другой. Верхние слои еврейского общества, особенно в Париже и в Бордо, среди сефардов, быстро поддались процессу офранцужения. Вместо создания реформированной еврейской школы многие родители отдавали детей в общие школы и в «приличные пансионы», где дети воспитывались в христианской среде и отрывались от своего народа. Военная служба также разрывала связь молодого еврея с его национальною средою. Ряд лиц выдвинулся на государственной службе и среди представителей свободных профессий; так, например, занял видное место во французской адвокатуре молодой юрист Михаил Берр, сын известного ходатая за права лотарингских евреев Исаака Берра. Но в широких слоях населения Эльзаса и Лотарингии этот культурный сдвиг был еще мало заметен. В торжественном послании, опубликованном после акта эмансипации 1791 года (выше, § 17), Исаак Берр увещевал освобожденных братьев бросить свою обиходно немецко-еврейскую речь и заменить ее французской, посылать своих детей во французские шкоды, где в подрастающем поколении устранится взаимное отчуждение и подготовится почва для «братской любви» между евреями и христианами. Первые опыты в этом направлении показали, однако, что до братской любви еще далеко. Спустя 15 лет тому же Берру пришлось писать своему другу и соратнику в эмансипационной борьбе аббату Грегуару следующие печальные строки (1806): «Нет спора, благодетельный декрет 28 сентября 1791 года восстановил нас в наших правах и обязал нас чувством вечной признательности, но до сих пор наше пользование им было лишь кажущимся, и на практике мы лишены того, чего добились де-юре. Это презрение, связанное с именем «еврей», является одним из главнейших препятствий к нашему возрождению. Является ли еврейский юноша к мастеру-ремесленнику, фабриканту, художнику, земледельцу, чтобы позаимствовать у них знания, — его отталкивают, потому что он еврей. Вызывается ли еврей в суд, противная ему сторона редко откажет себе в удовольствии пуститься перед публикой в общие неприличные толки о евреях и обрушиться на них со всеми упреками, какие выставляются против них спокон веков... Даже в театрах не задумываются выставлять нас на посмешище».
Причины социальной розни лежали в экономических отношениях, которые в Эльзасе сильно обострились в десятилетие, последовавшее за эмансипацией. Изданный одновременно с актом равноправия декрет о ликвидации задолженности христиан у евреев (выше, § 17) не способствовал улучшению отношений между обеими сторонами. Сокращение долгов и мораториум по ним разорили многих кредиторов, но не успокоили должников. Непрерывные войны революции, Бонапарта и империи вызвали длительный экономический и финансовый кризис. К тому же вело и внутреннее хозяйственное переустройство: изменение аграрных отношений вследствие падения феодализма и эмиграции дворян, нарождение нового класса крестьян-землевладельцев, которые нуждались в деньгах для устройства самостоятельного хозяйства. В это смутное время евреи, раньше занимавшиеся мелкими кредитными операциями, перешли на земельную спекуляцию и торговлю ипотеками: они скупали заложенные дворянские имения и перепродавали их крестьянам в кредит или просто давали ссуды под землю. Этим облегчали крестьянину переход от прежнего батрачества к земельной собственности, но часто обременяли нового собственника непосильными долговыми обязательствами. Шаткость кредита в годы валютных кризисов заставляла заимодавцев взимать высокие проценты, что вызывало сильнейший ропот. Донесения префектов рейнских департаментов от 1801— 1806 годов вызывали большое волнение в парижских правительственных сферах[24]. Маршал Келлерман послал в 1806 г. Наполеону «частный доклад», в котором черными красками изобразил положение Эльзаса под экономическим «господством» евреев. От юдофобского доклада получалось представление, что евреи разоряют эльзасскую деревню, держат в кабале чуть ли не все крестьянское население и фактически являются собственниками большей части земель в крае. Такие односторонние донесения производили сильное впечатление на Наполеона, который в первые годы империи очень заинтересовался еврейским вопросом. Не подозревали евреи Эльзаса и Лотарингии, что в Париже против них готовится грозный обвинительный акт и что на очереди стоит даже вопрос об отмене их гражданского равноправия...
§ 20. Наполеон и евреи; декрет 1806 года
Новая сила, вторгшаяся в жизнь Европы, одновременно разрушавшая и созидавшая, сочетавшая произвол деспотизма со свободой революции, — эта буйная сила задела и еврейский народ. Как для всей Европы, Наполеон I явился и для евреев одновременно поработителем и освободителем, гением зла и добра; низость и величие сочетались в отношениях покорителя мира к нации, которую мир не мог покорить.
Первая встреча Бонапарта с евреями произошла на древней родине их, во время сказочного похода славолюбивого генерала в Сирию и Египет. После взятия Газы и Яффы (февраль—март 1799 г.), стоявший у ворот Иерусалима Бонапарт обнародовал воззвание к азиатским и африканским евреям, в котором предлагал им оказывать помощь французскому войску, обещая восстановить древний Иерусалим. То был политический маневр, попытка приобрести в лице восточных евреев доброжелательных посредников при покорении палестинских городов. Евреи не откликнулись на зов Бонапарта и остались верными турецкому правительству. Слухи о жестокостях французских войск побудили евреев Иерусалима принять горячее участие в приготовлениях к обороне города. Фантастический план покорения Азии не осуществился, и Бонапарт вернулся на Запад, чтобы приручить Францию ударом 18 Брюмера, а затем покорить Европу.
Мысль об устройстве евреев в современном государстве впервые привлекла внимание Бонапарта, как первого консула, когда заключение конкордата с Папою (1801) поставило на очередь вопрос об организации религиозных культов во Франции. Желая установить и отношения еврейского культа к государству, первый консул поручил министру исповеданий Порталису составить доклад по этому вопросу. Доклад был изготовлен и прочитан в заседании Законодательного корпуса (5 апр. 1802 г.), но в нем, вместо проекта устройства духовных дел еврейских граждан, оказались доводы относительно трудности проведения такого проекта. «Заботясь об организации различных исповеданий, — писал Порталис, — правительство не упускало из виду и еврейскую религию: наравне с другими она должна пользоваться свободою, установленною нашими законами. Но евреи представляют собою не столько исповедание, сколько народ (forment bien moins ипе religion qu’un peuple); они живут среди всех наций, не смешиваясь с ними. Правительство обязано было принять во внимание вечность этого народа, который дошел до нашего времени сквозь перевороты и крушения веков, который в области своего культа и духовного устройства обладает одною из величайших привилегий, имея своим законодателем самого Бога». В этой тираде уже сказалась позднейшая двойственность наполеоновского правительства в еврейском вопросе: с одной стороны — исторические комплименты стойкости еврейства, а с другой — опасение, что такая стойкая нация не сможет приспособиться к строю французской государственности, т. е. сохранит и впредь свою историческую стойкость. Вследствие таких опасений решение вопроса о внутренней организации еврейства было отложено.
Императору пришлось довершить то, что предпринял первый консул; на в основе этого нового дела лежало уже больше
