противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два. Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся.
Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники? Итак будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный.
Официальная католическая интерпретация этой серии дополнений состоит в так называемом толковании двойных стандартов, разделяющем учения Нагорной проповеди на общие указания и конкретные советы: выполнение общих указаний неотъемлемо для спасения, но следование советам необходимо только для совершенства или, как было сказано в Дидахе: «Ибо если ты действительно можешь понести все иго Господне, то будешь совершен, а если не можешь, то делай то, что можешь»[146]. Короче говоря, Закон – для всех, а его дополнение – только для совершенных. Мартин Лютер отверг этот католический подход и предложил другую двухуровневую систему, так называемое толкование двух сфер, разделяющее мир на религиозную и мирскую сферы, утверждая, что Нагорная проповедь касается только духовного: в тленном мире обязанности по отношению к семье, работодателям и стране вынуждают верующих идти на компромиссы. Следовательно, судье следует выполнить свои мирские обязанности, приговаривая преступника, но в душе ему следует оплакивать долю этого преступника. Обе эти версии разрешают напряжение вводя разрыв между двумя сферами и ограничивая более жесткие предписания второй сферой. Как и ожидалось, в случае католицизма, этот разрыв экстернализован и воплощен в двух группах людей – обычных и совершенных (святых, монахах…), тогда как в протестантизме он интернализуется в разрыве между тем, как я взаимодействую с другими в мирской сфере и как я отношусь к другим внутренне.
Но исчерпывающи ли эти два способа толкования? Нам может помочь отсылка (возможно, неожиданная) к Рихарду Вагнеру и его наброску драмы «Иисус из Назарета», написанному в конце 1848-го или начале 1849 года. Вместе с либретто «Сарацинки» («Die Sarazenin», написанной в 1843-м, между «Летучим голландцем» и «Тангейзером»), эти два наброска являются ключевыми элементами в развитии Вагнера: каждый из них указывает на путь, который мог бы быть избран, но был отвергнут, т. е. на варианты альтернативного развития Вагнера, построенные по логике «а что, если», и напоминающие нам об открытом характере истории. «Сарацинка», по сути, была начата после того, как Вагнер обрел свой голос в «Голландце», и являлась последней контратакой Большой оперы и повторением «Риенци» – если бы Вагнер поставил ее на музыку, и если она стала бы триумфом, как и «Риенци», возможно, что Вагнер бы пал жертвой этого последнего мейерберианского искушения и стал бы совершенно Другим композитором. Сходным образом, после того как Вагнер исчерпал свой потенциал романтической оперы с «Лоэнгрином» и искал новую стезю, «Иисус» вновь стал символом пути, всецело отличающегося от пути музыкальных драм и их «языческой вселенной» – «Иисус», как и «Парсифаль», написан непосредственно, без долгого окольного пути через «Кольцо». Кроме всего прочего, Вагнер приписывает Иисусу серию альтернативных дополнений к заповедям:
Заповедь гласит: не возжелай жены ближнего своего! Но я говорю вам: не женитесь без любви. Брак без любви нарушен так скоро, как скреплен, и посватавшийся без любви уже нарушил брак. Если вы следуете моей заповеди, как можете вы нарушить ее, ведь она повелит вам делать так, как желают ваша душа и сердце? Но там, где вы женитесь без любви, вы связываете себя вопреки любви Бога, и в вашей женитьбе грешите вы против Бога, и этот грех вымещается тем, что вы затем идете против закона человечьего, нарушая брачный обет[147].
Изменение истинных слов Иисуса крайне важно: Иисус «интернализует» запрет, делая его куда более строгим (Закон запрещает действительное прелюбодеяние, Я же говорю, что если ты всего лишь желаешь жену другого в своих мыслях, то это приравнивается к прелюбодеянию и т. д.). Вагнер также интернализует его, но по-другому – внутреннее измерение, которое он приводит – не измерение намерения, но любви, которой следует сопровождать Закон (брак). Истинное прелюбодеяние – не совокупление вне брака, но совокуплнение в браке без любви; просто прелюбодеяние просто нарушает Закон извне, тогда как брак без любви разрушает его изнутри, направляя букву Закона против его духа. Снова парафразируя Брехта: что такое простое прелюбодеяние по сравнению с браком (прелюбодеянием без любви)! Неслучайно лежащая в основе вагнеровского дополнения формула «брак – это прелюбодеяние» повторяет прудоновскую «собственность – это кража» – во время бурных событий 1848 года Вагнер был не просто фейербахианцем, восхваляющим половую любовь, но также и прудоновским революционером, требующим упразднения частной собственности, так что вовсе не удивительно, что позднее на той же странице Вагнер приписывает Иисусу прудоновское дополнение к «Не укради»:
Вот тоже достойная заповедь: не укради, не возжелай богатства ближнего своего. Кто против нее идет, грешит – но я охраню вас от этого греха, научив вас: возлюби ближнего своего, как самого себя, что также значит: не возымей для себя богатства, так как ты крадешь у своего ближнего и ввергаешь его в голод. Ибо когда у тебя есть богатство, защищаемое законом человеческим, ты побуждаешь ближнего твоего на грех против закона[148].
Именно так и следует помыслить христианское дополнение к Писанию: как гегельянское «отрицание отрицания», заключающееся в решительном перходе от искажения понятия к искажению, конститутивному по отношению к этому понятию, т. е. к этому понятию как искажению-в-себе. Вспомните еще раз старый прудоновский диалектический девиз «собственность – это кража»: «отрицание отрицания» здесь – переход от кражи как искажению («отрицанию», насилию против) собственности к фактору кражи, вписанному в само понятие собственности (ни у кого нет права полностью контролировать средства производства, они по сути своей коллективны, так что любое утверждение типа «это мое» не имеет законного основания). То же самое касается преступления и закона в отношении перехода от преступления как искажения («отрицания») закона к преступлению как поддерживающему сам закон, т. е. к идее самого закона как обобщенного преступления. Нам следует заметить, что в этом понятии «отрицания
