И никто ни с кем не разговаривал.
Люди вздыхали, бормотали и шептали что-то сами себе, иногда кто-то издавал слабый стон или всхлип…и опять — шуршание, шепот, шелест….
Мне стало не по себе.
— Чего они ждут?
— Поезда, — немедленно и охотно откликнулся Фус, ухмыляясь при этом совершено гнусной ухмылкой. — Для каждого из них существует своя остановка, на которой они обязаны выйти (тут послышался нарастающий вой приближающегося поезда), и этих остановок, как ты уже, вероятно, сам догадался, ровным счетом девять!
Последние слова он проорал, придвинувшись ко мне вплотную, так как вой и грохот стали просто непереносимы.
Сверкнул из тоннеля прожектор, и обычный поезд метро, сбавляя ход, выкатился к платформе и плавно остановился.
Зашипев, распахнулись двери.
Толпа ринулась внутрь вагонов.
— Осторожно! Двери закрываются! — загрохотал (захохотал?) невидимый репродуктор, и адский поезд тронулся, набрал скорость и пропал в тоннеле.
— Теперь пошли, — сказал Фус.
Мы пересекли зал, который постепенно опять начал наполняться народом, и приблизились к неприметной железной двери в стене. Фус приподнял клешню и ткнул ею в пластиковый прямоугольник звонка. Дверь, нещадно скрипя, наполовину приоткрылась.
— Автоматика ни к богу, — проворчал мой провожатый, протискиваясь в проем. — Чинить пора. Сколько раз было говорено….
Нужно было еще подняться по узкой, похожей на трап военного корабля, металлической лесенке и открыть еще одну — на сей раз деревянную — дверь, прежде чем мы ступили на землю, покрытую редкой чахлой травой.
Я осторожно вдохнул сыроватый, но приятный на вкус воздух и, не торопясь, огляделся.
Мы находились на всхолмленной равнине, которая слегка понижалась к горизонту. Оттуда, из-за горизонта, со скоростью наступающей танковой армады ползли низкие желто-серые тучи, цепляясь брюхом за верхушки намертво вросших в холмы огромных черных елей.
— Веселенькое местечко, — пробормотал я и двинулся вслед за Фусом, который уже упрыгал вперед по тропинке.
Мы обогнули два холма, и на вершине третьего, среди тех же мрачных елей, я заметил нечто вроде старинного кирпичного трехэтажного особняка. В его узких готических окнах мерцал живой огонь, а из трубы поднимался дымок.
— Дальше ты сам, — вздохнул Фус. — Поднимешься на второй этаж и постучишься.
Он протянул мне клешню:
— Счастливо.
Я аккуратно пожал шершавую пупырчатую конечность и стал подниматься по врезанной в склон холма каменной лестнице.
Стучаться не пришлось — двустворчатые двери сами распахнулись передо мной.
В глубине кабинета — зала? — за тяжелым, темного дерева, столом, на который при нужде мог бы, наверное, сесть средних размеров вертолет, сидел… ну, вы, разумеется, уже поняли, кто за ним сидел. Я тоже понял и, осматривая на ходу залу, направился по зеркальному паркету к столу.
Камин, конечно, и в нем пылающие дрова.
Неестественно больших размеров арочное окно-витраж, горящее разноцветными стеклами (так я и не успел разглядеть толком замысловатый сюжет этого витража).
Канделябры с толстыми оплывшими чёрными свечами на столе.
Кипы пожелтевших бумаг.
С десяток разнообразной величины и формы бутылок.
— Садитесь, Владимир Сергеевич, прошу вас, — он привстал с кресла, делая приглашающий жест худой рукой с узкой загорелой кистью и длинными пальцами профессионального карточного шулера и скрипача.
— Благодарю вас, — я пододвинул к себе венский стул и уселся напротив.
— Э-э…
— Вина, пожалуй, — усмехнулся я, опережая конец фразы.
Он засмеялся нормальным, разве что чуть надсадным смехом и потянулся за бутылкой.
— Да, Михаил Афанасьевич во многом оказался прав, — он разлил по высоким бокалам янтарное вино, — Но не во всем. Заметьте, Владимир Сергеевич, отнюдь не во всем!
— Так редко бывает, чтобы человек оказался прав абсолютно во всем, — заметил я, подымая бокал и наклоняя голову ровно настолько, насколько испытывал к нему интерес и своего рода уважение (все-таки я крещеный человек и, вроде бы, пока не умер).
— Да. Так, пожалуй, не бывает. А если и бывает, то крайне редко. Но вот странность — именно об этом я и желал бы с вами побеседовать. О возможностях человека и о материальном, так сказать, их осуществлении.
Я пригубил вино (тёмно-красное, почти чёрное, отдающее полынью) и попросил разрешения закурить.
Мне были предложены сигары.
Вежливо отказавшись, я закурил свои и выжидательно посмотрел на собеседника.
— Так вот. Возможности человека, надо вам заметить, дражайший Владимир Сергеевич, чрезвычайно велики. Вы, смею думать, не догадываетесь и о малой толике этих возможностей.
— Ну отчего же, — возразил я. — Наша наука, как вам должно быть известно, уже давно доказала, насколько мало и плохо мы используем наш мозг. Но, увы, она не дает практических рекомендаций по овладению остальным потенциалом.
— Не только мозгом жив человек, — дипломатичная усмешка скользнула по его узким длинным губам. — Тело, знаете ли, тоже имеет значение. Болезни, усталость, старость и дряхлость, наконец…. Я хочу сказать, что иметь здоровое, сильное, не знающее усталости и практически не стареющее тело тоже очень важно. Вы со мной согласны?
Не согласиться я не мог и в знак согласия отпил из бокала.
— Да, — продолжил он, также осушив свой бокал наполовину. — Обстоятельства на Земле, как вы, вероятно, и сами догадываетесь, складываются отнюдь не самым благоприятным образом. Речь, если говорить откровенно, попросту идет о самом выживании человечества.
Он быстро и внимательно посмотрел на меня.
— Вы имеете в виду атомную войну или экологическую катастрофу? — лениво осведомился я.
— И то, и другое. А также острейшую демографическую проблему, неизвестные пока еще болезни, по сравнению с которыми тот же СПИД покажется не опасней насморка, фактор Космоса, ежесекундно угрожающий человечеству и еще ряд более мелких, но очень неприятных проблем. По отдельности они не так уж и страшны, но вот в сумме….
— Простите, — я допил вино и поставил бокал на стол (он тут же долил мне еще). — Признаться, я не совсем понимаю вашу… э-э… заинтересованность в данном вопросе. Грубо говоря, какое вам дело до гибели человечества?
— Но ведь это же элементарно, дорогой Владимир Сергеевич! — воскликнул он и даже слегка всплеснул руками. — Я, как никто другой, непосредственно заинтересован в дальнейшем выживании и развитии человеческой цивилизации, так как с ее исчезновением исчезает и смысл моего существования. Что для меня равносильно, так сказать, физической гибели, — он грустно покивал головой в подтверждение своих слов.
— Подождите, подождите… — я постарался собраться с мыслями. — А как же иные цивилизации? Или мы одиноки во Вселенной? Или, простите, ваши таланты там не нужны?
— Там, Владимир Сергеевич, — грустно усмехнулся он, — если, заметьте, это самое «там» не плод нашего с вами воспаленного воображения, в любом случае есть свои Хозяева, и все вакантные места, соответственно, заняты.
— Та-а-ак, — ошеломленно протянул я. — И что же вы конкретно предлагаете?
Он оживился, наклонился ко мне через стол и заговорщицки спросил:
— Как вы считаете, что именно может спасти человечество?
— Н-ну, не знаю… — промямлил я. — Жить, наверное, нужно по правде. Честным быть и… это… добрым. Больным и слабым помогать. А?
Он сморщился так, как будто глотнул святой воды:
— Что вы такое, право слово, несете, Владимир Сергеевич! Просто какой-то русский интеллигент позапрошлого века…. Посмотрите вокруг! Третье тысячелетие на дворе! Человечество могут спасти только суперсовременные технологии и твердый разум, не подвластный всякой, там, мистике и толстовщине…. Или толстовству, как правильно?
— Не важно, я слежу за вашей мыслью.
— Вот именно. Мыслью! Только мысль. Только трезвая, технически оснащенная мысль может спасти вас и нас. Вырубили леса и уничтожили животный мир? Плевать! Придет мысль, изобретет новые биотехнологии, и планета покроется еще более густыми лесами, чем прежде, в которых будут жить не только исчезнувшие в последнее время виды животных, но и те, которые вымерли миллионы и миллионы лет назад. Голод? Болезни? И эту проблему решит человеческая мысль! Только нужна быстрота и натиск! Натиск и быстрота! Послушайте, Владимир Сергеевич, я ведь вас не просто так выбрал У вас природные способности, которые я могу неограниченно — понимаете? — неограниченно усилить. Как количественно, так и качественно. Ваш мозг будет работать на все сто процентов! Вы ведь физик?
— К сожалению. В наше время и в нашей стране физиком быть вредно и невыгодно. Правда, литературу я тоже люблю…
— Оставим пока литературу в покое. Никто вам ее любить не запрещает. А насчет страны…. Ерунда это все. Вы станете величайшим ученым и технологом-изобретателем за всю историю человеческой цивилизации. По сравнению с вами Эйнштейн и Тесла будут выглядеть первоклассниками. Ваши открытия и технологии спасут мир! Да! Кроме этого я предлагаю вам самое могучее здоровье для вашего тела, которое только можно представить. Лет, скажем, четыреста-пятьсот полноценной жизни вас устроит?
