вдруг всё её умение вспоминается. Оно включается
дрожью машинки в руке. Руки помнят всё.
– Смотри, как надо, – загоревшись, говорит она Роману, делая проход за проходом, освобождая
от пышной волны шерсти белый и чистый живот овцы с проступающей центральной синей веной.
Уверенность прибавляется с каждым движением, Кармен поневоле ускоряет темп, а точнее, это
уже сам темп втягивает в себя. Она свободно отдаётся ему, увлекается и на миг забывает обо
всём. Роман наблюдает, пытаясь запомнить. Когда Тоня отключает машинку, на её лбу уже лёгкая
испарина. Откинув петлю с ног овцы, она сталкивает её со стола, и непривычно худое, белое
животное, видимо, недоумевая от своей неожиданной лёгкости, вприпрыжку убегает в загон.
Роман обводит взглядом ряды столов – да, это первая остриженная овца нынешнего сезона. Ай
да Кармен, ай да молодца! Остальные женщины тоже приноравливаются: кто остриг лишь живот
своей овцы, кто половину, но есть и такие, кто уже достригает. Тут не постоишь – сразу обгонят.
Тоня ловко подхватывает остриженное руно и как большой белый одуванчик ставит его на пол.
– Ну что? Давай, лови себе! – радостно и азартно кричит она Роману.
Поймав овцу, Роман никак не сообразит, как накинуть ей на ноги петлю. Кармен подходит и
делает это одним движением. Потом медленно показывает ещё раз. Включает машинку, подаёт её
ученику. Но с Романом происходит обратное тому, что происходило с Тоней. Все полученные
объяснения и наставления теряют смысл. Да ничего он, оказывается, не понял. Вот она – овца, а
вот вибрирующий, лязгающий ножами механизм в руке. Но сама эта рука – коряга корягой: ничего
не понимает и не умеет. Кроме того, хорошо вспомнив вдруг кусок кожи, выстриженный в прошлом
году у несчастной овцы, Роман чувствует такую зажатость и в плечах, и в ногах, что скажи ему
сейчас: не стриги, а просто куда-нибудь иди – так он и пойдёт-то скованно, нараскоряку.
Эту овцу они стригут по очереди: один быстрый и ловкий, как росчерк, проход делает Тоня,
другой – нерешительный и дрожащий – Роман. Самые сложные места – голову и около хвоста –
Кармен стрижёт сама. Отпуская, наконец, овцу, Роман чувствует, что его рубашка уже вся мокрая
от пота, а по позвоночнику пот струится ручейком. Конечно, это не столько от нагрузки, сколько от
страхов. Теперь, оглядевшись по сторонам, Роман видит, что соседки за это время остригли уже по
две-три головы. Что ж, как бы там ни было, а его личный или пока что полуличный, почин есть.
– Ладно, – говорит он Тоне, – буду ковыряться сам.
Кармен уходит к себе.
– А ну-ка, – кричит она подавальщику, тому же Генке, помогавшему ей и в прошлом году, только
заметно подросшему, – найди-ка мне хорошую, кругленькую овечку!
Сегодня Тоня совершенно счастлива. Сегодня начинается работа, которая ей нравится и
которая хорошо выходит у неё. А ещё рядом с ней работает мужчина, которого она любит и
которому может помочь.
Принявшись за новую овцу, Роман пытается вспомнить все советы и секреты, без всякой утайки
раскрытые Тоней в их разговорах по вечерам. Однако всё, о чём она говорила, пригодно лишь на
уровне хоть каких-то навыков. А тут пока что – ничего. За то время, пока он мучится со второй
овцой, ничего не замечая вокруг и окатываясь волнами пота от каждого своего неловкого движения
и от каждого вздрагивания овцы, Тоня подходит к нему несколько раз. Однако и её он замечает
лишь мимолётно боковым зрением. Сейчас для него нет ничего и никого: ни Кармен, ни высокой
деревянной стрижки с большими рамами наверху, ни стрекота машинок, смешанного с рёвом овец,
ни людей, работающих рядом. Есть лишь вот эта овца и этот участок, который он стрижёт. И лишь
368
отпустив, наконец, своё многострадальное животное, он догадывается, что Тоня-то подходила к
нему в перерывах, пока Генка ловил ей очередных овечек.
К одиннадцати часам утра Роман с грехом пополам достригает свою четвёртую овцу. Овца
неудачная: худая, попросту заморенная, с грязной, словно прилипшей шерстью. Ножи мгновенно
тупятся, но ставить новые, наточенные, нет смысла – мгновенно будут испорчены и они. Тут
приходится прилагать уже настоящие усилия. В том месте, где проход делается по шее вслепую,
лишь на одном ощущении руки, что зубья машинки идут по коже, Роман уже в самом низу
чувствует какое-то неподатливое препятствие. Он нажимает сильнее, и это препятствие
оказывается скулой овцы. Подняв руку для того, чтобы сделать следующий проход, Роман вдруг
обнаруживает, что ему на плетёнок хлещет какая-то горячая жидкость. Тут же нажав на кнопку
«стоп», он поднимает голову животного. Кровью пропитана уже вся шерсть, повисшая вниз.
– Тоня! – почти панически кричит Роман.
Кармен, вздрогнув, выключает свою машинку, просит помощника подержать недостриженную
овцу и быстро подходит.
– Ну ничего, не бойся, – успокаивает она, увидев кровь, – ей уже всё равно не поможешь. Скажи
своему подавальщику, чтобы он тебе таких овец не ловил. Их обычно оставляют напоследок.
Достригай её. Я схожу за чабаном.
Слава Богу, что достричь остаётся немного.
– Эх, как же ты так! – с сожалением говорит чабан, низенький мужичок в кирзовых сапогах,
подошедший с Тоней.
– Ну а как её стричь? – оправдывается Роман. – У неё не шерсть, а потник.
– Да знамо дело, что потник, – машет рукой чабан, – я не про то. Не мог ты жирную овцу
зарезать. У этой мясо, как резина.
Вдвоём, взявши овцу за ноги, они выносят её со стрижки, поближе к кухне. Вынув из кармана
большой складной ножик, чабан для начала, как бы из любопытства, осматривает рану. У овцы
снесена вся кожа со скулы и одновременно перерезана какая-то крупная вена.
– Я нечаянно, – тихо говорит Роман, чувствуя в себе комок от вины и жалости к животному.
– Да ничо, быват, – отвечает чабан, привычно, с хрустом перерезая горло овцы. – Плохо только,
что дохлая… Я как раз ходил, искал для обеда жирную, а ты эту зарезал. Разве ж это мясо…
Вернувшись на место, Роман видит на полу лужу крови. В крови его рубашка и штаны. Кармен
не стрижёт, сидит, поджидая его. Он садится рядом.
– Только ты не переживай, – просит она, подвигаясь ближе, – случается и такое. Я тоже трёх
овец зарезала, пока не научилась. А то, что у тебя это вышло сразу в первый день, так это даже
хорошо: дальше бояться не будешь. Страшнее уже ничего не бывает.
– Да мне наоборот уже стричь не хочется. Я теперь ещё больше боюсь.
– Нет, бояться не надо. Иначе ничего не получится. Ну, не
