Она подозвала Берга:
— Андрюш, сними это, пожалуйста.
Он неохотно сменил объектив, пощелкал камерой:
— Что это, Мария?
— Не знаю, но, может, это важно. Сегодня какой у нас день недели? — не отрываясь от бумаги, спросила Маша.
— Вторник, шестое сентября, — мгновенно ответил пунктуальный Берг.
Она положила помятый листок на место, еще поводила лучом по полу, но ничего приметного больше не увидела.
— Ладно, пойдем, надо думать, как выбираться отсюда.
Берг пошел к выходу, она быстро достала из кармана носовой платок, наклонилась, подняла камень-будильник, завернула его в платок и вышла следом.
— Как ты думаешь, сможем мы сами выбраться отсюда на Буревестник? — спросила она Берга, когда они уже шли по берегу.
— Думаю, что не сможем. — Берг внимательно посмотрел на Машу. — А зачем? Ты не хочешь ждать Петрович? Он сказал, что завтра приходит обратно.
— Петрович, Петрович… — Маша резко остановилась. — А что, если он тоже в этом замешан? Почему он ничего не говорил и вдруг так спешно собрался уходить? Может, он тоже нашел эту записку и должен был передать информацию кому-то? Среда как раз завтра, в семь утра что-то надо забрать, ты же видел. А бланки такие я, кажется, видела у него, понимаешь?
— Понимаешь! — Берг явно ничего не понимал. — Мария, ты думаешь, Петрович за один с этими людьми?
— Заодно, — машинально поправила Ма ша. — Я ничего не думаю, но так получается, что он ведь не собирался нас оставлять тут, но потом вдруг исчез, очень заспешил, понимаешь?
— Д-а, — протянул Берг. — Я не думаю, что Петрович… Он хороший человек. Такие бандиты не бывают. Я думаю.
— Бывают не бывают. — Маша, и без того расстроенная своими предположениями, не знала, что думать. — Знаешь, как порой жизнь загоняет в угол… Что мы с тобой о нем знаем?
— Петрович хороший человек, я думаю, — упрямо повторил Берг.
— Ну и ладно, если так! — развеселилась Маша. — Все равно нам с тобой ничего не остается, только ждать. Либо Петровича, либо… — Она не договорила, но весь оставшийся путь думала, что они будут делать, если завтра сюда пожалуют хозяева «клада». Тяжелый самородок оттягивал карман куртки, как кирпич.
Молча они дошли до палатки, Берг развел костер, вскипятил воду в котелке. Маша все сидела, неотрывно глядя в огонь. Он принес из палатки плед, укутал ее плечи.
— Ты мне так и не ответил, что делал в Чечне? — вдруг тихо спросила она. — Ты шпион? Или чеченцам помогал?
Берг подошел, сунул ей в руку кружку с чаем, сел рядом.
— Я не шпион, Мария, я там работал, снимал войну. И в Афганистане тоже. И в Африке. В Чечне у меня была контузия, я полгода провел в госпитале и больше на войну не еду. Я теперь снимаю красивый пейзаж, простые люди, далекие страны — очень тихо и мирно.
— А раз ты не шпион, откуда знаешь про эти пещеры, про таблички? — все так же тихо продолжила Маша. — Я вот тут почти всю жизнь прожила, была на Итурупе столько раз, а про пе щеры ничего не знала. А ты знаешь. Откуда? — Она повернулась, близко заглядывая в глаза Бергу.
— Про эти пещеры и таблички в них мне рассказывал профессор Намура в Саппоро — это на Хоккайдо…
— Я знаю, где Саппоро! — нетерпеливо перебила Маша. — А он-то откуда знает, этот твой профессор?
— Профессор Намура изучает древнюю медицину Японии, природные вещества, растения, которые раньше использовались, — как-то отрешенно сказал Берг. — Тут когда-то лечили ваннами и морскими животными тяжелые болезни и некоторым помогали. Профессор говорил мне, что на табличках в пещере должны быть старинные рецепты, описание лечения — это он прочитал в каких-то медицинских книгах девятнадцатого века.
— Какие таблички могли сохраниться тут, сто лет прошло! — раздраженно сказала Маша. — Если бы что ценное было, неужели наши музейщики не знали бы? Ты же в музее спрашивал?
— Я не спрашивал, я надеялся, что сам найду здесь, — повесил голову Берг.
— Да на что они тебе?! — закричала Маша. — Мы вон что с тобой нашли — клад бандитский.
Какие-то таблички! Кирилла из-за этого золота чертова убили, а ты мне про таблички!
— Мария, у меня есть сын, — неохотно начал Берг. — Он очень болен. Мы пробовали все, что только возможно. Ничего не помогло. В Японии мне сказали, что здесь, на острове, в прошлом веке вылечили мальчика, который болел похожей болезнью. Вот почему я приехал. И тебя привез сюда. Я надеялся… — Он опустил голову.
— А… чем твой мальчик болен? — виновато спросила Маша. — На фотографии он такой веселый. Я хочу сказать: не подумаешь, что болен.
— У него прогрессирующая дистрофия мышц, — глухо сказал Берг. — Это генетическая болезнь. Мышцы постепенно умирают, он проживет еще два-три года, а потом…
— Но неужели у вас нет никакого лечения, ведь у вас такая медицина! — возмущенно спросила Маша. — Не может быть, чтобы ничего не было!
— Профессор Намура сказал, что у одного японского принца был сын и у него была похожая болезнь. В тридцатых годах девятнадцатого века его возили сюда на ванны и прижигали мышцы морскими ежами, — отрешенно проговорил Берг. — И еще давали лекарства из трав и ягод, которые здесь растут. Мальчик поправился. Но состав лекарств профессор не знал. Он думал, что эти рецепты могли сохраниться здесь, на Императорских ваннах. Я приехал… Но ты видела, таблички разбиты совсем…
— Бедный ты мой, бедный! — Маша погладила склоненную голову Берга.
Он поймал ее ладонь и уткнулся в нее лицом.
— Мария, я не хочу расстаться с тобой, — глухо проговорил он прямо в ее шершавую ладошку.
Ладони было щекотно, и Маша, улыбаясь, другой рукой погладила его склоненную макушку со смешным хохолком.
— Ты будешь со мной? — Берг поднял лицо, глаза его блестели. — Я никогда не встречал женщины, похожей на тебя…
— А как же твоя жена? — грустно усмехнулась Маша. — Ты ведь, наверное, и ей похожие слова говорил когда-то?
— Немецкие женщины совсем другие, не похожи на русских, — горько проговорил Берг. — Они хотят от мужчины гарантий заранее. Они… как это сказать? Все время считают, что ты можешь, а чего не можешь.
— Ну ладно, ведь был же ты влюблен в свою жену, хоть немного? — Маша не хотела, чтобы разговор становился слишком серьезным. — Встречались, целовались, как все, правда?
— Правда, да, — кивнул Берг. — Она была студентка, а я только приехал из Союза, начал работать. Ходили по кафе, барам, была веселая компания. Потом она сказала: давай поженимся, я согласился — она была веселая, смеялась, шутила.
— Чем она занимается, в смысле кто по профессии? — спросила Маша.
— О, она экономический советник, важная дама, — усмехнулся Берг. — Когда родился Константин, я хотел, чтобы она занималась домом, ребенком, но она сказала, что хочет делать карьера. А когда мы узнали, что он болен… Она почти перестала быть дома — работа, командировки, совещания. Потом я узнал, что у нее есть любовник.
— Если женщина заводит любовника, возникают вопросы к мужу, не так ли? — Маша постаралась, чтобы в этом вопросе не прозвучало ничего личного, но он внимательно посмотрел ей в глаза.
— Ну да, наверное, я сам виноват, но я думал о сыне, о том, что мы должны быть вместе. Но Барбара сказала, что не может принести себя в жертву случайной ошибке природы…
Маша зажмурилась. Она представила себе маленького мальчика с большими невеселыми глазами, которого мать назвала «случайной ошибкой природы».
— Ну и как вы живете? Как чужие люди?
— Мы редко видимся, я много разъезжаю, она сейчас работает в другом городе и домой приезжает только на уик-энд.
— А как же мальчик? Он все время один?
— У него есть хорошая няня, она, кстати, из русских, то есть из русских немцев. Учителя приходят домой. И мы всегда с ним общаемся через Интернет или по телефону, каждый день, куда бы я ни уехал.
— Он, наверное, много читает? — стараясь сдерживаться, спросила Маша.
— Да, читает и сам пишет, хотя работать на клавиатуре ему становится уже трудно — пальцы не слушаются. Он иногда стучит по клавиатуре носом. Сделал себе такой нос, острый, как у Пиноккио, надевает его на лицо и нажимает на клавиши… — с трудом проговорил Берг.
— Но-сом? — переспросила Маша. Слезы хлынули из ее глаз помимо воли, она всхлипывала и размазывала их по щекам, как пятиклассница, получившая пару.
Берг обнял ее, стал вытирать щеки своим стерильным платком.
Она не поняла, как это случилось — ощутила его губы на своих, его бессвязный шепот у своего уха, его руки на груди… Все улетело куда-то, была только нежность, острые толчки крови в ушах, шелест волн по гальке. Он был большой, сильный, теплый, он был везде — сверху, сбоку, она словно вся растворилась в этом тепле…
— Ма-ша, — услышала она у самой щеки. — Ма-ша, ты удивительная, ты добрая, нежная. Ты смелая, ты настоящая. Если ты не станешь моей женой, я умру, наверное.
