– Ты уже мужик. Хотя тоже непутевый. От дому отбиваешься. И этот туда же. Одна я теперь осталась, как в поле тычинка, – Федоровне жалко себя. Вытирает слезы углом шалюшки. – Видно, по миру с сумой скоро пойду.
Федька весело рассмеялся. Крестная хотела обидеться, но улыбнулась тоже.
– Темная ты у меня, мать. Ох и темная. Да разве он от тебя убегает? Никуда не денется. О! – Федька хлопнул себя по ляжкам. – Хочешь, новость расскажу?
– Если правду, то послушаю. Только правду ты редко говоришь. Балаболка ты, Федя.
– Ей-богу, правда. Вот те крест, – он сложил толстые пальцы щепотью, начал креститься.
Федоровна и Костишна осуждающе покачали головой. Но Федька внимания на это не обратил.
– Ефима Тумашева, как облупленного, конечно, знаешь. Справный мужик?
– Верно, справный.
– Леха от него ушел!
Федоровна забыла про болезнь. Даже села на постели.
– Чего это он так?
– Леха в комсомол записался. Тихий-тихий, а записался. Ефим на дыбы. Каждый день кидался на Леху с волосяными вожжами, дурь выбивать. Леха долго терпел. Нам ничего не говорил. А потом взял да и ушел.
Новость – всем новостям новость. Такого случая на памяти Федоровны в поселке не было. Если сын и уходил своим домом жить, то уходил по-хорошему: отец выделял надел, помогал дом поставить. А чтоб так, от своего доброго хозяйства в чужие люди…
Федоровна восприняла рассказ крестника с умом.
– Бог с ним, – кивнула она на Степанку, – от жизни не уйти. Надежда на тебя, Федя. Присматривай за ним. Неразумный он еще.
II
Граница была закрыта, контрабанда преследовалась, но полки в потребительской лавке стояли пустые, и контрабанда процветала волей-неволей. Караульнинцы шили штаны из синей китайской далембы; через верных людей покупали спички, керосин, соль. Пили вонючий ханшин. На противоположном берегу Аргуни по-прежнему сидели толстые купцы в шелковых халатах, торговали бойко. В ценах не стеснялись, знали: все равно приплывет покупатель, потому что некуда тому покупателю деться. Но при встречах улыбались, кланялись. Почему не улыбаться за деньги, почему не поклониться?
– За прибыток, к примеру, Вантя может дохлую кошку съесть и не побрезгает, – так толковали о купцах.
Ходил за границу и Федька. Когда ему говорили, что за такие дела можно и из комсомола вылететь, он округлял светлые глаза и удивлялся:
– Это как же меня из Советской власти выгнать можно?
Вообще-то, караульнинцы большой беды в походах за границу не видели. Контрабандистов не выдавали. Иногда пограничники гнались за возвращающимся из-за границы до самого поселка. А тому – лишь бы в поселок. В просторных дворах не найти ни привезенных товаров, ни потного коня. Никто не видел, куда проскакал контрабандист, никто не слышал. Пограничники знали об этом и у поселка поворачивали коней обратно.
Нынче повез Федька купцу Ванте Длинному две волчьи шкуры да барануху. Лежали шкуры еще с самой зимы, про черный день, а теперь край пришел. Но за две шкуры много ли возьмешь – пришлось прихватить и овцу, о чем шибко жалела Федькина мать.
Съездить было непременно нужно. Вода в Аргуни с каждым днем холодней становится. Много не наплаваешь. А там ледостава жди. Когда лед крепкий станет – гуляй не хочу. В любом месте реку перескочить можно. Был бы конь добрый.
Выехал Федька ранним утром. Проехав по дороге верст пять, круто свернул к реке. Связанная овца, лежащая поперек седла, притихла лишь на время. Когда конь вошел в кочкарник, забеспокоилась, забилась, испуганно закричала.
На берегу Федька осмотрелся. Опасность небольшая, но все ж осторожность соблюдать надо. Могут пограничники наскочить. А тут еще овца лихоматом орет.
Федька разделся, связал одежду в узел: после холодной воды хорошо в сухое завернуться. Поеживаясь, повел коня поперек течения. Когда вода дошла до пояса, Федька присел, окунулся с головой. Шумно выдохнул воздух. Холоднющая вода, дух захватывает. Но вроде сразу теплее стало.
Конь еще идет, а парню уже плыть приходится. Но вот несколько раз царапнул копытами каменистое дно, поплыл и конь. Отфыркивается, тянет шею.
Когда добрались до средины реки, на оставленном берегу послышались голоса.
– Эй! Назад поворачивай! Стрелять будем!
Но Федька вроде не слышит, даже голову не поворачивает. В этом месте течение уже к китайскому берегу бьет. Плыть легче станет. Несколько минут – и на земле.
– Поворачивай, язва! Кому говорят!
Федька скосил глаза. Так и есть – на берегу пограничники. Двое или трое.
Взвизгнула пуля, срикошетив о воду. По всплеску Федька увидел, что пограничники с умыслом целятся мимо, запугать хотят.
– Да не сам я плыву, конь меня тащит, – дурашливо завопил парень. Федька видел: вот-вот ноги коня дна коснутся.
– Смотри, рыжий гад, на обратном пути поймаем, – неслось с левого берега.
Федька дразнить пограничников больше не стал. Выбравшись на берег, увел коня в кусты. Там, прыгая на одной ноге, натянул штаны, жесткой ладонью растер плечи и грудь.
Возвращаться домой теперь осторожно надо. Пограничники обиделись. Попадешься с товаром – на отсидку угодить можно, коня лишиться.
Вантя Длинный по обычаю встретил парня приветливо. Покупатель хороший, от такого покупателя польза большая. Хоть на этой стороне и много белых недобитков, которые могут припомнить Федьке его партизанство, но в просторном Вантином дворе можно чувствовать себя в безопасности. Вантя скандала, тем более убийства, около своей бакалейки не потерпит, не потерпит, чтобы ему торговлю делать мешали. От беляков, которые бились до самого края и прибежали из-за реки без скота, без денег, польза для купца маленькая. А раз человек не может купить – нет для Ванти этого человека. На своем берегу торгаш – власть, да не маленькая. В ладах он и с таможней, и с полицией.
Вантя еще один амбар выстроил. Жиреет купец.
Вантя пригласил парня в низкую комнату:
– Кушать, Федя, надо? Пампушка. А?
После холодного купания у Федьки разыгрался аппетит.
– Давай. Жрать охота.
Вантя тоже доволен: хорошо с сытым человеком торговать. Покладистый тогда человек, довольный. Купец в ладоши хлопнул. В дверях показалась узколицая китаянка.
– Пампушка давай, – сказал Вантя по-русски. Девка поклонилась и исчезла. Не отказался Федька и от чашки спирта.
– Умеете вы готовить, – похвалил парень еду. – Только, однако, чесноку шибко много. Но под выпивку сойдет.
Федька замолчал на полуслове, отпрянул от маленького окна. Китаец забеспокоился:
– Чего тебе боится?
Федька не ответил, сгорбил спину, вздулись скулы желваками. Вантя к окну приник. За окном ничего страшного. Просто русский мужик метет широкий купеческий двор.
– Работника моя, Петра.
Парень и так видит, что работник. Завернул занавеску. Не надо, чтобы этот работничек, Петр Пинигин, увидел его раньше времени.
– Давно он у тебя?
– Две недели будет.
Купец посмотрел на Федьку внимательно. Руку свою холеную погладил. Видно, волнуется купец. Почуял что-то.
– Дай еще спирту.
Федька выпил, не морщась, не закусывая.
– Шибко мне хочется с твоим новым работником поговорить. Давно хочу поговорить.
Китаец сидел прямо, спросил бесстрастно:
– Его плохой люди?
Федьке хотелось закричать, что эта гадина друга его, Лучку, убила и нет поэтому ему, Федьке, покоя, пока ходит по земле враг, но он только прикрыл побелевшие глаза.
– Шибко плохой люди, – медленно ответил парень, – не заметив, что он впал в Вантин тон.
Когда затихли последние бои, многим казалось, что мир наступил на тысячу лет. Устали люди от стрельбы, от крови, от убийства. Но зимним волком выла в душе Федьки тоска. Не было в его душе мира. И он знал почему: Пинигин. Федьке нужен был еще один выстрел. Без этого выстрела мир оставался слишком сложным. Лучка отпустил доносчика Пинигина, человека, погубившего его отца, а Пинигин убил Лучку. Это плохо укладывалось в рыжей Федькиной голове.
Федька оценивающе посмотрел на купца.
– Жизнь не пожалею, коня отдам, лишь бы сквитаться с этим гадом.
– Кушай пампушка, Федя.
Купец прошелся по комнате, задернул занавески на других окнах.
– Тебе чего прииски не ходит? Золото не возит?
– Не приучен золотом торговать. Да и не об этом сейчас речь.
Купец встал, вышел в дверь.
Федька остался один, задумался. Довелось все-таки с Пинигиным встретиться. Только как ему должок вернуть? В этом месте без согласия купца трудно сделать. А если скараулить? Ждать случая? А ждать, может, целый месяц надо. И ведь не невидимка. Пинигин непременно заметит и поостережется. Потом, он и сам стрелять мастак.
Послышались шаги. Федька подумал, купец вернулся, поднял голову. На пороге – работник Вантин, желтоскулый маньчжур. Маньчжура Федька помнит с давних времен, хоть и встречал его мимоходом. Маньчжур – работник особый. В огороде на корточках или в ограде с метлой его не увидишь. Его дело серьезное, ночное: перегнать ворованную лошадь, переправить золотишко. Да и вообще, как Федька догадывался, дел у маньчжура было много.
