– Если бы я знал, Виктор Палыч, – улыбался и краснел, как всегда, Аркадий Взоров, – что вы меня ищете, вы бы меня не застали.
Он всегда вёл себя неестественно с начальством. И теперь пошёл сначала вокруг столов, постоял рядом с шахматистами, сказал: «Такой талантливый шахматист и так бездарно сходил», и только после этого подошел к Воронихину.
– На вас жалоба, – поджимая губы, сказал Воронихин, и непонятно было: улыбается он или хмурится?
– Это вы как кто? – краснел Аркадий Взоров. – Как заместитель начальника отдела или как член товарищеского суда?
– Вы срываете график.
Что-то мешало Воронихину, попадая в его поле зрения. Повернувшись, видел он Инночку Видонову, настороженно глядевшую со стороны.
– Послезавтра ТЗ[7] по кораблю.
– Ошибаетесь, Виктор Павлович, – улыбнулся Аркадий Взоров, – ТЗ в следующем месяце.
– Было в следующем.
– Что значит – было? Почему я не знаю об этом?
– Это я вас должен спросить: отчего не интересуетесь?
Дверь, скрипя, отворилась и вошла уборщица в чёрном, с ведром и щеткой.
– Ради бога, – обернулся Аркадий Взоров, – не трогайте на моем столе.
– На столах я не трогаю.
И она принялась тереть щёткой пол.
– В праздники, выходит, работать? – не поднимая головы спросил Аркадий Взоров.
– У вас ещё сегодняшний вечер, ночь и целый завтрашний день.
– Какой же он целый? Распорядитесь, хотя бы чтобы нам выдавали дело и спецотдел работал всю ночь.
Словно вихрь подхватил задержавшихся шахматистов, и, засунув в шкаф шахматы и часы, они вынеслись в коридор.
«Мы с Аркадием только называемся теоретиками, – вздохнула Видонова, – а настоящих теоретиков попробуй заставь. Даже на семинаре они сидят с умным видом и играют по памяти в шахматы».
– Ничего, Видончик, не падай духом, – отчего-то весело сказал Аркадий Взоров, когда они остались вдвоем, – нас спасет обычная рядовая гениальность. Я словно всё наперёд знал и не уничтожил прежние ТЗ. Так что поменяем всего несколько листков. Позвони своему молодому человеку, признайся, что проводишь вечер с другим.
Шум в коридоре стих, временами только слышался скрип шагов уходящих, да высокие голоса уборщиц, перекликавшихся теперь в коридоре свободно из конца в конец.
Через несколько часов, окончив работу, они вышли в пустой коридор, своими нишами и выступами напоминавший теперь бутафорский замок. Свет горел далеко, перед дверью спецотдела, и оттуда к ним по паркетному полу и выступам стен тянулись блестящие полосы.
«На воде световую дорожку называют дорожкой счастья, – подумала Видонова, – а на полу?» И спросила возбужденная работой, её удачным исходом, радостная без причины:
– Аркадий Леонидович, почему вы ещё не кандидат?
– А что? – улыбнулся Аркадий. – Похож я на кандидата? Пока я не защитился, все спрашивают: отчего я не кандидат? А стоит защититься и пойдут разговоры: как это он пролез в кандидаты? Ступай, Видончик, я перепишу наше ТЗ в тетрадь, а то у нас, что в дело попало, то пропало. Я всё сдам, и объясни своему молодому человеку, что это была ложная тревога.
Каблучки Инночки Видоновой начали пересчитывать ступеньки, а Аркадий Взоров потянул на себя массивную металлическую дверь спецотдела, и она заскрипела тоскливо ноющим звуком, как в кино.
Потом ей казалось, что она отличила этот звонок. Так всегда кажется потом. Телефон пронзительно затрещал, когда она готовилась ко сну. Она подошла к нему в ночной рубашке, с бигуди в волосах. Звонил Аркадий.
– Видончик, не помнишь, куда мы дели тот документ? «Тот» – это документ особой важности, который им не имели права выдавать, и читать его нужно было там, «не отходя от кассы». Но они упросили, и его выдали, чтобы вписать цифры в ТЗ.
– Не знаю, – сказала она. – Он вместе со всеми.
– Ладно, не беспокойся, – и Аркадий повесил трубку.
Она и не беспокоилась, потому что знала об опытности Аркадия. Кроме того, это могло быть началом предпраздничного розыгрыша, потому что разыгрывали у теоретиков по семь раз на дню. Только заскребли на душе у неё кошки, и звонок показался особенным и резким, а утром по пути на работу испугал обычный заводской гудок.
К проходной вела узкая прямая дорожка, и идущим по ней ничего не было видно из-за колышущихся впереди спин. Перед самой проходной поток растекался и выглядывала проходная, обилием рыжих дверей напоминающая пожарное депо.
Утренний шум обычно успокаивал Видонову. Поскрёбывали, поколачивали асфальт шаги торопящихся людей, сливались в неясный гул негромкие утренние разговоры, урчанье работающих цехов мешалось с звуками отъезжающих автомашин.
Гудок начинался раздвоено, в бесплодных попытках отыскать основной тон, и так и гудел до конца – хрипло и фистулой. Громкий звук летел уже далеко от завода, сотрясая воздух, теряя по пути силу, а она, оглушенная, морщилась и беспомощно улыбалась.
По бокам центральной аллеи красовались огромные, пахнущие нитролаком щиты. Портреты не успели повесить. Их меняли к праздникам, и в предпраздничные дни на фотолаборатории появлялась табличка «Фотографирование передовиков». Аллея подводила к зданию, и она влилась в него вместе с потоком. Начиная с этого момента водоворот событий подхватил и закружил её.
У теоретиков все было перевернуто. Ни вечером вместе с работниками спецотдела, ни утром Аркадий Взоров не смог найти утерянный документ. Ночевать ему пришлось на предприятии, в приемной зама Главного. ТЗ он отдал в печать и теперь сновал из своей комнаты к начальству, красный и злой. Искать ему помогали все, но пока бестолку.
К двенадцати Взорова и Видонову вызвали в приемную зама Главного, предупредив: «Будет Главный».
В их корпусе, расположенном на отшибе, Главный бывал редко. И каждый раз в ожидании его объявлялась боевая готовность. Заместитель начальника отдела Виктор Павлович Воронихин старательно обходил комнаты.
– Уберите это. Это снимите.
– Обойдется, – кивали опытные теоретики, потому что за всю короткую историю отдела Главный в отдел не заходил.
Тем не менее фото орангутанга Буши прятали за календарь с Линдой Кабальеро. Длинные графики затянутых шахматных сражений снимались со стен и освобожденные от бумаг столы принимали нарочито парадный вид. В другие разы ходила по комнатам перепуганная секретарша и шепотом предупреждала:
– Сергей Павлович в нашем корпусе… Сергей Павлович ходит по третьему этажу.
Много раз о возможном появлении СП объявлялось на оперативке, а однажды в соседнюю комнату позвонил начальник отдела Викторов и попросил:
– Дело в том, что сейчас в отдел зайдет Сергей Павлович. Снимите со стены обезьяну.
– У нас нет обезьяны, – отвечали соседи. – У нас «Львы в пустыне» и «Птицасекретарь».
Но ни разу Сергей Павлович не зашел в комнаты теоретиков. Он бывал в кабинете зама главного, да в ближайших цехах. И Видонова, работая больше года, так ни разу его и не видела.
Они шли теперь в приёмную зама главного по длинному коридору, и дорожка света тянулась к ним по полу от дальнего окна.
В приемной их ожидал Воронихин. Он стоял, сцепив по-ермоловски руки перед собой, и глядя в окно. О чём он думал? О предстоящей встрече? О том, что ответит Главному?
– Вы – мальчишка, – закричит Главный (И верно: он еще молод). – Вас нужно отправить на молочный завод. (А что, может, там его настоящее место?) – Вас нужно выгнать из партии.
И бог знает о чём ещё думал Воронихин, глядя на далекий перелесок, окрашенный в весенние дымчатые тона.
– Ждать вас приходится, – неопределенно заметил он.
– Входите, – заторопила секретарша.
Через двойные полированные двери они прошли в кабинет. Комната была полна народа. На зеленых стенах горели канделябры, сверкала спускающаяся на цепях люстра. Сидели у длинного полированного стола, вдоль стен на мягких серых диванах, на стульях, внесенных в просторный кабинет.
Все говорили, не обращая на вошедших ни малейшего внимания. Должно быть, был перерыв.
За столом, примыкавшим к столу заседаний, сидел человек с высокий лбом, нависшим над широким лицом и кричал в белую телефонную трубку.
– … Да, да. Я это хорошо понимаю и хочу знать, понимаете ли это вы? Нет, так мы не договоримся… Мы продолжим, – кивал он в потолок, – этот разговор в другом месте.
Говоривший встал, и все разом притихли. Он стоял набычившись, наклонив седеющую у висков голову. Заместитель главного конструктора что-то неслышно сказал ему. Всё стихло.
– По какому праву, – сказал он тихо, обращаясь к Воронихину, – вы защищаете разгильдяев?
Голос его повышался, но он не кричал, а словно каток накатывался своей тяжестью.
– Я могу привести вам статистику нарушений, – он стал перечислять цифры и факты. – Я прошу вас понять, что ошибка в документации, разболтанная дисциплина, нарушение порядка обращения с документами – звенья одной цепи.
