Известная пушкинская оценка его гибкости и правильности (не знать книжной традиции – значит не знать языка, но надо ещё брать полезное из других языков и прислушиваться к живой речи!) заканчивается мудрейшими словами: «Простонародное наречие необходимо должно было отделиться от книжного, но впоследствии они сблизились, и такова стихия, данная нам для сообщения наших мыслей». Какое вещее предсказание того, что сегодня происходит!
ХХI век всё требовательнее заставляет говорить уже не об их взаимопроникновении, а даже об их слиянии, по крайней мере в сетевом общении. Вписываясь в Норму, это видоизменяет её самою, вынуждая (пусть и в обстановке противодействия уходящих поколений) признать, что всеоружие новейшей техники делает язык не только более цельным, но и всепригодным. Обе его разновидности обслуживают как контактную (повседневно-бытовую и посвящённую высоким материям, официальную), так и опосредованную коммуникацию, книжную, массовую, групповую.
Сегодня по-прежнему актуально и другое врождённое качество нашей общеязыковой Нормы – склонность к иностранщине. Лаконичное прозорливое замечание Пушкина: «…язык наш общежителен и переимчив», – расцветает с новой силой, но уже в принципиально иной, виртуальной парадигме. Она сближает нас с первым сегодня мировым языком, не менее всеядным английским. Трудно не усмотреть в этом обширность и активность мировых контактов англичан и русских с другими нациями, потому что это отнюдь не универсалия и чуждо, скажем, китайскому или финскому языкам. Мы не замечаем, что во фразе Я студент филологического факультета университета только одно русское слово – я, вариация родственного славянского азъ.
Как и в общей либерализации книжности, беспокоит не заимствование как таковое, а неоправданный избыток и излишне высокий темп. Вездесущие массмедиа бездумно навязывают иноязычные элементы, мешают их оценить на досуге, годные приспособить к строю языка, приложить к ним критерий нормы.
Зная, как легко общие тенденции нашего языка разгораются в пожар, мы обеспокоены нынешней вспышкой, но сводим борьбу к ядовито-юмористическому высмеиванию отдельных слов. Так было при татаро-монгольском и греко-византийском влияниях, голландско-немецком в царствование Петра Великого, в годы франкомании («Пуркуа ву туше. Я не могу дормир в потёмках», – как говорил один из героев пушкинского «Дубровского», спрягая глагол тушить на французский лад). Правда, нынешняя американомания так въелась в нашу жизнь, что вряд ли умрёт от грустной шутки, что для понимания современного русского языка надо сначала выучить английский.
* * *
Представления о желательных путях развития языка, несомненно, устойчивы, но всё же не вечные. Главные позиции Нормы языка пронизывают сейчас сетевое общение. Роль удивительно быстро входящих в быт новых видов коммуникации пока за семью печатями. Горячие головы говорят о возникновении глобального интернет-языка.
Преждевременно всерьёз судить, насколько изменится языковое существование человечества, чем оно отличается и как взаимодействует с книжным и звуковым общением, как деформирует Нормы разных языков, среди них и русского.
Будем надеяться, что русский язык, как и все другие, сохранит свою самобытность. Ведь в языке, как, впрочем, во всей культуре, важно не стать похожим, а освоить, мочь выразить всё важное, нужное и полезное, что есть на белом свете.
Радикальных сдвигов в установившейся за последние два с лишним столетия системе русского языка не наблюдается и сейчас. Этого не опровергают ни бурные события в лексиконе, ни (преходящие?) «мелочи» вроде безразличия к маргинальным явлениям системообразующих фонетики и морфологии. Споры вокруг отдельных форм, частных норм, которые вообще не всегда послушно следуют векторам Нормы, а отражают волю случая, прихоть авторитета, этому выводу не помеха. Несмотря на рост числа неизменяемых слов, в основном несклоняемых существительных, явно противоречащий основам нашей грамматики (картинка 7.8), есть все основания надеяться, что русская морфология останется флективной.
Как всякому народу, нам положено хранить историю, веру, культуру своей отчизны и завещанный предками язык – просто потому, что мы родились и воспитаны русскими, живём в России.
5.3. Нормы в языке
Абстрактное представление, задаваемое Нормой языка, в целом всеми согласно разделяется и не вызывает возражений. Разногласия возникают в тех таксонах норм, которые имеют дело с оценкой отдельных конкретно-материальных средств выражения. Это случается, когда конкретные средства отходят (или кажется, что отходят) от её диктата и система принимает вид взаимодействия центра, на котором, несомненно, держится весь мировой порядок, и периферии.
Нормы, Норму в языке следует признать центральным явлением. Это узаконенные материально-конкретные единицы языка, традиционные, общепринятые, – формы, слова и их сочетания, произношение, ударение, написание. Это типизированные средства, а не просто распространённые, тем более вкусовые. Они – не прихоть авторитаризма, а результат взвешенного решения авторитетных умов, прежде всего писателей, лингвистов, педагогов. Они признаются правильными, желательными, они закреплены образцовыми текстами, а затем словарями, справочниками, учебниками.
Нормы – фундамент, основа информативного общения. Самоё их наличие в то же время – хлеб стилистики, точка отсчёта выразительности и изобразительности.
Нормы регулируют разнообразие языка, как и его историческое движение. Нормы отвечают за преемственность языка на протяжении истории ради единства нации и культуры во времени и пространстве.
Нормы не против свободы выражения, но служат, как уже говорилось выше, его базой, на которой расцветают для полнокровного общения параллельные, но не обязательные возможности, синонимы. Нормы всегда проходят горнило испытаний на прочность, в котором либо закаляются, либо сгорают, ибо без всенепременно и точно ориентирующего их минимума не может быть твёрдой почвы и порядка. К сожалению, сегодня этому минимуму недостаёт твёрдости и ясности.
Внедрённая в употребление как обязательный канон, совокупность норм закрепляется семейным и школьным обучением, практикой общения, массмедиа, образцовой литературой, прежде всего учебной. Последняя включает различные учебники, пособия, справочники, словари. Среди них, например, строго нормативные по замыслу: известнейший «Словарь русского языка» С.И. Ожегова или изданная университетом Санкт-Петербурга серия из 16 карманных книжечек «Давайте говорить правильно!». Такие издания представляют образованный язык в оптимальных, упорядоченных и выверенных нравственных, этических и эстетических границах. Как компас к странам света, представленный в них материал направляет к благопристойности и гармонии.
Нормы вообще «обозначают все виды и формы порядка, имея в виду и естественные нормы природы, и созданные человеком правила и законы. Первые отрабатываются в стремлении природы к равновесию как условию её существования, вторые создаются в ходе целенаправленной деятельности» (Арутюнова Н.Д. Аномалии в языке: проблема языковой картины // Вопросы языкознания. 1987. № 3). Нормы языка обеспечивают формально-структурную правильность, основу общения, служа манекеном для примерки различной одежды – единиц языка.
Без них, без грамотности, как говаривал Тургенев, неудобно, неприлично, но они лишь фундамент, на котором можно выстроить и чудный дворец, и серую казарму. Вне мифически видимой своей извечности нормы не достигали бы главной цели: если не служить порядку, то призывать к нему.
Именно за несоблюдение норм по незнанию или небрежности высмеивают, осуждают. За этим бдительно следят учителя и педагоги, писатели, общественные деятели, учёные, интеллигенция, всё образованное общество. В повседневности отдельная норма может вызывать несогласие с ней как с непогрешимо правильной. Разумеется, скверно, если при поиске лучшего и запрете иного осталось место для недоразумений, если забыт категорический императив Нормы языка, призванной отвечать за языковую культуру единого здравомыслящего общества.
* * *
Б.Н. Головин видел в нормах свойство функционирующей структуры языка, «создаваемое применяющим его коллективом благодаря постоянно действующей потребности в лучшем взаимопонимании», прежде всего отбор «наиболее предпочтительного варианта из функционирующих языковых знаков» (Головин Б.Н. Основы культуры речи. М., 1980). Здесь, как даже в самом удачном и авторитетном определении С.И. Ожегова, смущает объективность понятия наилучших, предпочтительных, пригодных, правильных: «Это совокупность наиболее пригодных (правильных, предпочитаемых) для обслуживания общества средств языка, складывающаяся как результат отбора языковых элементов (лексических, произносительных, морфологических, синтаксических) из числа сосуществующих, наличествующих, образуемых вновь или извлекаемых из пассивного запаса прошлого в процессе социальной в широком смысле оценки этих элементов» (Ожегов С.И. Очередные вопросы культуры речи // Вопросы культуры речи. Вып. 1. М., 1955. С. 15). Принципиально важно, что эта дефиниция норм как совокупности и как результата отбора не охватывает весь беспредельный язык и намекает на то, что и в великой, признанной и всепригодно обработанной его части имеются (и, в принципе, могут быть обработаны) также иные совокупности. Их наличие не может игнорироваться, а составляющие их единицы пока не подверглись обработке, не нормализованы, или, в принципе, вообще не нормализуемы, или даже запрещены к употреблению. Приведённое определение подспудно подтверждает мысль о сосуществовании и в самом каноне образованного языка наряду с таксоном норм также таксонов ненорм и антинорм.
