Появился в селе комсомол. Федька стал комсомол. Северька тоже.
– Не комсомол, а комсомолец, – поправляла учителка Елена Петровна.
Многие партизаны вернулись к пустому двору. Жили трудно. Хоть впору иди к справным казакам, нанимайся в батраки. Как же ее, проклятущую, жизнь-то, по-новому повернуть, чтобы совсем по-новому было?
I
Степанка шел к Бурдинскому озеру. Когда-то там было русло Аргуни, но потом река отошла. Берега старицы густо поросли камышом, и летом в них таились на гнездах утки. Караульские рыбаки считали, что Бурдинское – лучшее карасиное озеро.
Степанка торопился. Срезал изгибы дороги и даже топкий, кочкастый луг не стал обходить стороной.
Прыгая с кочки на кочку, Степанка оступился и плюхнулся в зеленую, липкую грязь. Эх, если бы не торопился! Тряпичная сумка, в которой лежала краюха хлеба и бутылка молока, – в грязи. Он громко, по-взрослому выругался и оглянулся: не слышал ли кто.
Спешить к озеру у Степанки были особые причины. Где-то там сегодня рыбачит секретарь комсомольской ячейки Северька Громов. Сегодня Степанка ему прямо скажет: «Принимай в ячейку». Степанка боялся отказа и поэтому решил с секретарем поговорить с глазу на глаз. На рыбалке лучше всего.
Топкий луг закончился, справа выбежала узкая тропинка, повела к реке. Берег здесь пологий, выложен разноцветным галечником. Вода перекатывается по камням, тихонько вызванивает. Ниже по течению, за поворотом, глубокое улово. Место для рыбалки доброе.
– Бесштанник, голодранец! – услышал Степанка с той стороны. Берега здесь сошлись близко, голос из-за реки слышен хорошо. Кричали подростки, Степанкины сверстники. Вон они трое прыгают возле бревна. Один вроде на Шурку Ямщикова похож. Хотя нет, не стал бы Шурка на Степанку горло драть.
– Вернемся, на воротах всех перевешаем, – неслось с чужого берега. – Чирошники!
Степанка вспомнил предупреждение начальника пограничной заставы не ввязываться в скандалы с беженцами, не стал кричать, лишь кулаком погрозил да срамной жест сделал.
Начальник предупредил строго, особенно после случая с Лехой Тумашевым.
Леха парень тихий, никого не обидит. Девок – так тех просто боится, хотя и в провожатые навязывается. Провожает, чтоб парни над ним не смеялись.
Как-то рыбачил Леха на повороте, а с той стороны стали кричать обидное. Парень долго терпел – говорить он не мастак, а когда изгаляться те, чужаки, еще сильнее стали, сходил Леха домой и принес винтовку.
С правого берега продолжали кричать. Да не какие-нибудь малолетки – мужики. Леха поднял винтовку, поймал на мушку казачью фуражку и выстрелил. Волчком крутнулся один из горлопанов, в песок ткнулся.
Потом передавали с той стороны верные люди, что не убил Тумашев казака – только ранил: пуля задела переносицу.
Шибко обозлился тогда Петров. Леху чуть на отсидку не упекли.
Степанка пробирался тальниками, внимательно высматривал: не сидит ли Северька, случаем, здесь. Затихнет над удочкой – и пройдешь мимо.
Но вот и озеро. Около маленького костерка сидели Филя Зарубин и мальчонка, его племянник, в большом картузе, закрывавшем уши.
– Был тут твой Северька, – ответил Филя на вопрос Степанки.
– Не удавится, так явится, – ответил поговоркой племяш и тут же получил подзатыльник.
– Ну чо, еще порыбачим? – спросил Филя племянника. – И ты, паря Степан, садись рядом. Сегодня клюет хорошо.
Степанка сел на сглаженную многими рыбаками кочку, забросил удочку. Поплавок застыл на чистой воде, чуть подальше зеленой осоки. Но потом вспомнил, что забыл поплевать на червя, и быстро исправил свою оплошность.
Тихо над озером, даже воздух неподвижен. Только серый комариный столбик звенит, попискивает, да изредка сплавится рыба и пойдут по воде широкие круги.
Не зря озеро известно рыбой. Вроде только сейчас забросил удочку Степанка, а поплавок уже мелко задрожал. Там, в глубине, кто-то пробует червя.
Степанка пригнулся, уперся острыми локтями в колени, застыл в напряжении.
– Не торопись, пусть пробует, – прошипел за спиной знакомый голос.
Рыбак вздрогнул – он узнал Северьку, – но голову не повернул.
– Поддай, поддай ему еще, – шипел Северька, когда поплавок, перестав качаться, медленно поплыл вдоль осоки.
И вдруг поплавка не стало. Ушел под воду. На месте поплавка – слабенькая рябь.
– Тяни! – рявкнули за спиной.
Но Степанка и сам знает, что делать. Он резко подернул удилище, леска натянулась, удилище – дугой, вот-вот сломается. Под водой кто-то тяжелый навалился на крючок, не пускает.
Степанка вскочил, но тут же поскользнулся, упал чуть не упустив удилище. Да и упустил бы, не прыгни Северька, не приди на помощь. Северька схватил удилище и побежал с ним от берега.
Волосяная леска натянулась. А из потревоженной воды показалась большая серая рыбина. Широкая пасть, усы, маленькие глазки. Сом.
На берегу рыбина спружинила хвостом, сошла с крючка. Степанка с размаху животом на сома. Сом скользкий, извивается, уйти хочет. Подскочил Филя, схватил усатого за голову, за жабры.
– Я хотел еще утром на это место сесть, – завистливо сказал Филин племяш. – А ты пришел…
– Крепкая у тебя, паря, леска, – похвалил Северьян.
Степанка счастливо и растерянно улыбался. У него дрожали руки, торопливо билось сердце. Не верилось, что вот так, с первого заброса, можно поймать такого огромного сома. Никогда еще рыбацкое счастье не улыбалось подростку столь ласково.
– Леска, верно, добрая, – согласился с удовольствием Филя. Ведь не кто иной, а он, Филя, учил парнишку этому искусству.
Взрослые перестали удивляться такому большому сому довольно быстро. Это даже немного обидело Степанку. А Филя уже рассказывал:
– Добрую леску сучишь из двенадцати волос. Волос должен быть от молодого коня. От старого – ломкий. От кобылы – того хуже.
– Шесть четвертей! – крикнул Степанка, измерив рыбину. – Чуть не уволок меня.
К удовольствию Степанки, рыбаки снова заговорили о соме, заспорили о его весе.
Стыли на тихой воде поплавки, изредка вздрагивали, уходили под воду. И тогда вылетали на берег серебряные лопаты карасей.
Степанка забросил удочку и сел рядом с Северькой.
– Снова хочешь сома поймать? – Северька шутливо сбил фуражку со своего соседа. – Ого, какой у тебя фонарь на лбу. Подрался?
– Не, – буркнул парнишка. – Это мама меня ложкой звезданула. Седни утром.
Северька засмеялся, обхватил Степанку за плечи.
– За что она тебя? В огород чужой за огурцами полез? Так скажи: перепутал огороды.
Степанка заработал синяк не за огурцы. Когда сели чаевничать и мать замешкалась у печки, он нетерпеливо отщипнул от хлебной ковриги. И сразу получил ложкой.
– Что ж ты, настырник, хлеб щипаешь? Ну-ка дай-ко я тебя щипну. Поглянется? И хлебу тако же. Хлеб Бог нам дает!
– Мама чуть не молится на хлеб, – сказал Степанка. – Мало его у нас.
Он ощупал шишку на лбу и, искоса взглянув на Северьку, удивился: не было на лице Северьки веселости, слиняла улыбка, а меж бровей – глубокая складка.
– Ты не сердись на мать.
– Да я и не сержусь…
– В лесу мы тоже временами готовы были молиться на ковригу. Мясо есть, а хлеба мало… Ковригу делили самым острым ножом, чтобы крошек меньше было.
Северька перестал смотреть на поплавок, лег на спину. Далеко вверху медленно ползли узкие и длинные облака. Но Северьке казалось, что они стоят на месте, а плывет земля, плывет и покачивается. Посреди земли лежит он, Северька, раскинув сильные руки.
– Клюет! – Степанка схватил удочку Северьяна, выбросил на берег карася. – Чуть не проспал.
– А ты смотри, – Северька сел рывком. – Леску хорошую мне ссучишь?
– Ладно, – Степанка чувствует, что можно бы уже начинать тот важный разговор, ради которого он искал сегодня комсомольского секретаря.
Северька вытянул ногу, достал из кармана штанов кисет, стал сворачивать цигарку. Но свернуть не успел – снова задрожал поплавок, скользнул под воду – табак просыпался в траву.
– Прими меня в комсомол, – вдруг сказал Степанка, когда карася сняли с крючка и поплавок снова мирно застыл у осоки.
Северька был удивлен.
– Рановато, однако, тебе. Лет сколько?
– Нынче осенью четырнадцать будет, – парнишка сказал это солидно, с хрипотцой в голосе.
– Ну вот, – бодренько объявил Северька, – через годик и примем, – ему не хотелось обижать Степанку.
Но Степанка сник. Голова ушла в плечи, остро обозначились лопатки под ситцевой рубахой. Из порванной штанины выглянуло грязное колено. Пропал интерес к рыбалке. И даже сом не радовал.
– Ну что тебе стоит? Прими. Жалко тебе, да? – в голосе Степанки теперь уже униженная просьба.
Но комсомольский секретарь не ответил, промолчал, сделал вид, что за поплавком смотрит, да так смотрит, что и отвечать некогда.
