зажала узду, другая прижата ко лбу, но тень слаба, лучи выбивают слезы, жгут
незажившее лицо. За время похода плохонькое крестьянское ополчение удалось
подучить простейшей воинской муштре. По дороге прибивались беглые крестьяне, старые воины, и теперь уже по дороге идет пяток тысяч жаждущих справедливости
святичей. Осадные башенки Бидына и стальные пальцы Корво не раз
пригождались в битвах с джунгарскими станами. Зажигаемые Авениром огни
действовали на захватчиков как шипение гюрзы на зайца – воины страшились
всего магического, а перемазанные крестьяне в их сознании представали демонами
из поганой ямы. Шаманов тоже охватывал страх – силы природы, которые в
волхвовании использовал юноша, сводили на нет всю их магию.
– Впереди Карапух.
Справа приблизилась лошадиная морда. На громадном ахалтекинце
возвышался Сивуш – похож на могучую гору. Черная борода завязана в косу, через
кольчугу выпирает широкая грудь, на поясе палица. За время похода он
преобразился. На месте дремучего мужичины, загнанного и понурого, Авенир
видел настоящего богатыря с блестящими глазами и бурлящей в жилах кровью
героев. Тот пристально вглядывался вдаль, то и дело касался рукояти палицы, по
лицу пробегали желваки.
Лес кончился. Юноша резко остановил муравита, тот взвизгнул – узда задела
мягкую плоть пасти. Справа от пути шел пологий скос, в низине струилась вода.
Маленькую речушку останавливала груда тел. Полуистлевшие, распухшие, искалеченные трупы безобразно нагромождались друг на друга. Глазницы пустые, жирные вороны лениво переминаются с лапы на лапу, назойливо жужжат тучи
огромных черных мух. Даже свежесть зелени не могла забить смрад мертвой
дамбы.
Авенир издал протяжный стон, стараясь сдержать приступ тошноты, отвел
взгляд.
– Что за битва здесь была?
Сивуш помрачнел:
– Это не битва. Сцер устраивал чистки.
– За что?
– Везде изменников подозрит, обезумел. Считает, что из-за сельского люда
джунгары напали, мол, беглый донес. Его головорезы-опричники врываются в
дома, убивают, насилуют, звереют от крови и безнаказанности. А рабы потом тела
скидывают в проруби – чтоб чума не пошла. По весне мертвецы всплывают и
забивают собой речушки.
Выросли первые домики. Юноша велел становиться обозом, раскидывать
тенты. С телег поспрыгивали мужики – доставали топоры, разжигали костры.
Бакун уже поставил отвоеванную наковальню, соорудил горнило и долбит молотом
какую-то железку. Освобожденный Тулай помогает, как может – раздувает мехи, носит воду, суетится. За пару месяцев освободительного хода хунн стал своим, послушным, исполнительным, молчаливым. Авенир осмотрел лагерь, отдал приказ
накормить Унтц-Гаки и направился осматривать ближайшую деревню. Сивуша
взял с собой, за старшего остался Корво – беглый крестьянин за время похода
отличился решимостью.
Заморосил дождь, охладил растревоженную горячими лучами покрытую
коростами кожу. Молодой волхв задирал голову, подставлял ноющее лицо. Два раза
спотыкался и чуть не поклонился с целованием земле. Послышались шорохи, наглые выкрики, хохот. За домом четверо наемников сцера потешались над парнем
– гоняли саблями, кидали булыжниками. Парень отмахивался палкою – левый глаз
заплыл, ухо ободранно, по щеке течет алая струйка. Он падал от попадающих
камней, но отмахивался от нападавших, зло кричал простуженным голосом.
Удар булавы смял голову первого наемника в кашу. Красный колпак остался
нелепо выпирать из плеч. Грузное тело в черном бархатном кафтане осело, трое
остальных изуверов на секунду впали в оцепенение. Парень, не теряя времени, ткнул расщепленным концом палки и второй воин с криком схватился за ухо.
Молодой святич куницей подскочил к обидчику, выхватил у него из ножен саблю и
саданул по шее. Двое потянулись к оружию – и оцепенели, зависнув в воздухе, безвольно подергивая ногами. Авенир что-то прошептал и изуверы исчезли.
Сивуш плюнул через плечо:
– Что это ты?
– Отправил к джунгарам в стан. Или куда подальше.
– А не проще убить было?
– Мне нельзя прерывать жизнь. Так Евлампия сказала. Насколько могу, не
убиваю.
Парень стоял наготове, пальцы впились в трофейную саблю так, что побелели
костяшки. Губы разбиты, сам в разорванной льняной рубахе, на ногах лоскутья.
Сивуш подошел к юноше, двумя пальцами вырвал оружие.
– Я пока подержу, а то ты устал, порежешься ненароком. Как тебя звать, смельчак?
– Дрын.
– А что к тебе молодцы то пристали? Видать в кабачке в кости проигрался?
Дрын утер рукавом сопли и кровь, на глаза выступили слезы, голос захрипел:
– У меня дома жена молодая. Хотели взять… право первой брачной.
– Понятно. А как жить-то собираетесь? Неурожай нынче.
– Домов много пустых стоит. Хлева без хозяев с животиной, да поля
некошеные.
– Мародерничать, значит?
– А чо? Все так.
Авенир вмешался.
– Вот что, Дрын. Надумаешь, приходи в наш лагерь. К сцеру пойдем,
справедливости просить.
Парень попятился, глаза стали как чайные чаши.
– Да как же? Лучше схоронитесь где. Попадете к нему в лапы – со свету
сживет, душу в отстойник закинет. Он же с самим Ишгаром в совете.
Сивуш хлопнул юношу по плечу:
– Твое дело. Чую, дух в тебя геройский, а вот сердце заячье. Если сердце
посмелеет, будем рады тебя у костра с гори-травой привечать. За свободу и в
поганую яму можно.
Святич с волхвом покружили меж домиков и, не увидев никаких признаков
засады, воротились в стан. Палатки уже поставили, мужики жарят мясо, крики, смех. Кто-то борется, некоторые точат косы – переходить на джунгарские сабли и
кинжалы непривычно, но некоторые опробовали и их. Сегодня объявлен отдых, волшебная троица поставила защитные плети – изуверы сцера не пройдут.
Вечно уставший маг Гисс приподнял медное кольцо, два раза стукнул в
массивную дубовую дверь. По верованиям дуб охранял от злых чар и обезвреживал
любой яд, проносимый через его арку. Петли скрипнули, сквозь щель сочился
ядовитый красноватый свет. От двери вела ковровая дорожка, изрядно потертая: там и тут из нее вылезали вихрастые клочья, прорехи обнажали серые запыленные
камни. В центре зала возвышался огромный черный трон, на котором сидел не
менее огромный, похожий на ветхого медведя, сцер. Лицо изрезано морщинами, бегающий взгляд из-за опухших век казался диким, схожесть с загнанным зверем
поражала. Кожа без солнца стала серой, иногда правая щека подрагивала, губы то и
дело кривились, словно что-то терзало правителя изнутри. Из потолочной мозаики
струился, окрашиваясь в рубин, солнечный свет. Маг неуверенно приоткрыл дверь
– от господина в последнее время можно ожидать чего угодно.
– Кто? А, Гисс, входи. В этой мятежной земле уже никому нельзя доверять.
Лишь изуверы, да… ты. Зачем пришел?
– Сцер, на входе в город образовалось… магическое пятно. Никакими силами
не пробить, пустота и все. Возможно, боги хотят дать знак, но…
– Это все ложь. Предатели собрались, хотят свергнуть своего властителя.
Мятежный народ, мало им моей любви. Жалкие людишки, отныне буду с ними
жестче.
Маг поклонился и осторожно, с любезностью молвил:
– Достопочтимый Линтш, но ведь до конца не ясно, что это…
– Молчи, маг. Неужто и ты предал меня? – мужчина, оцепенел, едва сдерживая
дрожь. – Нет, на это у тебя не хватит духу. Ты слаб и не желаешь признавать это!
Из-за этого народца на Дольснейских землях орудуют джунгары, а лентяи даже не
хотят оказывать мелким воришкам сопротивление. Собирай моих изуверов, все
должны собраться и готовиться к осаде. Мы перебьем мятежников. А теперь вон
отсюда, не то мое копье выбьет твои трусливые мозги.
Гисс поспешно откланялся. Малое возражение почти обезумевшему сцеру
могло привести к кончине. Демон, которого маг поселил в господина, желая
управлять его решениями, вырос и противился власти чародея. «Сколько я еще
смогу сдерживать эту скорпию?» Кроме того, Линтш до этого был человеком
распутным и познал немало греховных страстей. Бес лишь усугубил грешность
своей плотской обители, приведя еще злейших духов и окончательно сломив волю
господина. Великана не брал ни яд, ни металл, ум презренного помутился и та
темная пора, что была в стране пять лет назад, теперь бы показалась ярче
солнечного света. Маг вздохнул и уединился в келье, творя заклинание призыва
изуверов.
Утро выдалось промозглым и холодным. Так и бывает – день-два жарит
немилосердно, только приготовился к лету и бах! – зима вернулась. По земле
стелился мутный туман, пахло сыростью и разложением. Карапух пропитан
кровью – земля не просыхает, там и тут красноватые лужицы. Авенир вышел из
