Б.Н. Головин видел в нормах свойство функционирующей структуры языка, «создаваемое применяющим его коллективом благодаря постоянно действующей потребности в лучшем взаимопонимании», прежде всего отбор «наиболее предпочтительного варианта из функционирующих языковых знаков» (Головин Б.Н. Основы культуры речи. М., 1980). Здесь, как даже в самом удачном и авторитетном определении С.И. Ожегова, смущает объективность понятия наилучших, предпочтительных, пригодных, правильных: «Это совокупность наиболее пригодных (правильных, предпочитаемых) для обслуживания общества средств языка, складывающаяся как результат отбора языковых элементов (лексических, произносительных, морфологических, синтаксических) из числа сосуществующих, наличествующих, образуемых вновь или извлекаемых из пассивного запаса прошлого в процессе социальной в широком смысле оценки этих элементов» (Ожегов С.И. Очередные вопросы культуры речи // Вопросы культуры речи. Вып. 1. М., 1955. С. 15). Принципиально важно, что эта дефиниция норм как совокупности и как результата отбора не охватывает весь беспредельный язык и намекает на то, что и в великой, признанной и всепригодно обработанной его части имеются (и, в принципе, могут быть обработаны) также иные совокупности. Их наличие не может игнорироваться, а составляющие их единицы пока не подверглись обработке, не нормализованы, или, в принципе, вообще не нормализуемы, или даже запрещены к употреблению. Приведённое определение подспудно подтверждает мысль о сосуществовании и в самом каноне образованного языка наряду с таксоном норм также таксонов ненорм и антинорм.
Ненормы активно взаимодействуют с нормами. То и дело какие-то из них проникают в нормы, невзирая ни на авторитеты, ни на терпимость здравого смысла и хорошего вкуса. Они лишают такого звания даже вполне достойную параллель, если она есть, и насаждают свой выбор всеми способами, вплоть до принуждения, навязывания, не нарушая при этом мир, порядок и спокойствие. Об этом заботятся не только поэты, желая самоутвердиться. Ведь дай больше воли рвению норм, они «упорядочат» избытки и недостатки языка так, что обеднеют стилистика и экспрессия, исчезнут синонимы, метафоры и риторические фигуры.
* * *
Желательная однозначная определённость норм вообще-то неизмерима и недостижима, потому что характер и глубина нормативности в разных местах её цельности априорно меняются, подчиняясь конфликтующим механизмам разных уровней языка. В разумный канон норм, безусловно, входит главное из системообразующих фонетики и морфологии, усваиваемых цельно до автоматического навыка, – 3 глагольных времени и 2 вида, 2 числа, 6 падежей, 44 фонемы, 33 буквы, флексия, редукция безударных гласных и другие законы. Нормы этих замкнуто-исчисляемых подсистем живут значительно дольше тех рамок, которые устанавливаются отдельной синхронией. Они долговечны, не иллюзорны, они на деле почти извечно устойчивы. Так, самобытное оглушение звонких согласных перед глухими и на конце слова (пишем мороЗный и мороЗ, хотя произносим мороС) вызывает затруднения при освоении иноязычных слов: пишут и хауС, и хауЗ (картинка 7.7).
В открытую же систему словаря, по Карамзину, «мыслию одушевлённые слова входят в язык самовластно, украшают, обогащают его без всякого учёного законодательства с нашей стороны: мы не даём, а принимаем их». Трудно разобраться в предпочтении и отвержении параллельных, синонимических, аналогических, сходных, соотносительных средств выражения, несомненно принадлежащих составу образованного языка. Параллели тут возникают непрерывно по разным причинам, иногда ясным, но чаще таким, о которых можно лишь догадываться, фантазировать. Они, как и истинно нужные в жизни новшества, возникают сокровенно, малозаметно для носителей языка и малозависимо от их осознанной воли.
Однако и тут нормы нужны, причём здраво сокращённые до объёма, необходимого и достаточного, чтобы быть орудием естественного мышления и общения людей в жизни: человек, жизнь, еда, хлеб, вода, семья, дети, страна, родина, любить, работать, хорошо, быстро. В общем, как завещал В.П. Астафьев в «Затесях», чтобы «рано вставать, трудиться, не врать».
«Духовность начинается с возникновения языка, определяющего выход из животного царства. В глубине истории, по всей вероятности, существовала однотипность мышления, обусловленная свойствами человеческой природы, а не историческими условиями… Способом хранения тайны первобытного знания были миф и ритуалы, недостаточность которых родила затем письменность как более удобный способ фиксации знания. Передаваясь из поколения в поколение, конструировались абстрактные схемы познания, мыслительные формы наблюдения и рефлексии как сущностные черты этнической ментальности. В основе этих процессов лежали духовные способности – сплав интеллектуальных способностей и духовного состояния» (Шадриков В.Д. Духовные способности. М., 1996. С. 14, 28). Важнейшие из них и отражены в сегодняшней совокупности норм.
Тем легче быть «в курсе» и «на уровне», чем меньше и крепче узаконено слов и выражений. Этому правилу следовал официальный советский язык, и это верно, но противоречит натуре общения, которая брала верх в многоцветной некнижности. Сегодня самоохранительная функция ослаблена, как и в разгульно-свободолюбивых 20-х или отчасти в послевоенных 50-х годах ХХ века, отчего и стала опять столь актуальна забота именно о норме. Либеральное понимание правильности вновь перестало удовлетворять общество.
В необходимом и достаточном объёме нормы составляют сердцевину образованного языка, обеспечивая рациональную коммуникативность. В зависимости от поставленных задач общения минимальное ядро может дополняться и даже видоизменяться. Это важно прежде всего для педагогической практики – приведения в систему владения им тех, для кого он с детства родной, и особенно иноязычных, кто овладевает им в качестве второго языка. Здесь особенно нужна неизменная, застывшая во времени и пространстве документация – «Подписано и скреплено печатью».
Замечательный методист, академик А.И. Текучёв утверждал сингулярность, по возможности однозначность норм: пусть даже простынь, а не простыня, но не всё равно как. По его мнению, учитель должен выбрать для себя и насаждать ученикам только что-то одно: или брезгать, или брезговать. Нельзя беспомощно видеть норму и в мерить, и в мерять (Снег меряет исход.), в ба́ловать и балова́ть, ба́луется и балу́ется, даже если словари признаю́т их одинаково правильными.
В самом деле, не стоит тратить времени, устанавливая, прожекторы или прожектора лучше, тем более увязывая их с осветительными приборами и с проекторами – устройствами для показа диапозитивов и слайдов, которые тоже можно именовать одним словом. Учитель, пока он ответствен за язык учеников, должен сам решать, позволительно ли говорить Атель, мАдель, Итаж, Икзамен, Инергия или вымучивать Отель, мОдель, Этаж, Экзамен, Энергия. Но всё же только Эрудит… Не столь важно обеспечить отдельные примеры, сколь задать самую́ идею строгой устроенности и правильности, дать ориентиры.
Допустимо в пять раз, семь раз, но как дважды два правильно только дважды, трижды, и никто не поймёт, если услышит: «Ясно как в два раза два». Крайне нежелательно многим полюбившееся псевдоматематическое обозначение порядка чисел в разы вместо во много, несколько раз. Язык бесконечно неисчерпаем, но школьники должны знать дисциплину. Таково было кредо борца за искоренение в школе просторечных и диалектных языковых навыков.
Повествуя о ворах мужских сумочек, газеты пишут бо́рсеточник, бе́рсеточник, ба́рсеточник (чаще произносят, но все орфограммы звучат одинаково). Да не посетуют стражи порядка на энергосберегающий призыв не тратить силы и время на поиск и внедрение нормы написания этого слова хотя бы в надежде, что реже поминаемая газетами сумка, а с нею и специальность эта исчезнут.
Ничего не прибыло и не убыло от того, что вывезенное с напитком из Франции ударение йогу́рт на глазах изменилось по английскому образцу в й́огурт, но не в ёгурт, а ведь йо вместо ё, как в район, майор (можно ведь и ёлка написать йолка!), желаемо лишь как более заграничное, кое-кто и читает натужно как дифтонг, чего нет русском языке.
Ничего ни худого, ни доброго не произошло от того, что сохраняющий ударение в языке-источнике каучу́к так и не обрёл норму, не победив московское упрямство: клуб завода «Ка́учук», туфли на ка́учуке. В то же время не может не смущать алогичный беспорядок в нормах, казалось бы, одних и тех же форм много апельсинов, но мандарин.
