Впрочем, в Махачкале еще хоть как-то убирают, а вот дербентский городской пляж – это просто задний двор панельной многоэтажки: прямо на виду проложена большая канализационная труба, которая сливает нечистоты в воду, вонь при этом стоит ощутимая. В древности в Дербенте был оживленный порт, но сейчас город как бы отвернут от Каспия. Вся прибрежная полоса занята заводскими предприятиями, возможно, давно неработающими, а вечерами там не горит ни один фонарь.
Кстати, Махачкала периодически тоже остается без света. А зимой еще и без тепла. Население города за последние лет двадцать выросло раза в три, и проводка просто не выдерживает такого напряжения. Моя знакомая рассказывала, как она и ее семья жили так зимой целый месяц: забились в одну маленькую комнату, чтобы не мерзнуть, питались в другом районе города у родственников. А потом ее отцу удалось подключить какой-то генератор к электрощиту в подъезде так, что заработал телевизор. И каждый вечер они плотно завешивали окна тряпками, чтобы соседи со двора не заметили отсвета.
Но вернемся к морю. В Каспийске, который по сравнению с Махачкалой кажется очень чистым, тихим и упорядоченным, пляж песчаный и просторный. Несколько раз мы ходили купаться в санаторий каспийского завода «Дагдизель». Этот завод выпускает турбины для подводных лодок. Санаторий этот, как ни странно, располагается прямо за забором предприятия. Представьте себе, что вы сидите на пляже, справа от вас ржавеют остовы гигантских гидропланов, а сзади высится каменная громада заводского корпуса, из которой торчат дымящиеся трубы. Само собой, тут же в море уходит и еще одна труба – с отходами. Особенно не расслабишься.
Вдоль всего дагестанского побережья разбросано несколько десятков баз отдыха, но все они давно обветшали и никуда не годятся. Есть, правда, санаторий «Дагестан», где часто останавливаются прилетевшие в республику первые лица государства. Сервис там подходящий, но пляж маленький и каменистый. Как-то в детстве моя двоюродная сестра, отдыхавшая там с дедом, видела на этих камнях Степашина, бывшего тогда премьер-министром. Степашин стоял в одних плавках и задумчиво глядел на волны.
Неподалеку от «Дагестана» стоит пансионат «Чайка», куда я постоянно ездила с родителями с конца восьмидесятых до конца девяностых. Пансионат принадлежал Академии наук, и раньше там можно было встретить видных ученых вроде профессора Капицы. Ну и, конечно же, представителей дагестанского филиала. Помню женщину-филолога, лачку, которая в свое время, несмотря на проклятия родственников, вышла замуж за перуанца. Их сын Марио-Али потом выучился в московской консерватории, и теперь он скрипач и заслуженный артист Дагестана. Еще с нами отдыхала биолог, которую я называла тетя Аминат. У тети Аминат мама русская, а папа был аварец из знатного чохского рода, автор книги о резьбе по дереву в Дагестане, отсидевший несколько лет в плену у немцев, а потом еще десять лет в сталинских лагерях. Тетя Аминат была замужем за таким же полуаварцем, физиком, интеллектуалом и любителем йоги по имени Махач. У них было две дочери, и младшую звали Медея, но все называли ее Медусей. С этой Медусей вышла интересная история.
Дядя Махач постоянно вращался в махачкалинских богемных кругах. Сейчас эти круги почти вымерли, но остатки еще собираются на квартирах и в частном рок-клубе у железнодорожного вокзала. В этих богемных кругах дядя Махач познакомился с видной девушкой по имени Марина, которая сообщила ему, что родители ее – послы в Канаде, а сама она занимается недвижимостью. Тогда дядя Махач отдал ей все накопленные деньги, чтобы Марина по знакомству отыскала ему хорошую квартиру. Но та оказалась аферисткой. Она забрала у него деньги и пропала, да не одна, а с Медусей.
Было это так: тетя Аминат пришла в детский сад, а там ей ответили, что приходила молодая женщина с «запиской от мамы» и забрала девочку. Дядя Махач, конечно же, сразу начал рвать и метать, и добиваться справедливости, и разговаривать с милицией на повышенных тонах. Но оказалось, что милиция, как и положено, была с Мариной в сговоре и на всякий случай задержала самого дядю Махача. В конце концов, Медусю нашли в Каспийске и Марину тоже повязали. Но через несколько дней дали ей сбежать из окошка туалета в следственном изоляторе. А дядя Махач остался сидеть «за угрозы» в адрес Марины. Кроме дяди Махача сели еще двое молодых парней, которых Марина нанимала в качестве шоферов и сопровождающих.
Дядя Махач провел за решеткой чуть ли не три года. Периодически он писал тете Аминат длинные художественные письма, а когда вышел из тюрьмы, стал сочинять очерки и рассказы. И женился во второй раз на девушке из многодетной семьи, далекой от всякой богемной жизни. Куда делась потом аферистка Марина – неизвестно. Какое-то время она была в розыске, но люди видели ее в разных концах города, каждый раз с интересными мужчинами и в отличном расположении духа. Тетя Аминат даже столкнулась с ней однажды в общественной бане на улице Малыгина, но поделать ничего не смогла.
Так вот, я говорила про пансионат «Чайка». На пляже пансионата высятся целые барханы из белого песка, совсем как в пустыне. По слухам, в том месте снимали эпизод с кораблем из «Белого солнца в пустыне». Правда, сейчас на этих барханах уже выстроены частные дворцы. Некоторые – не достроены, потому что их владельцев-бандитов убили в девяностые.
Кроме пансионатов и санаториев в Дагестане до сих пор существуют пионерские лагеря. Пионерскими они, конечно, называются условно, но кое-что там сохранилось. Я была в этих лагерях всего два раза, да и то в довольно взрослом возрасте. Со мной был маленький брат, за которым я должна была следить.
Каждое утро в шесть часов старшая вожатая поднимала дагестанский флаг, а дети должны были стоять строем и салютовать. Вот это никак не могло уместиться в моей голове. Зачем? Такое же удивление не покидало меня, когда в пятом классе я несколько дней ходила в гунибскую школу. Соседка Муська сказала мне, что у них в классе все носят красные галстуки и салютуют. Я срочно нашла красный галстук и принялась его гладить, пока бабушка не вырвала его у меня из рук и не выкинула. А потом даже не дала мне одеться в белую кофту и черную юбку и послала в школу в нарядном желтом платье. Вот так ей обрыдли за время советской власти все эти формальности.
Ну вот, в этом пионерском лагере было много подростков моего возраста, тринадцати-четырнадцати лет. Они сбивались в кланы, влюблялись, объявляли друг другу бойкоты и снова мирились. А я, как дура, кормила брата витаминами и читала на пляже шолоховскую «Поднятую целину».
На вечерние детские дискотеки приходили пахнущие бензином рыбаки и браконьеры. Днем они ловили осетровых, вспарывали им брюхо и, вынув черную икру, выбрасывали осетров гнить на солнце. Так что пляж был усеян костями и тушками незаконно пойманной рыбы.
На дискотеках особенно отличалась одна девушка, которая была младше меня на год, но выглядела на все восемнадцать. Она хвасталась, что у нее уже есть парень. Так что девушки, открыто встречающиеся с молодыми людьми, стали в Дагестане появляться уже в девяностые. Но сейчас их, конечно, гораздо больше. Раньше, к примеру, на улицах трудно было встретить идущую в обнимку и тем более целующуюся парочку. А сейчас – вполне. Но этот «прогресс» прекрасно сочетается с модой на религиозность. К примеру, почти каждый молодой дагестанец, едва познакомившись, считает своим долгом спросить, молюсь ли я и знаю ли я такие-то и такие-то суры, а все дагестанские форумы завалены темами вроде «адат или шариат», «я верю в бога в душе, но не ношу платок – решение Ислама касательно таких людей» и так далее.
Многие девушки и юноши пишут, что надо отрекаться от национальности, что национальность на тот свет не возьмешь, что нужно быть мусульманином. Они с пеной у рта спорят о словесных формулах, которые нужно проговаривать после посещения туалета, о том, является ли борода сунной, то есть примером пророка, о том, где начинается аврат (часть тела, запретная для чужого взора) у мужчин: с груди или все-таки с пупка… Когда молодежь вдается в такие теологические мелочи, то дело пахнет жареным. Хорошо хоть дагестанцы в брюках не купаются. У чеченцев, кстати, это довольно частое явление.
Летом на дагестанских пляжах вообще много чеченцев. Сами дагестанцы отдыхать не любят и не умеют. Горцы ведь вообще никогда не купались в море ради удовольствия, хотя периодически спускались на равнину для торговых и прочих сделок. И, конечно, не загорали. Считается, что загар не красит девушку. Однажды летом из-за моего загара меня не узнала родная бабушка (та самая, которая выкинула пионерский галстук). А когда узнала, сказала, что я почерневшая и некрасивая. Впрочем, у аварцев, например, есть целые колена «смуглых». Это значит, что среди предков там оказались арабы, тюрки или кто-нибудь еще. А у некоторых народностей, к примеру у лезгин или кумыков, вообще не найдешь белокожих и светлоглазых. Это потому, что лезгины много контактировали с персами, а кумыки и есть тюрки, потомки самых разных кочевников (гуннов, половцев, печенегов), которые застревали в «дагестанском коридоре» и смешивались с автохтонным населением.
