Он обзвонил их всех, принес им извинения за мое существование, сказал, что ничего хорошего их не ждет, и обещал, что все придет в норму, как только он приступит к работе. Он также сообщил совладельцу Пудинга, майору Барнетту, что, по его мнению, лошадь не подготовлена к скачкам. И мне потребовалось не менее получаса и вся моя наработанная годами убедительность, чтобы доказать майору простую вещь: поскольку отец не видел лошади последние шесть недель, он не имеет представления о ее действительной подготовке.
Присмотревшись к активности отца более внимательно, я открыл, что он также писал личные письма Этти, требуя от нее отчетов о тренировках, и приказал ей не говорить об этом мне. Я практически вырвал у нее это драгоценное признание в утро скачек на приз Линкольна, да и то только потому, что рассказал ей, как отец поднял панику среди владельцев утверждением, будто лошади не готовы к сезону. Виноватое выражение лица выдало Этти, но она оправдывалась тем, что ничего подобного в ее отчетах не было, просто мистер Гриффон таким образом их интерпретировал.
Я пошел в контору и спросил Маргарет, не требовал ли от нее мой отец частных отчетов. Может быть, он звонил или писал ей? Она смутилась и сказала, что писал.
Когда я обсуждал в пятницу тактику скачек с Томми Хойлейком, он сказал, чтобы я не волновался, потому что мой отец позвонил ему и дал указания.
- И какие же? - спросил я, боясь не сдержаться.
- Ну-у… просто скакать ровно, без резких бросков, чтобы не загнать лошадь, и постараться не прийти к финишу последним.
- Гм… А если бы он не позвонил тебе, как ты планировал вести скачку? - спросил я.
- Придерживал бы его в хорошем темпе все время. А то, когда он в порядке, то ему нравится заставлять других гнаться за ним. А на двух последних ферлонгах дал бы ему посыл, вышел бы вперед и только молился бы, чтобы он не сбавил темпа.
- Тогда так и веди скачку, - сказал я. - Я поставил на него сто фунтов, а я обычно не делаю ставок.
Томми от изумления открыл рот:
- Но ваш отец…
- Обещай, что будешь скакать так, чтобы победить, - сказал я шутливо, - или я посажу другого жокея.
Он оскорбился. Никто никогда не предлагал заменить Томми Хойлейка. Он неуверенно посмотрел на мое простодушное лицо и пришел к заключению, что я по своей неопытности сам не понимаю, какую громадную допустил ошибку.
Томми пожал плечами:
- Хорошо. Пусть летит, как вихрь. Хотя, что скажет ваш отец…
Мой отец, как выяснилось, говорил не умолкая, сделав не менее шести звонков прессе. Три газеты, вышедшие в утро Линкольна, цитировали его высказывание, что Пудинг не имеет шансов. «Он хочет, чтобы мне пришлось объясняться со стюардами Жокейского клуба, если лошадь пробежит хорошо», - мрачно подумал я.
За все время своей телефонной деятельности отец позвонил мне только раз. Хотя деспотической самоуверенности хозяина, отдающего распоряжения подчиненному, уже не слышалось в его тоне, но говорил он чопорно и недовольно, и я сообразил, что перемирие с распитием шампанского закончилось в тот момент, когда я закрыл за собой дверь его палаты.
Он позвонил в четверг вечером, когда я вернулся из Донкастера, и я рассказал ему, сколько полезных советов я получил от его знакомых.
- Гм, - произнес он, - я позвоню завтра администратору ипподрома и попрошу его присматривать за всем.
- Ты окончательно захватил тележку с телефоном? - спросил я.
- Переносной аппарат? Никогда не удавалось пользоваться им сколько нужно. Все время слишком много желающих позвонить. Нет, нет. Я сказал, что мне нужна частная линия здесь, в этой палате, и после всякой шумихи и отговорок они поставили мне аппарат. Конечно, я настоял, так как должен руководить своим делом.
- И часто ты настаиваешь?
- Конечно, - ответил он без капли юмора, и я знал из долгого опыта, что у больницы было столько же шансов перед его напором, как у яйца под паровым катком.
- Лошади не настолько плохи, как тебе кажется, - сказал я. - На самом деле нет нужды впадать в такой пессимизм.
- Ты ничего не понимаешь в лошадях, - повторил он привычную догму; а на другой день поговорил с прессой.
Майор Барнетт мрачно отвернулся от выводного круга и выразил презрение и жалость по поводу моей крупной ставки.
- Ваш отец посоветовал мне не выбрасывать зря денег, - сказал он. - И я не понимаю, как это я позволил вам убедить меня участвовать.
- Могу взять вас в долю на пятьдесят монет из моей сотни, если хотите, - предложил я из самых благородных побуждений, но он воспринял это как попытку с моей стороны уменьшить свои потери.
- Конечно нет, - ответил он обиженно.
Майор был скромным пожилым человеком, который мгновенно воспламенялся, если считал, что задето его достоинство. «Верный признак вечного неудачника», - безжалостно поставил я диагноз и вспомнил старую присказку, что некоторых владельцев труднее тренировать, чем их лошадей.
Двадцать девять длинноногих рысаков, участвующих в скачках на приз Линкольна, вышагивали по выводному кругу, а их владельцы и тренеры стояли рядом группами, рассматривая их. Сильный холодный северо-западный ветер разогнал облака, и солнце пронзительно сияло с высокого ослепительно голубого неба. Когда жокеи пробрались через толпу и вышли на круг под яркие лучи солнца, цвета их глянцевых камзолов засверкали, как детские игрушки.
Томми Хойлейк в ярко-зеленом камзоле упругой походкой подошел к нам, его старое лицо и юная фигура всем своим беспечным видом выражали: «Будь что будет!» Его вид не внушил майору Барнетту уверенности, что его лошадь пробежит хорошо.
- Прошу вас, - сурово обратился майор к Томми, - ни в коем случае не окажитесь последним. Если почувствуете, что дела плохи, останавливайтесь и спешивайтесь, ради всего святого. Притворитесь, что лошадь захромала или соскользнуло седло. Делайте что хотите, только не позволяйте, чтобы все увидели, как он плох. Иначе его стоимость упадет, как камень на дно.
- Не думаю, чтобы он действительно мог прийти последним, сэр, - рассудительно возразил Томми и взглянул на меня вопрошающе.
- Веди скачки, как сам наметил, - сказал я, - и не слишком уповай на волю богов.
Он ухмыльнулся. Вскочил в седло. Слегка кивнул головой в жокейской шапочке майору Барнетту. Остался верен своей легкомысленной манере.
Майор не захотел смотреть скачки рядом со мной, что меня очень устраивало. Во рту у меня пересохло. Допустим все же, что отец прав… что я не могу отличить хорошую лошадь от почтового ящика и что ему с больничной койки гораздо виднее. Тогда, если лошадь пробежит совсем плохо, по справедливости мне надо будет признать свою ошибку и на коленях просить прощения.
Лошади ушли кентером за целую милю от трибун, сделали круг, вытянулись в линию и помчались к нам полным галопом. Не имея привычки пользоваться биноклем на скачках и наблюдать с расстояния в милю, я долго вообще не мог выделить Томми, хотя смутно представлял, где его искать: идет под номером двадцать один почти посредине. Оставив эти попытки, я опустил бинокль и просто смотрел на многоцветную атаку, разделившуюся на две половины по сторонам скакового круга. Они сближались, пока между ними не оказался только барьер по центру дорожки, и создалось впечатление, будто в одно и то же время проходят две отдельные скачки.
Я услышал его имя от комментатора, прежде чем разглядел цвета.
- А сейчас со стороны трибун резкий рывок сделал Пудинг. Ему предстоит пройти два ферлонга, Пудинг прижимает к ограде Госсеймера, и Бейджер отстал на полкорпуса, а со стороны поля Вилли Нилли, за ним Термометр, Студент Анрест, Манганат… - Он продолжал перечислять клички лошадей, но я не прислушивался.
Я был доволен, что жеребец оказался способен сделать рывок за два ферлонга до финиша. Только это имело значение. Честно говоря, с этого момента мне было наплевать, выиграет он или проиграет. Но он выиграл. Обошел на полголовы Бейджера, вытянув свою морду упрямо вперед, когда уже казалось, что его вот-вот достанут, а Томми Хойлейк ритмично двигался над его холкой и выжимал из него последний миллиграмм равновесия, жизненных сил, последнюю искру желания не упустить победу.
В огороженном для победителя загоне майор Барнетт выглядел скорее придавленным, чем на седьмом небе от счастья, но Томми Хойлейк спрыгнул с лошади с улыбкой от уха до уха и окликнул:
- Эй, а теперь что скажете? Он-то оказался в полном порядке.
- Да, он молодец, - сказал я и утешил растерявшихся репортеров, заявив, что любой может выиграть приз Линкольна, в любой день недели, когда угодно, если иметь хорошую лошадь, немного удачи, отличного главного конюха, порядок в конюшне, установленный моим отцом, и второго жокея страны.
Около двадцати человек внезапно завязали тесную дружбу с майором Барнеттом, он постепенно склонялся на их уговоры пойти в бар, чтобы смочить их охрипшие от радостных криков глотки. Майор вяло предложил мне присоединиться к ним, но я пощадил его, так как встретился с ним взглядом, когда он, оправившись от удивления, рассказывал всем, что никогда не сомневался в способностях Пудинга.
