корчм, но из других описаний той эпохи видно, что оно было гораздо больше числа христианских шинкарей еще при прусском владычестве. Автор вышедшего в 1800 г. описания прусской Польши утверждает, что в питейном промысле, как и в других родах мелкой торговли и «легких ремесел», редко встречаются христиане, так как эти отрасли монополизованы евреями. См. в Библиографии к § 42—43, под именами Holschu-Grossmann.
63
Эта приблизительная цифра является результатом следующих комбинаций. Мы видели (выше, § 5), что в полученной от первого раздела Польши Белоруссии находилось до 100 000 евреев. После второго и третьего разделов к ним прибавилось еще более густое население польской Украины и Литвы, но тут статистика очень сложная. Перепись 1797— 1800 гг. показывает во всех трех аннексиях частичную цифру в 151 277 еврейских мещан и купцов, которые к тому времени успели записаться в эти сословия. В 1812 году в том же районе значилось по переписи 154 000 одних мужчин, что при удвоении дает 308 000 душ, но в следующие годы официальные ревизии обнаружили огромную утайку еврейских душ от регистрации, и по переписи 1818 г. оказалось уже 676 979 евреев. Таким образом, предположенная нами цифра населения в три четверти миллиона для эпохи 1789—1815 гг. не может считаться преувеличенною. Нужно прибавить, что и по указаниям петербургского Комитета по еврейскому вопросу от 1804 года число евреев составляло 174 385 податных мужских душ, «не содержавших и пятой части их населения», т. е. еще больше трех четвертей миллиона.
64
Русский академик Севергин, объехавший Белоруссию и Литву в 1803 году, отмечает в каждом значительном городе преобладание евреев в торговле и ремесле. В Гродно «иностранными товарами торгуют большею частью жиды»; в Минске «жиды составляют главных промышленников»; в Шклове евреи занимаются «наипаче торгами шелковых материй, кружев, полотен и разных галантерейных вещей, а другие содержат постоялые дворы»; в Могилеве на Днепре еврейские купцы «торгуют товарами, получаемыми из Риги, Франкфурта, Бреславля, Кенигсберга, Лейпцига и российских столиц». Другой русский путешественник, Броневский (1810 г.), пишет: «Польша (польские провинции России) без жидов была бы как тело без души, была бы пустынею, страною бедствий и нищеты. Но чрезвычайное жидов множество (скученность населения) портит все добро, какое бы от них произойти могло».
65
В 1809 г. правительство открыло в малороссийском городе Кременчуге фабрику сукноделия для обучения евреев. Сначала там работало около сотни евреев, но потом число их сократилось, и через несколько лет фабрику пришлось закрыть. Непривычною оказалась для вольных людей жизнь в рабочих казармах.
66
В берлинском «Меасеф» 1809 года было напечатано такое обращение к польско-русским евреям: «Доколе будете вы говорить на испорченном немецком языке (жаргон), вместо языка вашей страны — польского? От скольких бед ваши предки избавились бы, если бы они умели говорить хорошо по-польски со своими вельможами и королями! Возьмите сотню евреев в Германии и посмотрите: либо все, либо большинство умеют говорить с вельможами и правителями, а в Польше едва пять или десять человек из ста способны на это».
67
Редактор посмертного издания труда Филиппсона, брауншвейгский ландесрабинер Ригер, противопоставляет его идеи моей социологической и автономической концепции еврейской истории в следующих решительных выражениях: «История еврейства есть история его духовных ценностей. После утраты своей народной самостоятельности евреи почти не имели никакого влияния на свои внешние судьбы. Политические события в еврейской истории нужно оценивать только со стороны их воздействия на духовное содержание иудаизма. Нельзя говорить об отречении от еврейской автономии ради политического равноправия: эта мнимая автономия была, в сущности, только результатом равнодушия христианских государств по отношению к внутренним делам евреев». Отмечаем без комментариев эти странные замечания германского раввина, наследие эпохи ассимиляции.
