убежище угнетенных» ... Принося «гражданскую присягу», многие евреи выкрикивали революционный лозунг того времени: «Жить свободными или умереть!» Свою привязанность к родине евреи старались доказать «патриотическими дарами», т. е. обильными пожертвованиями на общественные нужды, особенно ценившимися в те годы финансового кризиса и напряжения всех сил страны для войны с европейской коалицией (1792—1793 гг.). Жертвовали деньгами и вещами, иногда отдавая последнее: была пожертвована на нужды войны и мебель некоторых синагог. Война требовала также жертв кровью, и еврейские солдаты устремились к границе, под пули и ядра пруссаков и австрийцев. Пограничные Эльзас и Лотарингия были на военном положении, и еврейское население переживало все тревоги смутного времени. В 1793 г. во французской армии насчитывалось около 2000 евреев. Это, впрочем, не помешало юдофобскому обществу города Нанси в том же году вынести решение о желательности изгнания всех евреев из Франции. Когда это решение было сообщено якобинскому клубу в Париже, клуб постановил: «Республика не знает слова «еврей», ибо это слово обозначает теперь не народ, а секту; республика же не признает сект и не намерена изгнать сектантов, за исключением тех, которые нарушают общественный порядок». Невольно напрашивается мысль: а что было бы, если б евреев признали тогда народом, нацией?..[21]
Резкие уклонения революции в сторону деспотизма и террора в годы Конвента (1793—1794) иногда чувствительно задевали и еврейских граждан. Декрет Конвента от ноября 1793 г. о введении «культа Разума» взамен христианского культа был на практике распространен и на иудейскую религию. Среди евреев повторились те сцены добровольного или вынужденного отречения от религии, которые в широких размерах происходили среди католиков. В установленные революционным календарем праздничные дни, «декады», еврейские школьные учителя в Париже, Арон Поляк и Яков Коген, водили своих учеников в «храм Разума», переделанный из католического собоpa Notre Dame. По примеру многих католических церквей, этих «лавочек лжи» (boutiques du mensonge) на языке того времени, некоторые синагоги отдавали в распоряжение Конвента или городских коммун свою «добычу», т. е. ценные принадлежности богослужения. Депутация одной из парижских синагог, заявляя об этом у решетки Конвента, воскликнула: «Наши предки передали нам законы, объявленные с вершины одной горы (Синай); законы, которые вы даете Франции, исходят от Горы[22], не менее нами почитаемой. Благодарим вас за них» ... Один «еврейский священник», Соломон Гессе, преподнес секционному собранию «Друзей отечества» в Париже свою вышитую серебром молитвенную ризу (талес) и при этом заявил, что «не имеет другого бога, кроме бога свободы, и другой религии, кроме религии равенства». Однородные сцены происходили и в провинции. В Авиньоне «граждане, известные под именем евреев», принесли в окружное управление «все золотые и серебряные машины», которыми они пользовались при богослужении. В раввинском центре Лотарингии, в Меце, были выброшены из синагоги «Моисеевы скрижали» и пергаментные свитки Торы. «Кожа, на которой писаны законы этого ловкого обманщика (Моисея), — торжествующе заявляет по этому поводу газета «Республиканский курьер», — будет служить материалом для барабанов, чтобы бить атаку и опрокидывать стены нового Терихона». И газета уверяет, что никто из евреев об этом не сокрушался, кроме нескольких женщин, «пропитанных глупыми предрассудками». В Нанси евреям пришлось отдать, по требованию муниципального чиновника, свои «мистические хартии», вместе с золотыми и серебряными украшениями и эмблемами своего культа. В Париже санкюлотские листки требовали, чтобы евреям запретили совершать обряд обрезания над новорожденными мальчиками; но Конвент не обратил на это внимания. Были попытки воспрепятствовать евреям праздновать субботу ввиду того, что для отдыха установлена гражданская суббота, декада; купцов-евреев в некоторых местах (Труа, Страсбург) заставляли открывать свои лавки в субботний дни. В Меце евреи со страхом пекли пасхальный хлеб (маца), опасаясь доноса и обвинения в «суеверии»; но одна женщина добилась разрешения властей на празднование Пасхи, объяснив, что это праздник политического освобождения израильского народа. Бывали случаи насилий: фанатики «культа Разума» или разнузданная чернь врывались в синагоги, сжигали свитки Торы и священные книги («предавали их лживые книжки огню патриотических костров», как гласили официальные донесения) и запирали синагоги; некоторые раввины в Эльзасе подверглись преследованиям.
Весною 1794 г. «культ Разума» был заменен робеспьеровским деистическим культом Верховного Существа; религиозные насилия прекратились, но политический террор продолжал свирепствовать. Революция пожирала своих детей: под ножом гильотины последовательно падали головы жирондистов, гебертистов, дантонистов; очередь была за партией Робеспьера. Так как евреи участвовали в различных политических партиях и клубах, то террор и их задел своим красным крылом. Уже конвентские декреты 1793 года о задержании подозреваемых в несочувствии республике и о высылке «аристократов» и иностранцев создали нестерпимое положение для многих евреев в Париже. Одних арестовывали по подозрению в иноземном происхождении, других по обвинению в «закоренелом аристократизме», третьих за принадлежность к той партии, которая в данный момент обрекалась на гибель революционными комитетами. Еврейский политический деятель в Бордо, жирондист Авраам Фуртадо, должен был бежать, чтобы не подвергнуться печальной участи идеалистов революции, жирондистов. Задерживали и томили в тюрьмах часто по ложным доносам, допрашивали и затем большею частью отпускали; но бывали и серьезные последствия. Некоторые еврейские банкиры и негоцианты в Бордо были оштрафованы на крупные суммы за то, что они некогда имели сношения с королевским двором и аристократией или обнаружили недостаточное рвение к интересам республики. Банкир Пейксото, сверх этих грехов, обвинялся еще в том, что при старом порядке добивался звания дворянина, ссылаясь на свое происхождение от библейского священнического рода Леви; на основании таких курьезных обвинений военная комиссия в Бордо присудила его к уплате огромного штрафа в 1 200 000 ливров. Штрафами дело не ограничивалось. Нескольких еврейских голов коснулась гильотина.
Одним из первых взошел на эшафот Яков Перейра. Уроженец юга, он в 1790 г. переселился в Париж, основал табачную фабрику и окунулся в политический водоворот столицы. Он примкнул к крайним левым партиям и сделался видным деятелем якобинского клуба. Когда был установлен «культ Разума», Перейра вместе с космополитом Анахарсисом Клотсом, «оратором рода человеческого», участвовал в одной антикатолической демонстрации, которая взволновала всю Францию. Оба якобинца явились к парижскому епископу Гобелю с предложением отправиться в Конвент и там публично отречься от своих «заблуждений», т. е. сложить свой духовный сан. После некоторого сопротивления устрашенный епископ отправился в заседание Конвента; там он объявил об отказе от своего сана, снял с себя крест и надел красную шапку, которую кто-то накинул ему на голову среди восторженных аплодисментов Конвента. Участие Перейры в этой комедии решило его судьбу. Когда вскоре после отмены «культа Разума», Робеспьер ополчился на миссионеров «религии атеизма» и затеял процесс против террористов из партии
