнс. Ты не из рода святичей, это верно. Тебя не любят, чувствуют необъяснимую тревогу. В том царстве ты
сможешь найти свое место.
Мужчина не дрогнул.
– Пойдем, волхв. Оседлая жизнь не по мне. Надоели уже эти коровы, куры и
лопаты.
– Где муравит?
Ты про своего коня? – Сивуш усмехнулся. – У Бакуна за кузней. Ты пока
отлеживался, Бакун на нем бревна для избы тягал.
– Тогда я спокоен. Значит, мужики с голодухи не сожрали. Кстати, сейчас
жареного козленка с картошечкой бы умял.
– Пойдем обратно в кузню. Ягода, я слыхал, готовить умеет.
Авенир усмехнулся:
– Просто волшебно.
Дни летели быстро. Вышло жаркое солнце, разогнало утренний туман. Земля
просыхала от крови, тут и там из исцеленной почвы проклевывались зеленые
ростки. Акудник восстановил силы, собирал скарб в дорогу. Добротные сапоги, штаны прошиты жилами для крепости и тепла. Евлампия соткала Авениру
льняную рубаху с подпояском.
– Она теплее любой шерсти, а в жару дает прохладу. И раны лечит. Чтобы
самому силы зря не терять.
Плечи укрывал тяжелый чешуйчатый плащ, найденный в сцерских
сокровищницах. Святичи говаривали, что плащ сделан из шкуры змея, убитого
богатырем Иужегом много лет назад. Змей пришел с огненных островов, а потому
плащ из его шкуры защищал от любого жара.
На опушку вышли Бидын, да Сивуш с Ягодой. Подоспел всегда краснощекий
Бакун, Евлампия держалась рядом. Кузнец держал в руке сверток. Жена толкнула
его в бок и мужичина, кашлянув, ударил кулаком в грудь.
– Ну, это… Авенир. Мы тут подарок тебе сделали. Я все эти дни ковал, вот
жена тоже помогала. Ну, я ж в магии не силен, мне оружие да плуги, косы там.
Держи.
Юноша развернул сверток. В тряпице лежал обруч с вплавленным лазуритом.
По ободу шли выгравированные чародейством Евлампии письмена. На солнце
металл менял цвет от светло-серого к бурому и даже черному.
– Да, и вот это тоже возьми.
Бакун достал посох. В навершье переливался синеватыми полосами камень-
